Путешествие с томиком Леса Маррея

ПУТЕШЕСТВИЕ С ТОМИКОМ ЛЕСА МАРРЕЯ

1.

Дорожные попутчики остаются с тобой навсегда,

как бы ты ни вглядывался в горы или облака, плывущие под крылом,

как бы ни смотрел вокруг, стараясь их запомнить,

ты вспомнишь только молодую мать, заправляющую за ухо прядь волос,

бортпроводницу, посреди рассказа о спасательном жилете

вдруг прервавшуюся на мгновение, вспомнившую нечто,

как будто увидевшую это за окном. Вселенский океан,

воскрешающий наши человеческие связи, и стирающий память о местах,

которые мы посетили – это мы сами, стоящие так тесно,

так крепко обнявшись, в плотном кольце своих собственных рук.

2.

Оказывается, я не умею писать стихи

на листке в блокноте или на экране телефона.

Я не вижу их целиком, и теряю ощущение пространства,

а вместе с ним свободу говорить.

Прокрустово ложе крохотного листка

обрезает не строку, а мир вокруг нее,

не слово, а жизни и смерти, которые оно означает.

3.

Чужая женщина моет окна в комнате.

Окна большие, такие мне уже не под силу.

Слышу плеск то ли воды, то ли пролетающих стрижей,

трепетанье их гибких пластиковых крыльев.

В комнате запах горячего металла – ослепляющих солнце карнизов,

наивный запах моющих средств, бензин и скошенная трава газонов.

Испытываю непривычное чувство: ведь это я должна мыть эти окна,

я столько лет мыла окна и делала это легко, играючи, как и многое другое.

Удивительно, что я не сделала множество вещей, которые могла сделать –

не покоряла гималайские вершины, не проводила рукой

по обшивке космического корабля, не наблюдала за обрушивающимися айсбергами.

Чужая женщина напевает, когда моет окна, которые помнят мои руки;

густой зной возвращает мелодию в комнату.

Как же так – жизнь почти на исходе, но это не я прохожу арктическим курсом,

не огибаю мир вслед за цветением весенних трав.

Даже эти окна, которые становятся все наряднее, все яснее и прозрачнее –

больше не принадлежат мне, улетают, исчезают в расплавленном солнце,

проходящем так далеко, молча, с удивительным безучастием к растерянной мне.

4.

Я привыкла к тому, что если посмотреть на запад,

то можно увидеть дальние заводы,

крохотные, будто гномьи домики, транспортеры и полосатые трубы.

На севере, если присмотреться, видно море,

лежащее тонкой, всегда темной полосой, и серебристые облака.

На юге лежат терриконы, на востоке – дома и дороги.

Но там, где я родилась, на юге, на востоке и на западе – горы,

только одни горы, поросшие лесом.

Когда я в первый раз увидела солнце, которое поднималось не из-за гор,

как это написано во всех настоящих сказках,

а просто из-под земли, то меня охватил страх.

В пять лет странно осознавать устройство мира,

равнодушное движение светил, необязательность собственного существования.

5.

Читаю стихи Маррея и познаю новую Австралию.

Не ту, с вечнозелеными муссонными лесами и саваннами,

а иную, в которой я не была, о которой ничего не знала.

Просторы полей и закаты в седеющей хмари. Рыбаки в оплывающем солнце,

рабочие в комбинезонах, прикладывающие руку

к лицу козырьком, их взгляды, как лазерные указки,

пересекающие пространство друг друга. Огромный континент,

покрытый, как паутиной, взглядами молчаливых людей,

не поющих, не говорящих, не протягивающих друг другу руки.

То, что я пишу, должно быть когда-то будет прочитано

человеком, никогда не бывавшим в Эстонии. Что он найдет

в моих стихах, какую страну? Что поймет, прочитав,  

увидит ли что-то еще, кроме скорби, одиночества и печали?