Длина волны
***
«...точка, тире...»
Речь наша башней была, стала пещерой,
в ней сидит одинокий связной,
ловит сигнал:
«Kак слышно? Приём...» –
небо вечерней
молчит звездой.
Вавилонские библиотеки,
дома-читальни
заслоняют огни на востоке,
на юге цветную рекламу реки.
Несметных слов кирпичи, сталактиты, руины,
оглавления, сборная мебель стихов,
звуковой изоляции разные стены,
чертежи облаков,
Рифмы, серии мертвых «Я»,
ломают волны по всем границам, письменный стал спиритическим
и по рации эхо,
эха сеанс.
Чем говорить? Лёгкие наши кавычки и языки
кто-то безвидный рассеял, разнял.
Точка стучит у виска.
Ничего не отвечу ему, ничего...
Слабый сигнал.
***
Eле тронутые
старостью, летние дни за мостом в поперечных тенях,
все ещё стояли, и ты и я,
в стороне от них,
заслоняя дома и названия,
стиснутые сады, гортензии синие и карусель,
за ней чьё-то платье с открытой спиной
из последних мелькало сил,
но веселье круго́м на нет
сходило кругами, сбивалось с нот. Вспомни, как лев на оси замирал
вспомни, как свет палил,
когда вплотную стоять лицом
было можно со мной, дыша,
вспомни зимой
отныне стоящее насовсем,
без теней,
лифт
на пустом этаже.
ПРИЗНАНИЯ ВЕЩЕЙ
I.
• Я так рада видеть тебя! –
говорит
дверь вернувшимся за руки, не различая
двоих в одном.
II.
Фикус:
– хочу обнажаться и прирастать
заново к листьям, как вы.
Что за ветер невидимый все пригибает и мнёт
в комнате кроме меня?
III.
• Прости, что
не было сил поделиться с тобой, очерствел...
Говорит
хлеб, напоследок:
• В чистое заверни, вынеси прочь, но сперва попроси прощенья
у всех голодных.
Птицы, птицы, птицы,
вам теперь пригожусь...
***
Вглядимся:
Ива
безоблачное небо дорезает,
сосед по даче выключает шланг
и распрямившись,
мокрые растения
сверкают злыми, красными цветами.
Вот эту стрекозу зовут Тюхе,
а эту, лупоглазую – Авдотья.
Они все утро делят – поделить
не могут воздух
над садовой бочкой.
И все что есть, устроено на время,
и день пустой, и отдых и сарай
за деревом, и общая вода
и зрение – обскура, перевертыш.
На самом деле, белое внизу,
на самом деле, мы его не видим –
дно осени,
не навсегда обнявшись
в его сени.
***
Эти пиратские флаги изнанками
схожи с пасхальными баннерами, скорлупой,
это кипящее море с яичными пленками
ходит толпой
светлое, о,
непременно на цифру снимите
утро на площади с белыми мётлами
счастья и смерти.
По монитору и видоискателю, по скатертям
добрых людей выпивающих в праздник, по начисто вытертым
окнам пустым
водит святитель широким лучом и качаются ладана
угли в кадиле,
в линию берега, в смертное тело
ломится колокол моря,
гарпун или хорда,
вводят персты,
чтобы из трещины выплыло облако видеокадра,
вышел земляк из-под камня и сумрака,
мимо толпы – в пустоту,
чтобы привязанный к мачте, треножнику
мог, не дрожащей рукой
снять как идут фарисеи и книжники в новенький храм дорогой.
***
Волну не рассмотреть.
На вылепленный рот
и вогнутый
глядишь с раскрытым ртом,
как в рану под размотанным бинтом
но прежде проступившую снаружи.
Так арка превращает чьё-то «эй!»
о двух концах
в мосты над пустотой,
«стой, кто идёт?» – Волна.
Любовный скрежет
над парками, венозная сирень
смыкается кустами вдоль колонн,
но вымолвить себя не может.
Событие волны –
язык, а может, вне
любых словес, как провод у связного
во рту,
большая Л стоящая в длину
земли и гнева.
ЗАКЛИНАНИЯ
– У меня каменоломня в голове.
– У меня в кукухе лопнула пружина.
– У меня в башке растёт герань,
лишенная ума давно
и совершенно.
– Покати шаром, о, Саломея,
бровью поведи –
дам на отсечение...
– Дома все? А эти,
кто лишился тел – зачем они?
Это Иоанн, а это Христофор,
бедные мои головушки,
это Олоферн, у них ни у кого
нет опоры – ни плеча, ни колышка.
Мраморные кочаны,
часовые домики и
ацефалы
собраны и все cочинены
в утешение от боли.
– У меня в уме сейчас одной меньше гильотиной и геранью станет,
чем запить их? –
На всю голову больной камнетёс, иди на отдых,
глобус, быстро растворись,
перестань плясать, дурища,
перестаньте говорить
обладающие речью.
