Яцек Подсядло. Временами мне не хватает воздуха (перевод с польского Игоря Белова)

ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРИСОВКА

Музыка «Битлз» застынет между твоими бедрами.

Ты станешь вдруг холодна, как пустая молельня. Потом он выйдет

на балкон. Продырявит сигаретой черную карту города.

Ты быстро проглотишь таблетку, которая раскроется в тебе,

словно зонт. За стеной на полную громкость будет прощаться с жизнью сосед.

Темнота усядется на твоей груди и станет записывать.

DON’T LEAVE ME

Не переставай любить меня. Ни на миг. Думай обо мне

утром и вечером, во время молитвы. Забывай о еде,

даже если придется похудеть еще больше. Делай, что хочешь,

рассматривай обложки дамских журналов, витрины магазинов

с новыми платьями, следы болезни

на своем теле – только пусть я всё время буду перед твоими глазами.

Таская 50-килограммовые мешки c цементом, я ношу на руках тебя.

Прыгая в ритме музыки регги, я бросаюсь в огонь за тобой.

Если я грызу ногти, то делаю это от тоски по тебе.

Слушая прогноз погоды, я прислушиваюсь к твоему голосу.

Временами мне не хватает воздуха,

и тогда я понимаю –

ты забыла обо мне на секунду. 

***

Догнав эту девушку, я спросил: «Куда ты идешь

такая красивая?». Было поздно, мглистые пары морфия

оседали на асфальте, нутро улицы

рассекали фиолетовые лососи. Люди с лицами, взятыми луной на продажу,

в сапогах выше колен сидели на бордюрах, терпеливо сжимая в руках

неподвижные удочки и не отводя глаз от несуществующей наживки.

Неоновые огни ритмично сплевывали разноцветную кровь.

«Не знаю», – ответила она, принимая от меня соленый огурец. «Может,

именно поэтому я такая красивая». И исчезла.

КАК ЕСЛИ БЫ НАС НЕ БЫЛО

Я проснулся, крепко проспав шесть часов,

на середине прервав надгробное слово ночи.

Снились мне дети, и проснулся я в том же примерно

состоянии, в котором однажды написал стихотворение

«Слишком пьяный, чтобы попрощаться с Элизой».

Я проснулся и полил апельсиновым соком выросший во мне за ночь

сухой, колючий цветок похмелья.

Наконец-то один.

Память всё еще переливается знакомыми лицами и незнакомыми

марками алкоголя. Как страшно быть одному. Слишком поздно,

чтобы звонить кому-либо, можно уже только любить,

любить. Терпеливо и осторожно, не нарушая хрупкого равновесия

тоски и согласия на нее. Картонная упаковка, сделанная в Голландии,

тревожно пахнет квартирой пани Малибу [1]. То, что я без обиняков

                                                                                                                  называю ЭТИМ,

таинственно шевелится у меня внутри. На столе лежит письмо

от Павки Марцинкевича [2] с газетной вырезкой, фрагментом

одного из тысячи писем, ежедневно отправляющихся в свое путешествие

в редакции разных газет, словно пилигримы в святые места: «У меня есть брат,

который, как и я, страдает атрофией мышц. Мы оба не можем ходить,

у нас нет друзей, нас почти никто не навещает, нами почти никто

не интересуется. Мы часто чувствуем себя изолированными

от общества. Мы ни в чем не участвуем, как если бы нас не было…».

Глядя на это письмо, на листок с номерами телефонов

восьми разновидностей «скорой помощи», от медицинской до аварийной,

на ближайшую жизненную перспективу, я вижу сердце этого мира, шар,

накачанный кровью, опускающийся всей своей тяжестью на острие ножа.

Мы не знаем, куда ведет единственная Дорога, по которой 

                                                                                                   можно сбежать отсюда.

Мы умеем ходить, у нас есть Друзья, нас то и дело кто-то навещает,

                                                                                                                       мы не знаем,

какова наша роль. ЭТО ведет нас такими путями, о которых

                                                                                                       мы даже не слышали.

Павка написал однажды, что единственное доказательство

присутствия ЭТОГО – радость, которую мы испытываем, думая,

что ЭТО существует. Хотел бы я рассказать ему сейчас о безумной скорости

своей безнадежной погони за собственным существованием, которая,

к счастью, окончилась неудачей. О женщинах, которые не

оглядывались на меня на улицах. Как если бы меня не было.

О пылающей фасоли. О кастрюле, полной прекрасных тугих зерен

фасоли, которую я спьяну оставил на плите и уснул,

а через четыре часа четверо мужчин,

увидев дым, валивший из окон, пытались высадить дверь,

а я спал, как если бы меня не было, а когда наконец открыл глаза,

кастрюля с фасолью пылала, словно олимпийский огонь, и еще долго

мои волосы были полны дыма, как у пророка. О печали, такой безмерной,

что иногда она убивала саму себя, и я ничего не чувствовал,

как если бы меня не было. О том, что я существую, существую,

что это можно проверить: если зазвонит телефон, я сниму трубку,

если шагну навстречу мчащемуся автомобилю, водитель начнет сигналить,

если бросить в меня камень, он не пролетит сквозь меня.

За окном – огни самолета, что идет на посадку,

набивая небо тяжелым дыханием реактивных двигателей.

Через три часа рассвет откроет незрячие глаза города.

Ласковый ветер гуляет по улицам, легко касаясь деревьев.

Время, вместо того, чтоб идти, р а з ы г р ы в а е т с я,

словно драма. Мы так беспомощны, нас забросали вопросами

с зажигательной смесью, нас постоянно сводит с ума Любовь,

после которой не остается даже следа того, как мы заметаем следы.

Следа, ведущего через ландшафты, что немедленно захлопываются

за нашими спинами,

как если бы нас вовсе не было.

ВЕЧЕР ВТОРНИКА

Звонки Магде, ее мягкий голос.

Последний вечерний автобус. Снова кто-то переборщил

с одеколоном, сделанном в России. За окном проплывают огни,

словно запрограммированные рыбы. Водитель поворачивает руль

и видит свою жизнь на еще одной сцене.

ПИСЬМО С ЭТОГО СВЕТА РИЧАРДУ БРОТИГАНУ

Фигасе, Бодлер

нынче работает

на заводе автоматов

Калашникова.

Вместо пороха

он кладет в снаряды

цветы.

Русские потом продают

свое оружие и амуницию

направо и налево.

Цветы разлетаются

по всем фронтам этого мира.

Безоружные дети и женщины

получают свою порцию цветов.

Рассказывали о человеке, которому

оторвало обе стопы.

Теперь из его ботинок торчат пеларгонии.

Много таких, кому цветок

угодил в самое сердце.

В атаку идут японцы –

в оружейных магазинах

сплошная икебана.

Голландия угрожает

мировому порядку,

ее садовники

близки к изобретению

тюльпановой бомбы.

Встревоженные политики

шлют депеши:

«Господин Губернатор,

не кажется ли Вам,

что война, которую мы ведем,

стала какой-то странной?».

ИМЕНИНЫ. ПРИГЛАСИЛИ МЕНЯ К СТОЛУ

Несколько неудавшихся брачных союзов за столом,

гнущегося под тяжестью

горьких судеб

убитых животных.

Гора мяса, призванная скрыть замешательство и бессилие,

срезанные цветы, связки трогательно чахлых

разноцветных покойников, мимолетный запах распада

(«Как чудесно они пахнут», – умиляется именинник).

Водка, это чудесное изобретение Бога,

льется широким потоком на мельницу

языков, мелющих пустоту. Сплошной порожняк,

похабные остроты несостоявшихся донжуанов

в рубашках с англоязычными надписями, под которыми                

с натугой работают их кишки, переводя на дерьмо

украшенный зеленью салат и причудливые конструкции пирожных.

Неудачные комплименты, усиленные подкупающе искренним блеяньем,

фейерверки на лицах

охуевших от тоски женщин, стареющих прямо на глазах,

размазанный макияж, делающий тайное явным,

послушная мышцам кожа, растягивающаяся в улыбке

или крайнем изумлении. Таинство брака,

оказавшееся в пепельнице среди прочего мусора,

извечная бессмысленность регулярных, словно вспышки национально-освободительного

движения, попыток Любви и супружеской верности,

достойная осла упертость,

заставляющая не расставаться до самой смерти.

Неспокойный прерывистый сон фаллосов, то и дело пробуждающихся,

когда в разговоры о политике вплетается сияние чьего-нибудь декольте,

и вновь засыпающих под действием алкоголя; тихие мечты,

которые убивает громкая музыка, парящий под потолком

дух идиотизма, косматый гибрид летучей мыши и системы образования,

очарованный патологией мыслей и чувств,

и удивительная нормальность их детей,

широко открывающих заспанные глаза.

Ловко примостившись в кресле с яйцом под майонезом,

я гляжу на Дорогу, по которой, так ничему и не научившись, они идут снова и снова.

Однажды они уже умыли руки мылом из человеческого жира –

а ныне свежим аргументом в пользу прогресса, во имя которого развиваются

промышленность, сельское хозяйство, сеть университетов, техника

и ономастика гуманитарных дисциплин,

стал нелегально производимый во Франции

омолаживающий крем из абортированных плодов.

Временами настигает их внезапная тишина, когда кто-то

постучит вилкой о фужер либо в камине стрельнет полено,

и от них сразу так и прет беззащитностью и отчаянием,

и дым поднимается от их румяных голов, ибо они забывают, что хотели

сказать, а ведь так нужно, так нужно немедленно что-то сказать.

Время идет и даже детей не жалеет.

«Спойте что-нибудь», – подает из угла голос Марта, лежащая возле

вырубившегося огромного плюшевого медведя.

АВТОСТОП

                                        Анне Марии

Шел дождь, и водитель маршрутки подбирал по дороге

всех желающих. Не помню, как называлась деревня, где он забрал

ту старушку. На голове у нее был черный платок в цветочек,

на ногах – черные чулки и мужские полуботинки.

Перед тем, как мы тронулись, она дважды перекрестилась.

Уж и не знаю, что меня в ней зацепило. Возможно, улыбка.

Когда она улыбалась, легко было представить себе, как она выглядела

в молодости. Наверняка была красивой.

Наверняка ее кто-то очень любил.

Может быть, они часто были в разлуке, и тогда он страшно по ней тосковал.

Может, писал ей письма, экономя из-за них на еде.

Какой это мог быть год? 40-й, 43-й?

Ведь шла война. Возможно, как раз заканчивалась,

и он возвращался к любимой своей «танкостопом», боясь, что она стала другой.

Что она это заметит. Он привык на войне

к массовому производству вдов. И всё теперь стало другим.

Только их Любовь не изменилась за все эти годы.

Только это.

А этого достаточно.

И еще нужна Сила, в которой заключено доверие.

Вот это вот «он вернется, обязательно вернется».

Старушка смотрела на часы и радовалась, что успевает

на мессу святую в городке, к которому мы подъезжали.

ШТИЛЬ НА МОРЕ

Дома пусто и холодно. Я обошел все комнаты.

Солнца считай, что нет, хотя кошки греются на подоконниках.

Я думаю о прошлом и о том, что еще может случиться.

Как хрупко всё это – стены с цветочными горшками, хлипкие дверные проемы,

невесомые фрамуги. Достаточно одной авиабомбы, а потом только ждать,

когда за дело возьмутся бурьян, стаи бездомных котов, убойная мощь небытия

                                                                           под названием «действие времени».

Лишнюю ступеньку на выходе из подвала я соорудил, разведя цемент с песком

                                                                                                   почти один к одному.   

А тут как раз явился эмиссар муниципалитета по делам канализации и                                                                                                                                      водопровода.

Осмотрел место в подвале, где «будет сделана врезка». Я уже хотел ему

                                                                                                                               сказать,

мол, знаете, во мне сегодня столько нигилизма, наверное, случится война,

а не война, так коррозия почвы, я передумал, и водопровод

                                                                                                  нам теперь ни к чему…

Но оказалось, что задаток нужно платить не сейчас, а через неделю,

                                                                                        ладно, придумаем что-нибудь.

За горами грязной посуды, за морями мелочных дрязг, за лесами цифири

мы живем, словно в сказке. И я думаю о тысяче и одном приключении,

                                                                             что не обломятся нам во веки веков.

Как же не хочется мне покидать этот тихий оазис рутины. «Но вслушайся,

                                                                                         душа, в напевы моряков!» [3].

СЛОВНО АМЕРИКАНСКИЙ АКТЁР

он стоит в подворотне пережидая дождь

равнодушно глядит на женщин под цветастыми зонтиками

украдкой вынимает что-то из кармана и подносит к губам

судя по тому как он деловито жует легко понять

что это кусок черствого хлеба

невыспавшийся и печальный он сплевывает на наш тротуар

убить его не грех да и труд невеликий

но если кто-то и кормит грязных городских голубей

необходимых нам на наших мирных демонстрациях

то как раз такие как он