Подборка на премию «Цикада»
мёртвый или живой (цикл стихов)
***
мёртвый или живой
мужем или женой
кружится надо мной
так засыпают в сон
так засыпает слой
медленный земляной
свет ли бежит лица
кажется кружится
голос внутри скворца
выпой меня со дна
вымой как смерть одна
может когда она
поедом голодна
буду лежать лететь
летою литься всласть
потому что внутри творца
в горле у скворца
старая песня кончилась
чик-чирик-чиркнулась
***
и ужас переходит мне лицо
становится не матерью-отцом
но теменью стучится в темя
и отнимает тело
пускай оно во мне не отболело
а только плакало и пело так
что злак проросший был похож на знак
не воклицательный
но крест нательный
в котельной тел
в страдании предельном
но выглянешь и кажется – живое
и бабушка как бабочка улова
летит летит касается виска
так смерть моя наверно высока
и сад уже смеркается в содом
и горе в горле голготит гоморрой
но бабочка
и мы с тобой узором
в грядущее бессмертие сойдём
***
умер по-человечески
а потом по-звериному
и лишь затем по-птичьему
пролетел над долинами
словно шар неделимый
говорил о любимых
ничего не слыхать
это музыка глинки
словно нежная глина
запечатывала уста
ДЕРЖАВА
держали речь
держава с плеч
покатится как голова
о чём грохочет кровь твоя
солдатик оловя
так деревянно буква де
не на трубе а-бе-нигде-
в тебе рисует дом
я домовина я вина
я колокол джон донн
и бог не выдаст
просто съест
и с переменой мест
мой старший брат
мой страшный брат
воистину ли крест?
и кажется что говорю
но – стрекоза – и я горю!
переплавляю воздух в звук
и если смерть придёт как мать
чтоб ей не страшно умирать –
я за руку возьму
ГОЛОД-О-МОРЕ
вот я качаюсь с пятки на носок,
вот колосок себя в руках несёт –
с таким лицом, упругим, словно шаг,
с такой беззвучной музыкой в ушах,
что в переводе горький земляной
немеет и немотствует –
не мой
уже давно – ни хлеба и ни зре-
хлебнувши горя, не успев созреть,
несёт себя – и голод говорит
внутри него, сжигает словари
не ожегова – жажды и огня –
из слов,
рождённых
впереди меня
и сложенных в пустой земной живот,
откуда прорастает и живёт
не колосок, себя несущий, как
огромный полыхающий маяк,
но человек, страданию сродни,
из корневого света
и крови –
всего, что не случилось не с тобой,
не в этой жизни,
ни в какой другой.
КРЕСТОНОСЕЦ
и кто-то шёл, разбитый на шаги,
и дождь стоял на мостике – прогиб
и але-оп в текучем позвоночнике.
а человек прошёл,
потом закончился.
и вместе с ним закончилась вода,
такая мокроносая, ни дать
ни взять – простуда и волнение.
ковчег качается
вовне,
во мне ли он?
и в ливневом, огромном и чужом,
себя обжив, изжить, скользнуть ужом,
какая жатва или, может, жажда тут:
напиться и войти сюда отважиться,
чтоб дважды в реку,
свет одно дыхание,
и дождь идёт, измученный, израненный –
уже не дождь,
и пить не просит рот.
и крест не знает,
кто его несёт.
На зелёных полях Гутенберга (цикл стихов)
СКВОРЕЧЬ
стрижино-постижимое твоё
поющее слепое бытиё
гнездуется превыше всех скворешен
превыше звуков из иной скворечи
где волен свет и подневольна тьма
рембрандтовская полутень видна
ложится на безликое пространство
где всё простится нам
и все простятся
где тьма тревожна и стреножен свет
где зелен насекомый твой завет
и травословен
не от марка и матвея
евангелие макового семени
печатал так кузнечик гутенберг
и шрифт его коленчатый горел
в полях живых и на полях тетрадных
непострижим для взгляда
АКАЦИЕВЫЙ КИТ
расцветающей акации белый кит
вот гляди
мелькает его плавник
и пчелиный ахав нацеливает гарпун
в этом воздухе жарком
по-лу-ден-ном
то ли нега разлита в нём
то ли нагота
на изнанке ионы виднеется тень кита
в червоточинах
в человечинах
в точках вся
эта строчка – камера-одиночка
в ионическом море моем иронична вода
волна-лиза
улыбка твоя не оставит следа
на поверхности моря
а значит внутри судьбы
будут длиться суды
под условное бы
но пока я с тобой говорю из своей пустоты
из своей белизны
где цветаевым вольно цвести
чтобы стебель тире и точка тире тире
проплывает акация без корней
и тычинка ионы
ворочается
в ней
МЕТАМОРФОЗЫ
*
видимо-невидимо
метаморфоз овидия
воздуха сотканного из птиц
человека внутри его голубиных лиц
выглянешь – больно
колется речь колокольная
кровью коровьей перетекает в сад
эй арчимбольдо
по ком деревья в тебе молчат?
так примеряешь тело
горького чистотела
перенимаешь шорох
долгий зеленый взгляд
будто вперёд качнувшись
вдруг прорастёшь назад
не пролетайте мимо!
воздухом неделимым
веткой над витебском ветром по-над водой –
голубой-голубой
как лицо твоё
до краёв наполненное бедой
*
плотоядный свет
четырехлап свиреп
облизал лицо – и лица на мне больше нет
обточила мне кости вода – и я стала течь
безъязыкой речью
где каждое слово – течь
так жила-поживала
то чёрным по белому
то живым воскресала сквозь мертвое тело
то травой то ветром но после всего – водой
чтобы шёл по мне аки посуху –
с одуванчиковой
головой
ЧЕРТОВСПОЛОХ
и ни души вокруг –
лишь заполошно
кричит моя душа чертополошья
и потому не слышно ни черта –
мой муравьиный брайль здесь
нечитаем
забрасываю невод в невозможность –
вытаскиваю нежность нежить нож но
мой проходящий – непереходим
и дым отечества не сладок –
несладим
и чем мертвеет и живёт живица
пока жуковскому несладко спится
внутри у птицы:
дрожит подкрылок пятисложный ямб –
чешуйчатая жажда бытия
где немота похожа на икоту
и тянется от якова к федоту
ко всякой прямоговорящей твари
с моим лицом
траворастущими словами
НЕПРИКАИНОВО ПЛЕМЯ
С.Ш.
ползущий муравей... авей... авей
не авель –
эхо долгое в пустотах
разьятых стрекозиных тел
в момент полёта
где звероболь растёт во все края –
ещё не быль
но желтыми глазами
уже следит за мной из забытья
как смерть сквозная
похожая на дырочку в боку
у дудочки – и вот уже сочится:
не музыки азы –
изъяны языка
и аз воздам
и прочие частицы
и лес непререкаемый растёт
как неприкаиново племя
ты будешь этот-тот-не-тот-не-tot!
но если посмотреть наоборот
сквозь стрекозиное фасеточное пламя
жизнь состоит из света и пустот
недосягаемых
MAD-ELEINE
полыхающий куст называется именем пруст,
кустодиевский шмель прожужжал его наизусть:
все десятки томов, закусив эвридикой в соку,
в бессловесном аду, поместившимся в эту строку.
что мне память летейская, богом забытая глушь,
даже эту метафору можно отправить в рагу
и оставить врагу, как мадленки настойчивый хруст.
о хрусталь моей ночи,
я больше тебя не боюсь.
так в хрусталике дня преломляется не слепота –
полифемное зрение, кроткая нота крота,
глухота глухаря, но бессовестный зверь человек
проступает, как рана, внутри опечатанных век.
LIEBEDICH
Садок вишневий коло хати,
Хрущі над вишнями гудуть
– Тарас Шевченко
над тобою
живая речь
неживая річ
я склоняюсь склоняя чтобы тебя постичь
поплывёт по воде лебединое liebedich –
это стих камыш
превратившись в стих
где вишнёвый де Сад
и хрущі над Шевченко кружат
и захочешь назад
/ну пожалуйста ну пожа/
но на все запятые уже не хватает ком
и гудит человек – насеком
в безъязычье своём мы язычники
Ы-ы-о-а
что тебе камышинка мышиная наша возня
надо мной – лебеда
в голове – золотой liebedich
и одна тишина на двоих
***
есть присутствие в темноте
тем и тело живёт во мне
что как будто его и нет
по ту сторону
сто-
нет
чем сегодня наполнен всклянь
человек-стакан?
опустошен бедой-лебедой
ненасытной её головой
но пока существую – не я –
но разверстая рана моя
лёгок легких оборванный пух
раз – горит
два – потух
***
так ложились мы спать:
головою прямёхонько в ад,
в стылый воздух его, голубые длинноты.
если бог – это бег,
то мне ноги свои не догнать
не отнять у дремоты.
если берег – беречь,
то куда заведёт эта речь:
за тридевять земель, чтобы в третьей палате прилечь
не костьми – но дыханием, взглядом...
постою с тобой рядом:
к жизни передом
в смерти – садом
