Клинопись в графическом редакторе: о книге Ростислава Амелина «Мегалополис Олос»

Амелин Р. Мегалополис Олос. М. Центрифуга, Центр Вознесенского, 2020. 160 с.

Если представить, что Земля переживёт глобальный катаклизм, уничтоживший человечество, но существенно не затронувший инфраструктуру интернета, условные представители инопланетных цивилизаций, заинтересованные в изучении нашей культуры и восстановившие его работу, получат доступ к глобальному информационному архиву. Набор символов, из которых состоит ссылка в адресной строке, станет не просто координатами расположения некоего блока информации в сети, но чем-то вроде находки археолога, а сам интернет – зоной раскопок или антропологическим музеем. Предположу, что взгляд на поэму «Мегалополис Олос» Ростислава Амелина как на цифровой аналог глиняных табличек, фантазийный литературный памятник альтернативной истории будущего, созданный представителем вымершего вида, может оказаться весьма продуктивным. 

«Мегалополис Олос» – масштабный художественный проект, посредством современных технологий синтезировавший не только различные поэтики (постконцептуализм и новый эпос), традиции стихосложения (силлабо-тоническое, тоническое и германо-скандинавский аллитерационный стих), литературные жанры (роман-(анти)утопия и эпическая поэма), но и виды искусства (литература, диджитал арт, манга). Описание этого проекта как научно-фантастической антиутопии в потоке лироэпического нарратива, сопровождённого авторскими иллюстрациями, не будет полным и всесторонним. Ростислав Амелин классифицирует свой текст как «научную мистику» [1], противопоставляя её научной фантастике и выделяя наиболее существенный для самого себя акцент в жанровой и смысловой палитре. Приведённые определения, несмотря на точечные попадания, не претендуют на всеохватность. Они лишь косвенно свидетельствуют о моём замешательстве перед количеством развилок в лабиринте и выполняют сугубо вспомогательную функцию –  наметить некоторые исходные позиции для сопоставления цифрового и книжного воплощений этого проекта.

Существующий в виде сайта [2] (который обновляется по настоящее время), в октябре 2020 года «Мегалополис Олос» был адаптирован под книжный формат издательским проектом «Центрифуга». То, что этот литературоцентричный эстетический объект закрепился в виртуальном пространстве, накладывает на него свою специфику, ведь сетевая среда взаимодействует с нами по иным законам, нежели материальный носитель в виде бумажной страницы. К сожалению, текст поэмы с первыми иллюстрациями был отдан в издательство раньше, чем Амелин начал расширять свою вселенную с помощью визуального контента. Последовательное вплетение пиктографии в поэтическое письмо существенно углубило эстетический потенциал поэмы. Цифровая версия демонстрирует синтез поэзии и пиксель-арта наиболее наглядно, о чём я планирую написать подробнее в конце статьи. Мы имеем дело с парадоксальным случаем: в некотором смысле автор сначала создал адаптацию, и только потом – оригинал произведения. Не хотелось бы, чтобы выражение моей досады звучало как упрёк недовольного потребителя – команда «Центрифуги», открыв проекту путь на книжный рынок, провела масштабную и трудоёмкую работу. Тем не менее оригинал и адаптация позволяют испытать разные типы эстетического опыта, и это следует учитывать. Хочется верить, что их сосуществование в литературном процессе мотивирует возможного читателя ознакомиться как с книгой, так и с сайтом.

Графический эпос Амелина конструирует реальность, введённую в дремотное состояние относительным комфортом, который способен обеспечить научно-технический прогресс, но сон этот прерывист и тревожен. Неназванный нарратор чередует описания изобильного и благополучного будущего с полными укора словами об ответственности человечества перед другими формами жизни. Мир «Мегалополиса…» доживает свои последние годы, находясь в глубоком кризисе, затронувшем экологию, политику и социальные отношения.

Сами же люди расплачиваются за своё восхождение на вершину эволюции (как это водится в антиутопиях) стратифицированным общественным устройством, существованием в условиях тотального контроля и зависимостью от продлевающих молодость препаратов.

Футурологические прогнозы Амелина неутешительны. Критика антропоцентризма – один из главных лейтмотивов поэмы. Не в меньшей степени Амелина интересует научное обоснование мистического опыта. В представленной здесь проекции будущего сплав науки и религии видится неизбежным, но образованный этими сущностями химический состав нестабилен. Гибрид сциентистского и религиозного сознаний, скрепляющий общество Империи Света [3] и пронизывающий мировоззрение противоборствующих фракций, не способен нивелировать противоречия между ними, ведя участников конфликта к небытию разными путями. Одни и те же концепты христианской веры (например, вечная жизнь души) интерпретируются Высокими и Эндокриониками по-разному. Император и каста его приближенных (Высокие) возвели в доктрину картезианский принцип взаимосвязи между мыслительной деятельностью и существованием и видят выходом из кризиса уничтожение органической жизни при сохранении сознания избранных представителей общества на аналоге облачного хранилища. Им противостоят представители таинственной секты Эндокриоников, добровольно попавшие под влияние разумных бактерий, через которые древняя сверхцивилизация диктует людям свою волю. Эндокрионики воспринимают галлюцинации о конце света, внушаемые бактериями, как религиозные откровения и, направляемые Древними, стремятся реализовать свой (или всё-таки навязанный?) сценарий спасения человечества от самого себя. При этом ни одна из человеческих фракций не самостоятельна в принятии решений. В то время как Эндокрионики подчиняются Древним, не понимая их мотивов, Высокие думают, что контролируют население с помощью развитого искусственного интеллекта, но сами становятся выразителями его воли. Ангел Единой Сети (или АЕС), будучи компьютерной программой, взаимодействует с людьми через сложные технические устройства, незримо пользуясь своими создателями как интерфейсом для манипуляций с физической реальностью. Аналогичным образом устроена система властных отношений между бактериями и допускающими их к управлению своим сознанием сектантами. Люди в этом мире, доминируя с помощью техники над наименее привилегированными представителями своего вида и менее развитыми формами жизни, – не более чем гаджеты в пользовании мистических сил синтетического и органического происхождения.

Совокупность сюжетообразующих элементов и исходные точки реализуемых на страницах эпоса конфликтов указывают на родство проекта не только с обширной литературной антиутопической традицией, но и с киберпанком, эстетика которого всё ещё осваивается популярной культурой. Балансируя на условной границе между массовой и элитарной культурой, проект Амелина не обретает устойчивого положения ни в одной из этих зон.  Может показаться, что эпическое вторжение поэзии на территорию комиксов, научно-фантастических фильмов и видеоигр (за которыми стоит развитая и богатая индустрия) – бессмысленная и непродуктивная авантюра. Думаю, формальное исполнение поэмы в этом контексте не менее, а то и более важно, чем следы научно-фантастического мономифа в сюжетной структуре.

Цифровую и книжную версии «Мегалополиса…» объединяет текстовый стержень – стиховая башня, стоящая на фундаменте авторского глоссария. По итогу книжное воплощение проекта ориентировано на более или менее привычное взаимодействие с художественным текстом: читая, мы отслаиваем друг от друга голоса персонажей, визуализируя происходящее посредством воображения и подключая интертекстуальную и ассоциативную память. Книга компенсирует скромный (по сравнению с сайтом) визуал подачей графики стиха: реплики разных субъектов высказывания разведены по разные стороны страницы, а рекламные слоганы корпораций и пропагандистские лозунги выведены в отдельные текстовые блоки.

[4]

Амелину удалось гармонично объединить эти коллажные фрагменты акцентным стихом в разреженные строфы из восьми строк. Благодаря этому торжественная эпическая интонация перетекает в естественную разговорную; разговорная речь – в тексты лозунгов, слоганов и новостных субтитров, чтобы в очередной раз завершиться рефреном «Ветер, ветер…». Также книжное воплощение «Мегалополиса…» неожиданным образом обнаруживает драматический потенциал, но мизансцены при этом закодированы в голосах субъектов высказывания. Таким образом, в русле текста происходит синтез эпоса, лирики и драмы, что в цифровой версии не настолько заметно. На сайте же слова персонажей сопровождены схематичными, но выразительными портретами. Это пробуждает ассоциации не столько с графическими романами, сколько со старыми кооперативными RPG (например «Planescape: Torment»), что привносит в опыт чтения цифровой версии проекта некоторую долю интерактивности и подталкивает воспринимать продвижение персонажей по сюжету как запутанный квест.

Даже заигрывая с массовым вкусом и по формальным признакам дистанцируясь от непрозрачных и «тёмных» поэтик, в русле своего проекта Амелин заполняет аскетичный стих естественнонаучной терминологией, наделённой мистическим содержанием, и встраивает эти конструкции в авторскую мифологию. «Мегалополис Олос» сопротивляется быстрому чтению, тормозя скольжение по тексту затенённой семантикой имён собственных и подталкивая обращаться к расшифровкам. Как ранее говорилось, изданная «Центрифугой» книга сопровождена подробным авторским глоссарием, который не воспринимается как инородное приложение к тексту эпоса, а продолжает его. Наличие такого словаря напоминает об аналогичных мокьюментарных приёмах в научно-фантастической и антиутопической литературе. Вспоминается обзор научных публикаций по соляристике в самом известном романе Станислава Лема и глава «Комментарий историка», имитирующая стенограмму доклада на конференции по истории Республики Галаад в «Рассказе служанки» Маргарет Этвуд. Любопытно, что, в то время как знакомство с глоссарием в бумажной версии книги побуждает искать пересечения с другими литературными текстами, его цифровое исполнение первоначально подводит к аналогии с wiki-сайтами, посвящёнными кинематографическим или видеоигровым франшизам. По утверждению Амелина [5], изначально глоссарий создавался с прагматической целью: сделать нагруженное загадочным лором поэтическое письмо более демократичным. Так или иначе этот фрагмент эпоса покинул прокрустово ложе утилитарного назначения, наделяясь концептуальным и эстетическим.

Широкая публика нередко обвиняет современную поэзию в том, что она не соответствует сформированным школьным курсом литературы критериям верификации поэтического (чтобы убедиться в этом, достаточно почитать комментарии к подборкам финалистов последних сезонов премии «Лицей» в её онлайн-сообществах). Внешний демократизм стиховой структуры «Мегалополиса Олос», а также относительно регулярный ритм, предположительно, могут защитить поэму от подобных нападок. Текст не только вселяет в условного массового читателя доверие своей «похожестью на стихи», но и нередко обезоруживает своей резонёрской и патетически интонированной прямотой. Прямотой, которой так не хватало разгневанным пользователям «Вконтакте», обескураженным поэтическими подборками из шорт-листа «Лицея» в минувшем сезоне премии. Вместе с тем использование прямого высказывания в некоторых текстах из короткого списка тоже вызывало у большинства комментаторов дискомфорт и недоумение. Амелин же в контексте отождествления авторского и лирического Я [6] (по крайней мере в рассматриваемом тексте) занимает промежуточную позицию.  Голосами таинственного сказителя и главных персонажей эпоса с бесхитростной ясностью проговариваются глобальные проблемы и страхи эпохи: экологический кризис, зависимость от искусственного интеллекта, заговор мирового правительства против населения. Связывать подобные фрагменты эпоса с принципом прямого высказывания было бы заблуждением. Помещая в многоголосный текст наивную, в чём-то архаичную субъектность, Амелин дистанцируется от неё, лишь примеряя маску назидающего эпического поэта. Даже если, вероятно, согласен с ним по ряду положений и рассуждает через этого посредника о том, что волнует его самого.

На мой взгляд, концептуалистский принцип незалипания («как бы намеренного колебания, зависания между текстом, жестом и поведением» [7]) соблюдается Амелиным в экстремальных условиях максимального приближения к воспроизводимой субъектности, а «...радикальное неотождествление с текстом» [8] на некоторых его участках оборачивается столь же радикальным отождествлением, застывшим в критической точке перед незавершённым слиянием автора и персонажа. Тем не менее поэтической манере Амелина не чужда амбивалентная эмпатичная ирония, балансирующая между насмешкой и сочувствием. В этом контексте особенно заметен подход Амелина к интерпретации архетипа Принцессы. Царевна Света вынуждена существовать в изоляции и контактирует с внешним миром только через интерфейс высокотехнологичного гаджета. Венец творений настроен на «родительский контроль» и либо фильтрует транслируемую информацию, либо упирается в границы своих возможностей и не подчиняется Царевне полностью,  что в совокупности с политической беспомощностью подводит Свету к сомнениям в собственном материальном существовании. Её полные горечи и отчаяния инвективы Совету Высоких, со всей вероятностью, отсылают к выступлению Греты Тунберг на конференции ООН в 2019 году (к слову, у Амелина есть стихотворение, посвященное этой активистке).

В сопроводительном письме к поэтической подборке Ростислава Амелина, выдвинутой на Премию Аркадия Драгомощенко в 2017 году, Дмитрий Кузьмин связывает его манеру письма с подходом, который «…в поздние годы комбинировал с серийностью Д. А. Пригов: какой бы ещё авторитетный дискурс скомпрометировать?» [9]. Не имея возражений против сказанного и разделяя точку зрения Кузьмина на принадлежность поэтики Амелина к постконцептуалистской традиции, всё-таки стоит признать, что за три минувших с момента номинации года его письмо и авторские задачи изменились. Художественные интересы поэта переместились в область реконструкции эпического нарратива, и здесь его артистический проект пересекается с наследием нового эпоса. Например, с поэтикой Фёдора Сваровского поэтику Амелина в «Мегалополисе…» роднит инспирация эстетикой киберпанка и завороженность витальными сбоями искусственного интеллекта, жизнью и смертью технологических организмов. Если же сопоставлять художественную стратегию последнего с поэтическими практиками новой искренности, то в настоящий момент, перефразируя Дмитрия Пригова [10], Амелин обращается не к лирическо-исповедальному, как его старшие коллеги, а к эпически-профетическому дискурсу в пространстве крупной поэтической формы. Самый же заметный акт новаторства в эпическом жанре Амелин совершает в области визуального исполнения поэмы. К сожалению, как ранее говорилось, до книжной версии не дошло большей части визуального контента, созданного позже, а это сводит функцию авторских рисунков на бумажных страницах к голой иллюстративности. Именно поэтому я собираюсь посвятить остаток статьи осмыслению поэтического и эстетического значения визуального контента в цифровой версии поэмы.

Соперничая с популярной культурой за внимание публики, Амелин придерживается специфической стратегии: его письмо, закрепляясь в медиапространстве интернета, предпочитает мимикрировать под него, нежели осуществлять интервенцию, при этом с деликатной решительностью очерчивая свою территорию. Изначально этот жест воспринимается неоднозначно. Вероятно, потребность создать сайт возникла у Амелина из желания помочь башням Мегалополиса не быть смытыми информационным потоком и не затеряться в ленте поэтического Фейсбука. В общих чертах я солидарен с позицией, подразумевающей взгляд на поэтический текст как на социокультурный документ, лишённый сакрального значения (что не изымает из поэзии как вида искусства возможного эстетического и этического измерения). Однако, вопреки моему согласию с этой точкой зрения, предположительные мотивы Амелина могут встретить сочувствие: даже существование в современном культурном контексте не всегда уберегает от лёгкого ностальгического помутнения. При этом художественная гигантомания Амелина и его тяга к монументальности также способны вызывать ироническую усмешку: неужто мы имеем дело с попыткой создать очередной «Памятник»? Не слишком ли это несвоевременные амбиции? Однако, построив нерукотворную башню, Амелин не сделал её уютным пространством нарциссического эскапизма. Её очертания едва различимы, зыбки и почти прозрачны, так как экстерьер маскируется под виртуальный пейзаж, сквозь который проступает наша культурная и политическая реальность.

Мир «Мегалополиса…» не свободен от присутствия современности, и пиктографическая подача эпического нарратива играет не последнюю роль в пробуждении у реципиента состояния дежавю. Эффект тревожного узнавания также вызывает архитектура Нового Рассвета, в которой просматриваются гибриды сталинских высоток с нью-йоркскими небоскрёбами, увенчанные куполами православных церквей. Текст, проступающий на иллюстрации, и визуальное сходство Замка Хранителей с Храмом Василия Блаженного  конкретизируют и политизируют размашистый аллегоризм поэмы. Строки «Замок Хранителей. \ Храм или Крепость?» на фоне узнаваемого архитектурного ансамбля перемещают восприятие реципиента из пространства культурных ассоциаций в поле политического контекста, а перед глазами поднимаются купола Главного храма Вооруженных Сил России. В этом смысле звучание меметичной фразы «Прекрасная Россия Будущего» обретает зловещие нотки.

Не хотелось бы сводить функцию подобных визуальных элементов поэмы к одной лишь иронической имитации политического или рекламного дискурса. Нельзя не заметить здесь имплицитной критики капитализма и имперского самодовольства российского государства, но лично меня не в меньшей степени интересует, как изображение влияет на сам процесс восприятия и то, как Амелину удалось осмыслить язык графических романов в качестве важного элемента поэтического высказывания. Стиховая структура книжной версии сохранена, но разрежена не пустотой бумажного листа, а схематичным рисунком и оттенком шрифта. В момент осмысления мозгом текстовой информации зрачок продолжает скользить между картинками, и повисающие в мысленном произнесении стихов паузы создают впечатление иной, отличной от книжной ритмической структуры. Немаловажную роль здесь играет физический процесс поворота колёсика мыши, посредством которого осуществляется навигация в пространстве текста. Скольжение по тексту и визуалу поэмы напоминает развертывание свитка. Скроллинг осуществляет плавный переход от одного графического полотна к другому, сшивая переходы между различными декорациями Нового Рассвета. Визуальные впечатления, сопровождающие анализ текстовой информации, а также контролируемость процесса позволяют пережить захватывающий интерактивный опыт. 

Авторскому пиксель-арту удаётся придать пространству локаций Империи Света визуальную глубину, и, пусть созданные в «Пэйнте» иллюстрации к эпосу схематичны, их неряшливое обаяние наносит важный концептуальный штрих на полотно проекта. Если мы снова попробуем взглянуть на поэму Амелина как на ретрофутуристический артефакт, обнаруженный инопланетянами на цифровом кладбище человечества, примитивистская [11] техника рисунка имеет шансы укрепить их веру в эту ненамеренную мистификацию. Они увидят запечатлённое на глиняной табличке цифрового носителя свидетельство последних лет жизни неразвитой (по сравнению с ними), терзаемой заблуждениями цивилизации. Доминировавшие на планете прямоходящие приматы могут даже в чём-то вызвать симпатию представителей иных галактик: разве не достойна сочувствия эта отчаянная попытка отсрочить закат цивилизации? Разве не умилительна эта рефлексивная завороженность прогрессом, пронизанная запоздалым раскаянием за цену, которую пришлось за него заплатить? Возможно, подлежащие восстановлению фрагменты данных будут транслироваться в музее Исчезнувших, а инопланетные дети с любопытством будут смотреть на изображения своих далёких отравленных Архибактериями сверстников из угасшей империи, испытывая примерно то же чувство снисходительного удивления перед экзотикой древности,  которое испытываем мы, когда смотрим на сохранившуюся наскальную живопись. Когда же мистификация будет разоблачена и анализ альтернативных источников поможет учёным отделить правду от вымысла, они будут вынуждены признать, что имели дело с пугающе достоверной последней фантазией. Хотя (скорее всего, так и есть) я существенно переоцениваю интерес к нашему виду.