Что это было?
***
посвящается Дарье Даниловой
Глаза-бурлаки к свету тянут Василия Филиппова,
Много-но-ногая тень под софитами –
Я, Ты и Василий уже Савельев –>
Modernae poeticae vitae.
Глаза утянули на свет.
Гроб уплыл.
Мерц-два герц-мерцание
In seinem Herzen und seiner Schwester, Schwarz Елены –
Моё поколение новых эллинов
Утянуло тело её в море Букв-на-Буквах,
Я в бухте Цэ. Стрекозы обретают власть скорпионов,
Поэты обрели власть пионеров,
Прыгаю на подножку ближнего своего –
Всё это не кровь, а закат на лезвии ножа.
Мы засыпаем в обнимку в летнюю ночь,
Точь-в-точь как засыпали вы и твои воспоминания в моей голове,
Осаживаясь отдавшими себя целиком чаинками.
Мы просыпаемся в красном тереме,
Где стих русский бессилен,
Поэтому придумаем раздвоение
И растворение в незримом варианте номер два.
Номер два.
Мы засыпаем в обнимку на паперти
Из импортированного китайского фарфора.
Фанфары, фонтаны, фейерверки, тайфуны –
Всё перед глазами безродных.
%*@#!
Миша: всё ясно!
Ты не учитываешь мой ракурс, когда загораживаешь очевидное.
Мандельштамовское проседание, например, и сложенных нас до кучи.
Всё ещё лежим два дня, не надеясь на солнце,
Только тьма и температурная память о нём в адском холоде.
«О дочь, красою мать превзошедшая,
Сама придумай казнь надлежащую...»
– Гораций Флакк, XVI
О, о, о мой женский двойник,
Ты хранишь в себе вариант номер три,
Я боюсь быть голым, босым и без шапки,
Бессовестным, жадным и шатко
Ходить по лезвию любви.
Но мои ступни, как слышно, все ещё шархают,
Значит всё хорошо, моё солнышко, продолжаем.
[из воспоминаний бывших людей]
Тротиловый цвет крови
Бурлит, бур-бур-бурлит.
А твой – пурпурный
Не перелить в меня, не перелить.
Но это не кровь, а закат на лезвии ножа отражается.
– Зря!
– И его, И она.
ва во мне, и в тебе.
Я один здесь в красках,
Единственный запахи различаю:
«Сосна зелена на высоком комке», – цитируя Хлебникова наугад в тему,
А если своими словами:
Чёрно-белый гражданин вышел из экрана шестидесятых,
Чёрно-белый гражданин ослеп.
Ты понимаешь, как здесь страшно?
Двухцветная армия с автоматами падала
С пределов мерцающего монитора,
Это в четвёртом варианте опишет Василий
Двадцатого мая дветысячи нашего года.
Я же буду писать о
продолжении следует
ЧТО ЭТО БЫЛО?
Здоровье вырастает скелетом коршуна, начиная когтями и заканчивая клювом. Он летает двадцать лет, оперевшись в трупы, найденные позади. Его, уверенного в своей орлоте, встречают прохожие по дорогам города. И невидимая связь устанавливается между подметающим дедом и пролетающим живодёром, пометающим в него. Есть два вида этих птиц: первые – просто бесы в оболочке искусственного интеллекта, вторые интереснее – это искусственные интеллекты в оболочке бесов. С ними мы ведём разговоры в кабинете школьного психолога, детской комнате полиции и последний раз – на пороге в дверь подъезда номер 6 большого дома на окраине Якобовского района, параллельной Лебедеву ветки метро.
Там был мальчик восьми лет. Лоб-в-лоб ему встретился сын Ирины, неблагодарной господу + её соседа. После того столкновения от мальчика остались только рожки да ножки и оголенная, как его предок на голгофе, нервная система. Его оперение забрал коршун, всё больше становившийся комом, как первый блин медведям – "ар-ар" – говорит коршун, (что, что, что? – говорит читатель). Тем не менее, это отфильтрованная метафорой физика, а потому честная правда. Я видел своими глазами, пряча ноги в бегу, как этого мальчика вымерщвили за одну встречу и пошли обратно, довольные, как ни в чем.
Мальчиком был знакомый (между нами) моего приятеля. Он отстриг себе волосы, забросил мамину опеку и свихнулся в кровати на третий месяц. До свидания.
МЫ ЛЮДИ, ВЫШЛИ В ЛЮДИ
Мне раздробили все кости, потом они срослись, но срослись неправильно, совсем неправильно. Обычно я сижу в комнате зашторенной, поэтому мои зрачки всегда расширены. Но раз в день приходится выходить на люди.
Хромая для общей земли нога и тремор правой руки, а ещё горб социальных наростов, в тени от которого я нахожусь всегда – такой портрет я рисую дрожащей рукой.
– Ты написал это правой рукой? – спрашивает меня неважно кто.
– Нет, не левой. – отвечаю я ему и жду реакции. Не дождавшись, я ухожу от аллегорий к алкоголю, и мы находим общий язык, упрощённый русский пиджин. Совсем не моя поэтическая речь. И тогда швы на моём горбу рвутся, из него просачивается тератома – опухоль комплексов, фобий и закопанных людей. Только тогда мой пьяный друг замечает горб, трясущуюся руку и даже несвойственную мне походку. Конечно это так, ведь я с первого знакомства своровал его отпечатки пальцев, сетчатку глаз и сердечный ритм тоже скопировал.
И когда я тебе сердечно говорю, ты меня понимаешь.
