Кирилл Шубин. Снег мял память (с комментарием Лизы Хереш)
Кирилл Шубин – поэт материи, фактурной связи между агентами художественного мира. Одним из важнейших средств постижения реальности для него становится тактильность, часто выраженная вниманием к ремёслам, требующим платоновского техне – навыка – шитью, кройке, пряже. Движимые этим зарядом, так же начинают действовать и все агенты его мира. Тексты Шубина, будто следуя за теорией Бруно Латура, заполняются действующими акторами, среди которых – и люди, и травы, и поезда, и ветер. Сетями же тут становится поэтическая инерция оживления: мир Кирилла Шубина как бы творит сам себя, затягивая швы и делая его целостным.
Особенное место уделяется техницизмам. Следуя за Александром Еремёнко, Шубин обращается к точным наукам для описания законов мира, природы: «...и когда трава спутывается с шерстью, / когда хлорофилл будто раскрывается / и рассматривает твои колебания волн, / линза выгибается в ощущения вокруг». Парадоксальным образом сам лирический субъект должен приложить усилия, чтобы быть услышанным, чтобы его почувствовали «средь всех – хоть и малых – дрожек». Это создаёт двусмысленное позиционирование – со стороны и изнутри, с точки зрения демиурга, объясняющего законы природы, и от лица малейшего винтика в тактильной, скульптурирующей ткани. В какой-то мере это помогает автору избегать позиции вненаходимости – эстетически и этически он находится в этом мире, испытывает на себе его воздействие и берёт ответственность за его спасение: «если я слушаю музыку / всё наладится / если я слушаю музыку / все спасутся / если я слушаю музыку / мы продолжим».
– Лиза Хереш
Λ и Κ
простёгано небо с вечера до утра –
тяжелы несмыкающиеся веки частиц.
пурпуровые пальцы кладут стежок за стежком,
насквозь прошивают заточенные глаза. и запястья
дёргаются, колют – прокалывают иголочками-
спектрами: их мёрзлое тепло рубит и фасует,
перетасовывает холод ветра с облаками,
и весь тот воздух, что кружится между ним.
нить-пояс – ремешок глухого Солнца.
извивы-точки растянутой прямой:
кусочки листьев белы, и стволы побелены,
вяло-беленные губы, рты; известняковые зеркалоносцы
взбивают спектр, рассеянное тепло, –
обручает он морды рек с ковриками порогов.
аромат бел высохших вод. шершавы языки стоков.
свет стёрся в прах, ставящий печать
на контурах ослеплённых: бормочут,
топорщатся, держатся за выступы породы.
и хоть глаз закатился, сколько ещё иголок
под луной, двоящейся от чужой буквы.
ветер покачивает башмаки уставшего Солнца,
и когда трава спутывается с шерстью,
когда хлорофилл будто раскрывается
и рассматривает твои колебания волн,
линза выгибается в ощущениях вокруг:
двери хлопают ветер по спине,
поезд падает на грудь клевера,
и роса перетекает по оставшейся вере.
и эти хлопки ресниц кажутся жуткими:
поймать за руки, толкнуть в спины –
застывшие слова, вытягивающие
из мигающих, тусклых укрытий,
из-под выцветших покрывал
на этот вытянутый по швам яркий-
яркий свет,
оглушительный, колкий, очищенный
ЗЕРКАЛО ПРЯМО ПЕРЕД ТОБОЙ
корни корни они ногти не
не покусанные пальцы ногти растёг-
листья листья они -ивают плащ не
не кожа в ожогах мышцы отводят то,
ветви ветви они ноль что уже не плечи не
они ступают по кругу ладони кладут чемодан
травы страх травы держат и плащ не ступни от ног не
руки и хранят в них росу; ноги это, не шаги, не их
травы решают задачи: звуки это то поедут, то о-
протереть глаза – -становятся, то остановятся
травы гладят выпавшие лица
Зеркало прямо перед тобой
как бы собственные
отпечатки на деревянном
львёнке,
задержка на
надорванных страницах,
наслоившиеся перепечатки.
и так сладко, что здесь –
ты пропущен этим взглядом,
хотя бы этим-через-себя.
и вдруг снова и снова сирена
и через сон тянутся руки растереть свои глаза
до крови, хотя бы свои
КРАПИВА
слева на куртке чей-то крап
он подымает нос и шуршит в судороге –
собачий глаз. мне страшно неловко
открыл и зашёл
а пока у ветлы не опустились ветви, он
открыл взял конверт и увидел собачий глаз: я
вижу – потому что тоже жую эту крапиву
и пока кровоподтёки выступают листьями, краше цветов
через них раскрываются твои же зубы.
если я слушаю музыку
всё наладится
если я слушаю музыку
все спасутся
если я слушаю музыку
мы продолжим
я дохожу до подъезда в то же время, что и он; мы одновременно стоим у дверей и я смотрю, когда он найдёт ключи и войдёт
***
запрокинув голову, трясёшься и смотришь в окно.
трясёшься: тебя бьёт озноб,
но лучше не замечать постукивание пальцев
так можно глядеть, когда не видишь
случайной метатезы, и так же ты
глядишь, когда пропускаешь буквы
от тебя не отразится изгиб моих рук,
когда застынешь, и свет окна в подвал,
где надо мне было стрелять по горлышкам бутылок
я не хочу (буду) стучать о твою грудь,
пока не почувствуешь меня средь
всех – хоть и малых – дрожек
ты застываешь, и, не донеся сердце
до точки, я хочу рассчитывать, что ты
занесёшь сгиб моих рук за твоими плечами –
на ёбаный лист, которым
не хотят оставить места от меня.
я капаю по укомплектованному телу
ВЧЕРА БЫЛО 5 МАЯ
бледно-бледно голубое
неистребимая сумка через плечо
elle est retrouvèe
небо
накинутая туча спадает,
погружая голоса в каменистую почву.
murmurons l’aveu
когда долго смотришь, перестаёшь воспринимать.
от луча расходятся круги: Солнце и непослушные волосы;
серафимы, святые, Христос и Богоматерь – слитно приближаются от алтаря.
слышно, как мама подметает боковую дорожку.
поднимаюсь по лестнице и открываю окно:
я шёл, я повторял, я наслаждался.
теперь каждый раз вздрагивая от воды и света, вспоминаю:
– что?
L’Eternité
СНЕГ МЯЛ ПАМЯТЬ
Снег ступал по памяти,
босой и мокрый. В Доме Учителя
ватками, засыпая, пытался
остановить кровь.
Бухгалтерша, – кроме неё
была группа записавшихся, – повела
в комнату с аптечкой,
пройдя в глубину коридора.
Снег сидел под окном,
шаркал белыми пальцами.
***
небо, тёмно-синяя тень;
ключи, катышки, шарики бумаги.
какие у него вещи в кулаках,
слова в языках?
вдруг-пустота
оседает тёплой росой
на небе, его лопнувших складках.
ЛИШНИЙ СОНЕТ
кинут камешек – я за ним
один за другим исчезают следы на воде
непреклонно отыскиваю раз за разом
падаю снова и снова, зацепившись
за тугую верёвку в коридоре
за сплетённые шнурки у порога
за круги второго порядка
пересёкшиеся с моими
ступить – разойдутся трещины
шаг за шагом – глубже всякого опыта
удар за ударом – откололся кусок головы
слово за слово – и слышны голоса:
иду о тебе
пою по тебя
СЛЕПКИ
Сейчас ничего не вижу от боли. Буду оборачиваться от огрубевших ладоней,
Через лет пять силиться читать. Щупать рефлексы не моих прикосновений,
Потом, дрожа, вокабул неких слепки – скульптуры, барельефы на Чаянова.
воспоминаний
