Анастасия Бугайчук. Слова утешения (с комментарием Михаила Бордуновского)

Почему меня занимают стихотворения из этой подборки?  Они балансируют между «абсолютно необязательными» всплесками поэтической работы (происходящей, как известно всем внимательным читателям Андрея Таврова, «нипочему») и «правом послать всё к черту», чувством усталости, которое в последнее время стало для меня одной из наиболее интересных черт молодой поэзии вообще (от «Сверкающей усталости» Натальи Явлюхиной до предсуицидальной атомной зимы Артемия Старикова). Поэзии Анастасии Бугайчук чуждо аффективное говорение: она скорее формирует набросок лирического высказывания, зачастую чисто внешне («мне очень хочется написать такое стихотворение, / которое бы всё объяснило»). Вероятно, как раз в нежелании что-то втолковать читателю кроется обаяние этого письма; скромность, преодолевшая молчание, делает поэтическую интонацию парадоксально убедительной. Именно отсутствие позы и самораспаленного надрыва вызывает желание довериться этим стихотворениям, вполне самодостаточным и без формальных спецэффектов.

я говорю – нет никакого двойного дна,

всё до смешного просто.

стихи не приходят и не выжидают.

их можно вызвать как рвоту,

как наряд полиции или проститутку,

но и это не принесет облегчения –

скорее, неясное отвращение ко всему,

что ты полагал собою.

это и есть моя правда.

Колеблясь между «главным, неподкупным» и «правом послать всё к черту», эти стихотворения заняты ещё и постоянным самоснятием: в подборке выражаются, если обратиться к хрестоматийным строкам Михаила Гронаса, «такие чувства как тоска по родине, любовь к любимым и дружба с друзьями», и общий доверительный тон ежесекундно подвергается критике рефлексирующего субъекта, который препарирует не только обстоятельства написания того или иного текста, но и собственные чувства:

я рядом,

моя первая и единственная любовь

неважно хочешь ты этого или нет

всё равно ты не единственная

и даже, как выяснилось, не любовь

Говорить сегодня «всерьёз» без самостоятельного «снятия пафоса» по меньшей мере неудобно, если вообще возможно. Проходя сквозь этот фильтр, усталая, допускающая возможность собственной необязательности поэтическая речь являет нам искомую достоверность. Стихотворения Анастасии Бугайчук приглашают к диалогу, не хватая читателя за пуговицу – и в лучших своих местах точно следуют формуле Александры Цибули («Я больше не думаю, что поэзия должна быть непрозрачной, / она должна быть строгой и доверительной» [1]).

потому что мне хочется выйти в ночной золотистый воздух,

кланяться светофору,

различать, что говорят на том конце пешеходного перехода.

мне нравится думать, что ты едешь в синем автобусе

в сумерках и в себе,

как большая красивая птица.

ты и есть моя красивая птица,

и на этом пора закончить

[1] Александра Цибуля. Колесо обозрения – СПб.: Jaromír Hladík press, 2021. 56 с.

– Михаил Бордуновский

***

 
я говорю – нет никакого двойного дна,

всё до смешного просто.

стихи не приходят и не выжидают.

их можно вызвать как рвоту,

как наряд полиции или проститутку,

но и это не принесет облегчения –

скорее, неясное отвращение ко всему,

что ты полагал собою.

это и есть моя правда.

всегда есть что-то большее, чем стихи:

смутное ворочающееся чувство,

будто ты здесь совсем не за этим,

а стихи – лишь способ уберечь себя

от единственности происходящего,

от невозможности сделать правильный выбор.

но бывает, что-то опускается по ночам,

и на какое-то мгновение ты думаешь, что это оно и есть –

главное, неподкупное,

голубоватое, мерцающее,

абсолютно необязательное,

потому что никогда не придуманное,

никому не нужное,

одинокое.

и кажется, что жизнь твоя

начинает рваться,

хрустеть под ногами,

отсвечивать серебром и мёдом,

первыми птицами с юга,

вернувшимися так некстати.

ты думаешь, вот оно –

единственно настоящее,

заслуживающее твоего внимания,

оно здесь, оно рядом,

протяни руку, дотронься, ну же...

как вдруг всё рассыпается –

картонное, хлипкое, неумелое,

неинтересное и тупое,

запертое в своей повседневности,

непрекращающейся усталости,

недолеченном гайморите,

праве послать все к черту.

ты лежишь и плывёшь

сквозь странный тягучий сон

по рекам контурной карты,

несмелым пунктирам школьника,

заснувшего над атласом

для седьмого класса

общеобразовательной школы,

и где-то вдалеке мерцает

надоевшая до тошноты

саяно-шушинская гэс,

рыбинское водохранилище, месторождения фосфоритов,

твоё замершее рядом с ничьим желудком

новое стихотворение

***

стоя на светофоре

я видел как проплывает мимо

легковая машина

пожилая пара

мужчина женщина

долгий-долгий закат

красные отблески

мерцающая пустота

на месте пассажирского сиденья

занятого костюмом

только что из химчистки

такие костюмы впору

несуществующему человеку

неродившемуся сыну

брату ушедшему воевать

он не вернётся

потому что таким как он

некуда возвращаться

нечем смотреться

в зеркало заднего вида

не с кем прощаться

хлопая пыльной дверцей

костюм проезжает мимо

унося с собой чёрную тайну

унося с собой вечное лето

горячий подземный гул

шершавые новостройки

мужчину и женщину

мутные сумерки

я отвожу глаза

не в силах проститься

с очередной своей

глупой раной

с бедной своей любовью

тёмной ее подкладкой

дырочкой под карманом

***

еще вчера ты брала у меня утюг, чтобы погладить рубашку

мы делили комнату на одиннадцатом этаже

(с кем только я ее не делила)

нам все время чего-нибудь не хватало

в общежитии всегда чего-нибудь не хватало

но у меня был утюг, а у тебя – принтер

и это было взаимовыгодное сотрудничество

сегодня я сижу у себя в квартире

пялюсь на этот утюг (я почти ничего не глажу)

мне больше не надо просить кого-то что-нибудь распечатать

а тебя нет – ни по одному адресу

ни в одном общежитии мира

никогда не думала, что придется писать об этом так рано,

но тебя нет, нет,

кажется, даже птицы живут дольше и умирают громче

у меня нет к тебе никаких вопросов, никаких претензий

я почти что тебя не знаю

но отсутствие тебя в этом мире

в этом октябрьском сумраке, первом снеге

изумляет меня не меньше

чем любое предательство

самое последнее скотство

непрекращающееся чувство боли

«жизнь взаймы»

которую я читала в автобусе до универа и обратно

на втором курсе, когда ты еще училась в школе

и даже не думала умирать

через год я увидела тебя на автобусной остановке

но сделала вид, что не заметила

не знаю, зачем я его сделала

смерть – это, в сущности, так легко

всегда удивляло, почему люди доживают до семидесяти

восьмидесяти

разве им ничего не угрожает?

достаточно просто не заметить вылетевший из-за угла автомобиль

оступиться на большой высоте

по неосторожности плеснуть себе не из того пузырька

смерть, похоже, такое нелепое происшествие

от которого отмахиваешься со словами

«и что потом? а завтра что?»

но завтра не наступает

в одной из миллиардов возможных реальностей

завтра не наступает

а ты продолжаешь стоять в недоумении и хлопать глазами

собирать обед на работу

подспудно радуясь, что это не про тебя

не на этот раз

«никто не должен умирать в двадцать» –

написала наша соседка в день, когда все обо всем узнали

(зачем-то вспомнила, как нашла тебя вконтакте

и написала тогда: «когда приедешь, закрой форточки,

я, кажется, оставила открытыми

ну, и добро пожаловать»

странный был акт соучастия

но уж какой случился)

ты смеялась и говорила: «как ни повернусь

ты все время с какой-нибудь книжкой

все уже, наверное, прочитала»

а я улыбалась в ответ

приятно, когда красивые женщины ценят твой ум

даже сейчас я не могу перестать шутить

когда с тобой прощались в чертановском морге

я полночи соображала, от какого метро проще вызвать такси

и как возвращаться обратно

так чтобы успеть на работу хотя бы к обеду

а на утро не могла пошевелить пальцами на руках

и вместо морга поехала к ревматологу

не самый плохой вариант, что там греха таить

может, поэтому ты для меня все никак не умрешь

и за телом твоим не приедут в танатологическое отделение

для умерших при невыясненных обстоятельствах

для лиц без определенного места жительства

у которых при жизни был диагностирован туберкулез

или выявлена вич-инфекция

либо же для людей старше пятидесяти лет

упавших с высоты

на какое-то мгновение я подумала, что это и есть падение

но тебе на тридцать лет меньше

и ты никуда не падала

я отчего-то думала даже, что мы подружимся

раньше я гораздо охотнее заводила друзей

но все это такая бессмысленная ерунда

потому что я говорю о себе

не в силах сказать чего-то единственно важного

о том, что мы были молоды

о том, что форточки не закрывались

а раны не зарастали

и лучше всех за тебя говорила песня «трамвай»

мы еще спорили, каково это

смотреть через много лет на это лицо с обложки

некогда любимое лицо с обложки

которое, когда все закончится

останется там навсегда

ты вот вообще умерла

но мы же смотрим.

***

мне очень хочется написать такое стихотворение,

которое бы все объяснило.

мне хочется написать стихотворение про то,

что все оказалось невозможным.

пусть на самый короткий миг, но он длится,

и это не списывается со счетов.

про прошлое и будущее предательство,

потому что мы всегда предаём.

может ли хорошая история начинаться с предательства? может.

закончится ли она тем же? не знаю.

по сути, это даже не предательство.

разнонаправленность усилий,

которым не суждено было оказаться совместными.

кривая усмешка создателя.

нужно одно лишь стихотворение

про невозможность сказать:

здесь что-то не так,

слышите, что-то не так, не то.

стихотворение про то, как все заканчивается, не начавшись.

стихотворение про то, что на самом деле нет никакой правды,

а только ветер и попытка задержаться подольше, сделать что-то хорошее,

сделать другого, ну, не счастливым, но каким-то умиротворённым, увиденным в нем самом.

но если что-то и было, то это было давно,

не по эту сторону нарисованного полотна.

жизнь, говорят, так расчётлива, так полна –

ни конца ни края этим ее дарам.

а куда бежать, объясните,

на что закрывать глаза?

я и так зажмурилась – тёплые ото сна

демоны прячутся в дальнем углу прихожей.

фары машин через две дороги,

красные, как цветы,

ползут по стене, когда я встаю закрыть дверь

и ложусь обратно.

это очередные тёмные времена.

какие по очереди?

я не врач и не водитель скорой,

не пилот междугороднего рейса,

не продавец мясного отдела

с руками, жесткими, как наждачная бумага,

но я так же, устав, засыпаю,

прислонившись к стеклу,

и вижу большие сны,

в которых мы все ещё смеёмся

как ни в чем не бывало,

и твоё широкое бледное лицо

смотрит на меня совсем не теми глазами.

я знаю эти глаза

и не понимаю, откуда ты их взяла.

проезжает четвёртая по счету скорая

третий самолёт за полчаса идёт на посадку.

«аэропорт Внуково неподалёку».

какая страшная над всем растёт зима.

как будто есть такое, что не превзойти,

не оправдать, не выкосить,

с собой не унести,

не стребовать, не записать в блокнот.

над всем растет зима,

и вот

...

***

все то, что гипотетически могло принадлежать мужчинам,

меня мало интересовало и редко врезалось в память.

память, в свою очередь, бросается в меня

коробочками с засохшей тушью,

бальзамом звёздочка,

жестянкой с пуговицами,

большими железными ножницами,

спутанными нитками мулине,

которые мне всегда запрещали трогать.

я не помню, чем пахли мой дедушка и отец,

одного теперь нет нигде,

ко второму я еду завтра

спустя долгие месяцы коротких разговоров

по телефону два раза в неделю,

десяток фотографий его новой собаки в ватсапе

(нам казалось, что ты кошатник, папа,

наши кошки тебя любили).

я пишу этот текст утром, продрав глаза,

ничего не зная об одеколоне,

ничего не думая об одеколоне,

равно как и о том,

что же мне делать дальше со всем своим

фантастическим равнодушием

в отношении мужчин

и всевозможных союзов с ними.

браки, заключённые на небесах, –

когда люди перестанут верить во всю эту чушь?

когда наконец я почувствую хоть что-то,

запуская руку в жестянку

с разноцветными нитками,

слишком нежными на ощупь,

пропахшими звёздочкой,

чёрной рассыпчатой тушью,

пятьюдесятью годами,

которые пролетели мимо

со всеми пуговицами

кошками

слишком холодными зимами

невероятно холодными зимами

содержимым маленькой скляночки

(да и была ли)

***

я не знаю, что такое счастливая любовь.

не знаю, как отвечать на вопросы о счастливой и несчастной любви,

что мне сказать всем людям,

говорящим мне: я люблю тебя, я люблю тебя, я хочу тебя.

нет, ничего из этого я никогда не чувствовала,

никого из вас по-настоящему не любила.

я не буду говорить о счастливой любви,

потому что каждая любовь в итоге оказалась счастливой,

просто я этого не заметила.

потому что большую часть времени

мне больно и страшно,

но говорить об этом – всё равно что пускать в ночной воздух сигнальные ракеты:

посмотри, какая нелепая выдалась жизнь,

буду рада, если с тобой этого не случится.

всё, чего я на самом деле хотела от этих лет, –

это выйти в поле, в ночное пространство, в льняную тишь,

превратиться в столбик, стеклянный шарик, ночной кошмар,

во что-то большее, чем любовь земного существа к земному же существу.

зря вы думаете, что я этого не могу.

я и не то могу.

мне вообще не кажется, что всё было создано для любви.

как самолёт, теряющий высоту,

знает о жизни больше, чем нам полагалось знать,

так мы говорим о прошлом, будто его и не было никогда,

а было что-то другое, большое и неправильное,

неправильное и чужое,

непостоянное, как вода.

я ничего не знаю о счастливой любви,

но точно знаю, каково это –

идти через залитую солнцем площадь,

говорить человеку: послушай, Аня,

Марина, Оля, Егор Сергеич,

мы оба знаем, что всё это ерунда,

но несмотря на всю эту воинствующую пустоту,

твою и мою неспособность увидеть вещи

такими, какими их задумывали до нас,

я хочу, чтобы тебе было радостно и легко.

хоть бы и без меня. особенно без меня.

и дело вовсе не в том, что я тебя не люблю

(а я правда люблю тебя, но любви не бывает много),

не в том, что я ревную тебя к мужчинам и женщинам,

к твоей идеальной жизни

(тут ты смеёшься – ну какая она идеальная),

но, может быть, в том,

что я никогда не могла понять,

чего же ты хочешь

и что мне со всем этим делать,

куда бежать.

потому что мне хочется выйти в ночной золотистый воздух,

кланяться светофору,

различать, что говорят на том конце пешеходного перехода.

мне нравится думать, что ты едешь в синем автобусе

в сумерках и в себе,

как большая красивая птица.

ты и есть моя красивая птица,

и на этом пора закончить

***

всю последнюю неделю

напоминаю больное животное

чёрная линия пролегает между моей болью и моей радостью

стройная чёрная невозможность

так невозможно почувствовать твое тепло

потому что фантомы не умеют тепла

потому что я грустная и большая

а ты невидимое, но цветное

ускользающее каждый раз

когда я к тебе прикасаюсь

пожалуйста, сделай так

чтобы не было больно

чтобы этот колючий свет не лупил в глаза

чтобы не щупать воздух вокруг себя

натыкаясь на прозрачные сплетения

пучки несуществующей травы

искры неслучившегося счастья

если меня спросить, люблю ли я тебя

нет, в привычном смысле это не назовёшь любовью

просто что-то красное и большое наползает на меня по вечерам

и мне некуда деться, нечем прикрыться

мое жёлтое горестное и чудно́е

тычется как слепое, требует сочувствия, соучастия и покоя

но никакого покоя мы тоже как будто бы не умеем

тогда я выныриваю из своего тупого безразличия

последнего желания ничего не чувствовать

и каким-то внутренним зрением

вижу, как что-то сочится, падает и взлетает

перетекает одно в другое

выламывая чёрный центр

вымарывая все мои мысли

я не вру, говоря, что чувствую

как возникают пятна

несмелые солнечные пятна на потолке и стенах

но замираю на полуслове

пока красное, желтое, белое наползают друг на друга

пока я чувствую тебя повсюду и всюду провозглашаю

никчёмную нежность, не вошедшую в формуляры

ослепительно яркий свет на моих ладонях

мне больно мне больно мне больно

и радостно вопреки

***

ещё меньше людей

ещё меньше, так что уже не помнишь

в какой очерёдности, кто за кем

под ногами разрастается дыра

кто последний

кто за вами

за нами будете

хорошо

достанет ли нам смелости

стоять столпом посередине мира

говорить слова утешения

слова надежды

что это всё ещё не конец

что есть ещё силы менять пространство

достанет ли нам сострадания

спуститься по трапу неотбывшего самолёта

кивнуть засыпающему пилоту

мол, всё в порядке

сегодня никто не полетит

и завтра никто не полетит

я рядом,

пилот несуществующего самолёта

я рядом,

менеджер по закупкам, ненавидящий

сезонные предложения

я рядом,

учитель начальных классов,

страдающий от нервной дрожи по понедельникам и четвергам

я рядом,

маленький мальчик, ищущий маму между торговыми рядами на хозяйственном рынке

я рядом,

моя первая и единственная любовь

неважно хочешь ты этого или нет

всё равно ты не единственная

и даже, как выяснилось, не любовь

но я буду рядом,

посередине мира

потому что в конечном счёте

всё не имеет смысла

моя и твоя любовь не имеет смысла

я разлюблю тебя в первое воскресенье

следующего за апрелем месяца

вряд ли ты что-то почувствуешь

просто перевернёшься в своей постели

на левый бок

и оранжевые пятна под веками станут немного ярче

тогда я успокоюсь

положу руку на твой невидимый живот

мой маленький мальчик,

учитель начальных классов,

менеджер давно уже не процветающей компании,

пилот едва различимых

внутренних авиалиний

и скажу

что любви как не было, так и нет

только это и будет правильно

только так мы и сможем спастись