Чтобы воздух

***

Чтобы воздух вошел на огромном крыле осеннерожденном

в дикие полости ветра, просыпайтесь пораньше пока машины

еще не работают во дворах и листва на ложе своем мягкими

катышками сон устилает. Всех нас полюбят чешские девушки

такие смешные, а чешские мальчики скажут: давайте уже

отсюда, и всё станет ясно даже туристам и некромантам

тогда взорвется зимний осколок тот, что в горле застрял

твоем, и в последний вечер на этой земле мы вернемся туда

где самое ясное небо и шпили его прорезают слои, где нас

помнят еще другими, не предавшими никого

ПЕСЕНКА КОРОЛЯ НОЧИ

            Из Эдмона Жабеса 

Знаком ли ты с черным царем

у которого в сердце

клинок и цветок?

А знаешь его сестер?

Одна ветра́ пробуждает,

простоволосая, руки подняв.

Другая, столетняя,

океан возбуждает.

А третья – мышь

которую царь

привесил на галстук сыну.

Но тридцать ревнивых князей

утром прикончат

своего господина.

Такая печальная сказка

о Малаке черном царе

у которого в сердце

три призрака плачут.

***

юг подступающий с каждым шагом на юг

север раскалывающий ветра и циклоны

засеянные поля и снова засеянные поля

как в стихотворении хорошего поэта

или как в стихотворении плохого поэта

скалы, камни, буря, гроза – закрываешь

глаза и видишь узоры гор, их гро́зы,

производство ими снега и льда, пара –

это бонды и опционы гор, растущие к лету,

легкие как куртка моя накинутая на стул

пока нет меня и долго еще не будет, и все

потрясения в жизни производящего солнца

их не минуют, они их запишут в книге

горного снега, даже если это не снег, а пепел –

лишь подлетая ближе, он превращается в снег,

и на синих деревьях к вечеру листья шумят

плески пещер узловатых на прибрежный

выходят песок, смотрит графики и таблицы

любопытное существо, всё в бахроме хрустальной,

колкой для девочек провинциальных

и столичных мальчиков, тоже влюбленных –

они входят в метро и на них наплывает

стохастичная грусть воздушных разрывов:

им бы прилечь в этот лучший из дней,

в темноте очнуться и в темноте пробудиться

под наплывающим режущим светом

***

            Из Мишеля Кутюрье 

Камень могильный катила заря

И птица бесшумно спускалась к земле

Как черный камень на дряхлый луг

Низко летела – снаряд летел

Раскрывающий старые раны измельчающий

Наши рыхлые дни

***

            Из Андре дю Буше 

в этом покидающем солнце свечении,

где жара вся разрешилась в огонь,

я бежал, пригвожденный к свету маршрутов

пока не сложился ветер.

Там где я разрываю воздух

ты ушла вместе со мной. Я возвращаю тебя

в эту жару. В воздух, снова слишком далекий,

срывающийся – от ударов – в жару.

Светится пыль. И гора,

волшебный фонарь, возникает.
 

***

            Из Майкла Палмера 
 

Вот на губе горизонта

дребезжащие облака

глубочайше красные

над кренящейся лодочкой

и я путешественник

разноименный

***

материя восстает и внутри нее рождается материк

состоящий весь из материи – пишет ильенков,

и последний росчерк вдруг покрывается искрами

и внутри него оживают размноженные вселенные,

все стремящиеся к упадку и преодолевающие его,

трудной работой в себе выделяя материю, материк,

комнату, где все собрались за секунду до катастрофы:

синие вспышки по краю экрана – так разъедаема

память, смутные искры, лакуны, смятые ветром лица,

схлопывается фокусировка, проходят по воздуху

во́лны, но за стеной всё еще кто-то: спроси же его

о том, что горчит в горчице, что кислит в гранатовых

зернах, когда материя восстает из материи, запуская

продолжение истории, где все мы стоим на тех же

местах, недалеко от блэкаута, выделяющегося из них,

расщепляющегося на них в черном движеньи истории,

и снег пористый словно монтажная пена уже у двери

раскрывается в нашу сторону – такова она, диалектика,

чуть более чем наполовину тавтология, чуть менее —

неповиновение тому, что всё застывает за мгновение

до катастрофы