Камни ополченья

***

на сельской дороге клубящейся как облака

осы влетали в детей пробивая ключицы

так что вертелся сентябрь с мордой зверька

в них до скончания молока

ссадины и мокрицы

я разглядела двоих, в голубой мгле жары

мимо собственных дней проходя осторожно как мимо

спящей охраны: девочка лижет сливу

мальчик трогает палкой другие миры

наклонившись над лужей; девочка отвела

мою руку от гулкой ягоды черноплодки

я так же молча ягоду сорвала

и съела – они встрепенулись как от щекотки

и, две веселые птицы, напали на куст:

отныне неугасимые дети села

знают что черноплодка не ядовита

я запомнила их навсегда и продолжила спуск

по гремящей реке черепицы и стекол, увитой

яркой и ломкой лозой, к тишине вдалеке,

прыгая через носящихся всюду куриц

будто в игре на совесть, и местный погост,

висевший на ослепительном волоске

осени, рухнул мне под ноги, и, сощурясь

от закатного солнца и плавного блеска звезд

летних балканских, заплывших в траву по пояс,

я вступила в него – воцарилось сиянье в виске

и воцарилась пропасть

в которой звенит колокольчик, стареет эмаль

и резной циферблат пассифлоры всё ту же печаль

мертвецам отмеряет внимательно что и при жизни –

лучшую в мире, и не бывает другой

и старик, отводивший осла как ребенка по сизой

проселковой дороге домой,

приказал подождать у калитки и вынес в сыром

полотенце холодных, скрипучих,

аспидно-черных слив

собиралась гроза и звенел за телесным углом

колокольчик латунный про участь

мертвых лежать истекая печалью живых

тем же вечером девочка с приотворенным ртом

не отмывшемся от темной крупинчатой крови

выпускала сентябрь из живота под мостом

походить до утра, постоять у меня в изголовье

***

слава всем уставшим дочитавшим

до остекленения веранд

слава всем искавшим и пропавшим

слава всем решавшим вариант

под гирляндой белого налива

озарявшей в августе террасу

речь травы черна нетороплива

мне ей больше нечего сказать

помню мы ушли отсюда сразу

но не до конца – от нас осталось

нечто остающееся ждать;

слава той секунде когда жалость

распахнет свое сумрачное крыло

обрывая гирлянды, валя всё набок

слава тем кто шагнет под него

раньше чем станет белым-бело

вокруг от античных яблок

***

сны ссср: туберкулез,

переподготовка, листопады,

странная решимость речью ос

заполнять научные доклады

«сколько до полозьев и глотков,

где к ночным затонам припадаю,

лурия отмерил мне шагов?» –

спрашивал выготский у богов

гипсовых, мяукавших «не знаю»

что еще им было отвечать,

лупоглазым детям облаков?

партией приказано молчать,

чтобы дефектолог догадался:

мир – месторождение стихов

тех, кроме которых всё – удары,

искры, искривившиеся пальцы,

к горлу подкатившие гектары

(милуоки харьков ашхабад);

мир, тахикардический отряд

крови и минут, уходит, но не весь:

странная решимость вечно здесь

***

звероуловленный, очнись

ты на акацию повелся, но в финале

дни отменились, исповеди сбылись,

Его галантерей и эхолалий

холодный строй, прошедший сквозь тебя,

оставил светотени сентября

на диафрагмы куполе свинцовом,

дырочки на пластыре перцовом,

что когда-то клеил старший брат,

запах дерматина на подкорке

в нашем постмортальном Теплом Стане,

за универсамом на парковке

встретитесь – он тоже пуст и свят,

в прозелень не-музыки поставлен,

но его как будто что-то гложет

наконец он спросит: «ты ведь тоже

слышишь это, окаянный Авель?

внутри, где уже никакие огни не горят,

в отделе рябин будто бы наша мать

ходит с мобильным и повторяет "не плачь,

вчера у меня был врач"

дальше не разобрать»

***

осень, огоньки микроинсультов

и взлетает самолет над лесом

в потрясенных звуком вестибюлях

ноября, окрестностях железных,

кто-то бесконечно настигает,

руку на плечо вот-вот кладет;

станешь пижмой – ангел не узнает

скажет это ос водоворот

скажет это гласные тоски,

сквозняки под внуково, салют,

повороты ночи и оки,

на которых мертвые блюют

кто-то в мокром поле, отраженном

облаком, осалит пустоту –

жалость, перемешанную с желтым,

скрежет зубовный, вкус марганцовки во рту

***

даже когда автобусы в индостан

осенний катились, и считанные смогли

бесслезное это отчаянье как чемодан

с огнем потерять (оборвалось внутри,

будто сдали всю кровь), даже когда синева

леденела от яблонь, переставляли слова,

идя к тишине: наша цель – тишина,

стержни ее еловые или аллеи

с окликами (знакомые имена,

будто бы наши, трудно сказать точнее)

***

1.

тихие октябрьские дни

с яузой зияющей в тени

есть на Свете Музыки Не Всей

когда я слышу как вокруг осей

вращают грани жизни – тук тук тук –

мертвецы, упрямые, как дети:

они не в состоянии из рук

кубик, обещающий щелчки,

гудки, ответы, солнце на паркете,

выпустить, шагнуть в свои зрачки

2.

там не открывают стукачам,

арлекинам снега, странникам латуни,

чье вожделенье к мокрым кирпичам,

сумрачному мелу накануне

кроветворной медленной контрольной,

к пахнущим коленками в капроне

и подлокотниками шелковым щенкам

легавых, стало стрёкотом в районе,

отнесенном снегом к облакам

***

мои многоэтажки

встаньте в круг

на свете есть всего пять слов: звезда

поезда провода вода и никогда

всех остальных слов

нету во веки веков

снег и язык – двойняшки

такие как мы, навек

слетевшиеся на снег,

видят одно мгновенье:

здесь что-то отрывает от земли

и на фуражке – камни ополченья

пластмассовые красные нули

***

ложился, никого не узнавал

из плывших по сетчатке и вставал

с запястьями истошно голубыми

такими словно лишь каникулярный

полдень внутри и холодит премоляры

школьное небо в дымке асбестовой пыли

отныне много у москвы-реки

навек преображенных берегов

но больше не найти того иного

берега знавших друг друга в лицо богов

которые летят как мотыльки

к сетчаткам полным неба голубого

когда лежат под песни группы «демо»

в снегу звездой и в позе эмбриона

ломая господу размер как хризантему –

он слепнет от умышленного звона

двигая это по насту туда и обратно

вот почему на сетчатке цветные пятна