Тарьей Весос. Мы полним бескрайние ночи (перевод с норвежского Александра Панова)

Переводчик благодарит за помощь в подготовке переводов друзей и коллег из Норвегии, России и Канады: Стейнара Гила – норвежского филолога, переводчика, дипломата; Дину Ролл-Хансен – сотрудника норвежского литературного агентства NORLA; Мартина Паулсена – преподавателя Бергенского университета; Александру Николаевну Ливанову – к.ф.н., доцента кафедры скандинавской и нидерландской филологии СПбГУ; Роджера Гринуолда – преподавателя Торонтского университета, поэта и переводчика; Нину Ставрогину – поэта и переводчика.

© 1953 Gyldendal Norsk forlag

Избранные стихотворения из книги «Земля сокрытых огней»

ТИХАЯ ЗЕМЛЯ

С виду покойна

земля огней, –

всё неподвижно,

тихо на ней.

Но в этот миг

внутри горы

лавина жаркая

ярится.

Их немного – тех, кто знает,

пламя в трещинах узрел,

чуял, как жара пронзает.

В жажде огня

человек к человеку стремится за тысячу миль.

Вмиг пропадают сомнения.

С глазу на глаз –

для двоих облекаются в явь

бездны огня, слияние диких огней.

МЫ ПОЛНИМ БЕСКРАЙНИЕ НОЧИ

Гладь стеклянной горы

светит вечерней порой –

мерцает гора нераздельности

в дивных ночах,

возле её подножия,

находимся мы.

Всё здесь вселенная,

а твоё бытие быстротечно,

ты соткан из полусвязных частей,

лишь человек из бессилия и плоти,

– и здесь не найти понимания.

Но голос в тебе молвит: хочу.

Он снова твердит и невероятно, что я хочу.

Нас не счесть,

тех, кто желает быть здесь.

Всех, кто желает,

что б мы ни делали.

Мы полним бескрайние ночи.

Мы, словно мельчайшие капли света,

вольёмся в туман, что мерцает,

стелясь по земле

– у огромной горы,

где не найти понимания.

МЕЖДУ ВДОХАМИ

Озеро дышит в ночи,

по берегам чуть вздымаясь.

Дымка над лугом – луг на свой лад

тоже дышит,

услащая дыхание клевером.

А девчушки на склоне

дышат прерывисто, как на бегу, и растут, услащая

дыхание самими собою.

– Так пусть твоя сила вдохнёт, и помчатся ручьи,

средь торжества этой жизни,

и понесут, как волна через узкий пролив,

и будут с тобой, – там, где холмы

темны, и незримы глубины,

и там, где земля озаряет твой путь

пляжем с песком золотым,

и там, где не счесть островков,

а озерцо обнимает их крепко и нежно.

Пусть всё в тебе

познает, почует,

потом будет поздно:

тянет из устья

скрытый поток, он

как волнистые волосы.

НОЧЬ, БЕРЁЗКА И ГУННАР

За домом мерцает луна.

Берёзка блестит у окна.

Заглянет Берёзка в окно.

У Гуннара в спальне темно.

Берёзка плывёт по лугу:

«Сладко ли спится другу?»

Не влезет к малютке вор –

Берёзка несёт дозор.

КЕТИЛЬ

Дом стоит у дороги,

здесь вас напоят водой.

В доме живёт дед Кетиль –

древний и снежно-седой.

Дрожь пробирает от жажды,

ты сбился с дороги домой.

Увидит тебя старый Кетиль

и выйдет походкой хромой.

НЕВОД В ПРОЛИВЕ

Поздним вечером – невод в проливе.

Скользит, протянулся

в мороси, в сумерках,

невод не виден,

сокрыт возле дна.

Лодка тиха, и молчит человек,

будто воды в рот набрав.

В тёмных камнях – водяная трава

по берегам

на мелкой воде.

Смерть в тихой лодке немая.

Смерть в тихой лодке слепа:

В водорослях рыщет, трогает камни

берёт, выпускает,

ходит в проливе

взад-вперёд,

место для невода ищет.

Лодкой правит слепой,

вытянет сеть – кинет снова.

Вспучился невод тугой,

но пришёл без улова, –

это забава перед работой.

Лодка к неведомым скалам уходит,

возле неведомых скал ускоряясь,

– и невод в проливе тянется тихо.

Петля за петлёй,

ячея к ячее –

тонкие, скрытые

к донным камням,

к донному илу и сну,

к изобилию дна,

где громады деревьев

тысячелетья,

покоятся в иле,

тянутся петли,

всё расправляясь,

невод отвесно застыл.

Сверху темнеет.

Снизу всё тише.

И вот всё готово в Проливе.

ТЕНИ НА МЫСЕ

Чёрные тени по мысу скользят неустанно,

беззвучно, –

ведь так бывает в сознании.

Мы соберёмся на мысе,

едва схлынет день.

И когда меркнет свет,

становимся тише,

не говоря, отчего.

Тише и тише

на нашем мысе.

Жарким был день,

идти горячо было в нём, –

мы могли бы сказать.

Этим пылающим днём.

Но мы молчим.

А день отзывается в нас затухающим звоном.

Нынче мы чувствуем вечер, причудливый, длинный,

камни, нагретые солнцем –

теперь оно скрылось.

Страхи дрожат, воспоминания мерцают.

Ноют колени, разбиты картины,

смяты цветы под ногами.

Мы, сами того не желая,

это семь раз сотворили.

Но всё позади.

И всё же на мысе быть нам

нельзя.

А мы всё стоим, что-то новое ждём.

Реки текут мимо всех опалённых мысов,

и на мысе, робея, тени стоят

и дожидаются лодки.

Лодка без вёсел – наша судьба.

Кормило у нас отобрали.

Ночью стоим мы здесь, Ночью глубокой,

из-за излучины нового ждём.

А течение чёрно, беззвучно.

Что мы изведали здесь,

не расскажем друг другу.

ЖАР

Кто любит – век молчит о том.

Другие скажут: я был здесь,

это в пятницу было,

и вот тогда –

Ходит молва по округе:

это, помнится, в пятницу было,

были, помню, морозными ночи,

помню, застыла земля,

а под ней – неизвестность

– может, тогда всё случилось.

Явилось нежданно:

трещины странным узором ползли по земле,

из-под них вырывалось сияние – впервые за годы.

Дрогнули самые стойкие, пламя металось вокруг,

и ярилась стихия, пока не иссякла,

разрушив самое себя, потемнела, остыла,

– не осталось следов мерзлоты,

лишь человек – простой, с добрым взглядом.

Пока он не сгорел, родня и друзья были рядом.

С ним была вся округа знакома:

говорил по-простому,

вёл тихую, строгую жизнь.

В ней бывали и тайные встряски (об этом немногие знали),

да его были ночи, но повесть об этом молчит.

Горы пепла на голой земле:

полузабытая буря,

останки породы –

всё напоминает

Землю сокрытых огней.

Здесь главное скрыто каменной коркой,

и здесь извергается из глубины,

здесь они истощают себя

мощью и жаром подземным.

Близкие как-то узнали – в этот раз туго придётся.

Только теперь понимают – всё было предрешено.

Знают, блеск его глаз означал:

поскорей бы случилось!

Ждали, когда у него крик свободы прорвётся,

знали, и были готовы,

– но и он это знал,

и гадал, что вскричать им в ответ,

– был задуман опасный обман.

Когда тени встают выше пепельных гор, вскрываются недра.

Когда вера в спасение уходит, вскрываются недра.

Раз, в морозное утро земля раскололась, и вдруг

вокруг все узрели

нагое подземное пламя.

Воздух был пищей – ревущей, бушующей,

пламя бросалось на воздух,

глотало.

Трещины из глубины

расползались, как змеи,

разрывались на части,

и загремела земля,

раскрыв свои шлюзы.

Каждый, кто был там и слышал –

стоял, поражённый.

Каждый, кто видел, чувство вины испытал.

Он полыхал, его избавленье кричало, терзаясь.

Трещины вширь раздавались. Рвалась по краям мерзлота.

Полное, полное освобождение!

Огонь, жрущий воздух, дым, уносящийся вдаль,

когда жарче пылало.

Всё обнажилось, лежало открытым, как есть

между людьми.

Он кричал, крик легко вырывался –

крик о том, что без воздуха

может гореть.

Странно, бессильно и дерзко:

крик, что остался не понят в бушующем рёве,

и столь же неясный ответ,

как его подготовленный крик, что едва трепетал.

Слово, что в тишине, и то не смогли бы понять.

А родные были рядом

чтоб утешить, успокоить, 

с жаркой бурей совладать,

– бури ждали прежней, малой,

но буря явилась из самых укромных глубин,

буря, какую нельзя укротить и ослабить.

Видели – он не пытался пламя тушить,

но желал, чтобы жарче пылало, и ободрились.

«Это же мы!» – кричали они, продираясь сквозь гром

и мерцание подземных потоков.

Крик продирался сквозь грохот,

но поняли вдруг – они в его власти, пока

свирепствовал огненный кратер.

– А остальные были напуганы, ждали покоя:

неблагодарный, в беду попадая, он к ним приходил,

только добро от них видел, а вместо награды

побиты, затянуты в жаркий,

пылающий вихрь.

«Это же мы!» – так кричали, шептали они,

– и на то были вправе.

Но пришёл их черёд.

Больше никто их не видел,

их хижины выжгло огнём.

Он всё стоял, исполненный слов, –

тяжёлых, неясных.

Эх, очевидцы, ставшие мрачным кольцом среди ноября:

такой-то пожар.

Ночь не настала, хоть истекло время дня,

свет шёл из иного истока, –

от человека, горящего, будто маяк.

Долгий пожар утолил жажду свершения:

стали воззвания глуше,

гул ослаб и исчез под землёй,

Жар остыл и развеялся ветром.

Друзья и родные стояли, застыв,

чувствуя странный подъём.

А гора потемнела и смолкла,

оставив лишь пепельный холм.

ОГНЕННАЯ ПТИЦА

С разорённой земли

вознесётся

то, что ново, но ведомо и неизменно,

о чём с тобой был уговор.

Долго ли звал ты напрасно?

Ни секунды.

Напрасно никто не зовёт среди тёмных ночей.

Только ты всё никак не поймёшь.

Ты над обломками плачешь

и сыплешь на голову пепел

и Птицу Феникс не видишь

в огне.

Ты зовёшь?

Ты как прежде зовёшь?