Подборка на премию «Цикада»

✹АЯ

ОТКРОВЕНИЕ

выплёскивается раскалённая и дрожащая

             вся в рыданиях высохших

             плоть,

и её цветение, обрамлённое солнцем,

опускает зелёные рукава,

отрывает от сердца костяную звезду,

                          чтоб тебе подарить,

и слёзы на себя надевает, как серьги.

это признание, записанное в цветах,

              кричащих свои болезненные имена,

и стебли букв тяжелеют.

                                                оранжевеет

и наливается кровью горячая роза,

но это опыт бумажной крови,

                       сепии, охристой копоти

в топоте

саранчи венценосной в доспехах,

                   в скорлупках ореховых,

                   вёх ядовитый вздымающей тысячей рук,

             дню неумытому дымом червонным глаза застилающей,

                                        множась, множась и множась,

   трубящей в бругмансии золотозвонные, чествуя

окарину ночи, очами поющую о конце и начале,

                                                 не различая корней.

но это потом,

а пока

цикорий голубые поцелуи на крыльях твоих оставляет

и цепенеет с цирконной слюной в уголке рта.

             вкус цикуты на языке, на руках её запах,

             воцерковлённая цедра содрана,

                                                                рана – улыбка багровая,

                                                  радуга выбегает из радужки

и побежалостью стали цветнеет на солнце,

    в которое облечённая и обличённая которым

         я стою

                           – мясная, мясная, ясная, –

              в газовом платье воздуха, в гризайли дневного света.

УМЕРЩВЛЕНИЕ

изнеможённое скольжение коленей в мокрой траве.

                семь зёрнышек сочащегося сердца

           готово принять моё раскалённое песней горло

                                                   в гематитовом ожерелье,

                       чтобы оплавился голос.

цукаты стеклистые – вот твои обезвоженные губы.

                   ты моё бесчисленное наказание, засуха!

                   в курагу на жаре свернувшаяся

                   гниющая сладкая мякоть,

                   скол абрикосовый

                                   с колокольчиком косточки

          капает музыкой ржавой на живот и журчит,

     забираясь в ложбинку пупка.

         прибывающие тени сосен устали и сдавленно дышат,

      в вышине летний месяц кости тазобедренные выставил

      и выдыхает тонкий бумажный звук,

   а здесь венчик пчёл над шиповником виснет,

      в гуще листвы шершни шуршат,

      шмель шебуршится в бутоне, расшитом росой,

                                  – ах, –

      это больно, но не прекращай.

В ПАРКЕ

золотоглазые кусты глядят из-за спин деревьев.

лиловый лилейный дракончик замечен в траве.

                                                   ave, животное цвета!

как называется это растение?

                                                          тень и я,

                    мы идём медленно вдоль этих прозрачных мест.

                    лес сбросил вес.

                    лес поднят на воздух,

                    он дышит звенящей бронзой,

                        и разлит над ним бирюзовый чад.

                        заплаканные глаза берёзовым чаем слезоточат.

вот бы положить взгляд

леса

                            в гербарий.

                            герб армий древесных трепещет,

                                                          весь в трещинках

пятипалый кленовый флаг воздет – о, звезда завялой аллеи,

ленные ели, лоно валежника (влагалище? лежбище?), с кем

возлежит моя осень усталая талая алая,

                                                                     а я?

это безвременник, – тень отвечает не к месту (прозрачному).

зверь мой сиреневый пасть разевает – зевает – оа.

                                                                     а я?..

И ТЕПЕРЬ ЗДЕСЬ

парад созвездий в броне из пунктирных линий,

все они вышли сегодня на улицы в медном.

                не запугать электричеству с белыми копьями

         их колченогих коней,

    но изничтожить,

и в тюрьмы умов заключают невинных,

               пока ветхий днями сквозь пальцы замшелые смотрит

                 на шествие плачущих,

                    грезящих о бензиновом грядущем.

а я здесь! а я здесь! и в двенадцати звёздах над головой!

   и в сиянии циркульном!..

      в цитрусовом оттенке представлена

          на съедение лиловому зверю – зуду тревоги в рёбрах.

и коронованный небом красный хохочет в лица нам всем,

пасть астры зубастая раскрыта и сочится слюдой.

я ничего не знаю о мире, кроме того,

                                что он треугольный,

                                        как чайный пакетик,

          но зачатую нами печаль

                                               вынашивать мне.

а за окнами васильки с василисками сцепились,

и ни одной структуры в бессильном синем, в горящем горнем

                                                    скоро не останется,

и даже ты не остался.

ушёл и оставил одну

с этим кричащим во чреве

                                                        стихотворением.

у него твои глаза – в разрезах зрачков

                                                  прозрачневеющей злобы

                                                    солнечное затмение,

                                          грозы величайшей

                                                          ночь над плечами,

         и одиночество червивыми очами

                                             глядит печально.

БЕЛЫЙ ОСТУЖАЕТ КОРОНОВАННЫЙ КРАСНЫЙ

и когда память о короне снежной

                                               утра разбуженного

                        и о сини

                    воздушных зданий, медленно ползущих

                    за проволокой веток в стёклах окон,

сиреневой слезливой поволокой

в глаза вливается,

я очень хочу верить – у памяти короткая печаль

                                         и зла в себе не держит.

         но лезвие в стебельчатых одеждах

         вылизывало кровь – и расцветал

                                     железным цветом боли гладиолус,

              и глянцем красных всплесков раскололась

                речная гладь взволнованных зеркал,

                   всё небо в отражении осыпав

                        стеклом звенящим, звёздным, золотым.

             ещё висел над ней багровый дым

             семью столбами в голубых коронах,

и кромкой крови плачущая крона

                     ползла в глаза,

             и вязкий воздух, взрезанный, воздетый

                                                                                 на ось меча,

                                осиной жгучестью согрет был и одичал.

теперь я вижу тихий хлипкий воздух,

                                к окну примёрзлый, и не верю больше,

но думаю, что вне стекла и снега

         для тёплой светочи под водами зимы

         уже нет места,

                                только белизна и гул пространства.

СОЛНЕЧНАЯ

в млечном облаке

        поднимается солнце чёрное – червивое, золочёное;

                                         гореванием и горением отягчённое;

                                                на лучи разлитое – разлучённое.

   ✹ – вот его знак: грамматический андрогин;

    в лигатуру слитые гениталии – мягкая флексия œ;

    в пламенеющих флоксах двуединое тело

    и слогает в себе:

    солн          [вздох электромагнитных волн,

                 утомлённых линий измятый шёлк,

                                                                       щёлканье тока,

                                                       облаков колокольный звон];

    це              [раскидистый куст люцерн

                 в лучезарном своём венце

                                  из двуполых соцветий,

                        в циркониевом кольце]

                                золотого свечения вечного – и увечного.

                  а я,

– солнечная, осколочная, ничья, –

         всё пытаюсь отвоевать себя у самой себя:

так в молочном отёке розовая зима

плавит своё нутро теплом воскового тела,

                           оставляя облачко опустелого

                                   дыхания на окне...

                   стыд перезимовал во мне.

    но весна уже вывесила сушиться

           простыни сиреневые: в духоте замоченную душицу,

                      сырую сирень и зыбучий колкий

                                            в кисточках и в иголках

             ветреный вереск – медный, медовый всплеск. 

                                                пока ты пребываешь здесь,

                                                            золотая любовь моя,

                           со скоростью света упущенная стрела,

                                                           что бежит стремглав,

                                 упади в траву, самоё себя обогнав,

                      не задень мерцающего крыла,

                      не роняй в грунтовую рану неба

                                                                       свой золотой посев.

                                  я приду забрать тебя насовсем

                                  и раздам твой свет.

в разогретом воздухе и во славе

ангелическая фигура крылья грозы расправит,

                    вострубит, и трава восстанет

осознавать себя в алой боли,

                               в слабом огарке тела,

                               в слове огня, исторгнутого

                                                        по собственной её воле,

и продолжать смотреть на архистратига в хитоне белом

                               с восхищением и восторгом.