Алёна Пальченко. Земля мать моя (с комментарием Милены Степанян)

«Земля мать моя» Алёны Пальченко: дочернее, материнское, собственное

Алёна Пальченко пристально наблюдает за интимным и в то же время никому не принадлежащим процессом разрушения останков того, что обещало быть вечным и всегда наполненным; процессом внезапным и вместе с тем – мучительно медленным. Конструкции, предлагавшие мнимую опору, теперь меняют свою форму, сопротивляясь зависящей от них.

В стихотворениях говорящая остаётся один на один с пространством вокруг, и это нахождение внутри обрекает субъектку как на собственную трансформацию, так и на выстраивание окружающего пространства заново и изнутри через подчинение формы содержанию – живому, дышащему. Расслоение субъектки на слои тела, души, голоса и травмы, которой пропитаны все марлевые бинты, чутко скрывающие «шармные шрамы» от чужих глаз и громких движений, расширяет его. После не-ухода земли из-под ног остаётся только заполнять (собою ли?) искаженную пустотой местность, искать опору в «яростном и молчаливом расчленении».

Голос дочери в причитании, открывающем подборку Пальченко, рассказывает о матери, как о «контуре», внутри которого, кажется, совсем недавно – кромешная пустота. Плач по ушедшей воплощается в «негативном» обращении говорящей к разрушенному фундаменту, отринутому, не только от себя, но и ото всех, кто когда-то на него опирался. Отказ от земли болезненный, схож по ощущениям с самостоятельным перерезанием пуповины. Насильственное осознание ошибочности «неразличенности внутреннего и внешнего» говорящей рифмуется с невозможностью различения даже членов своего тела: «вроде в тело или лоб» – одинаково больно. Внутренняя антонимичность высказывания («мать моя / ничейная») – это лишь начало пути и поиска своих стоп, которые ещё почувствуют воду и песок, камни и землю под собой.

Алена Пальченко не останавливается на внутренней антонимии. Важна в текстах оппозиция, с одной стороны, несуществующего и при этом спрятанного («за ковровым покрытием старым и насквозь облитым кровью» официально-авторитарных флага и дома), некрореального, упрощающего реальность до «единиц», и, с другой стороны, умирающего, но заряженного потенциалом на превращение в гумус, на становление слоем земли, «вновь зацветшим выжженным полем».

«Материнское» окружает субъектку говорения ровно до того момента, пока она сама не становится чем-то с «материнским» схожим («сын свят»). В подобной «реконструкции» звенит заботливое сожаление о становлении, невозможном и «несбывшемся», «святом». В «сыне неродившемся» как будто можно усмотреть движение говорящей по пути от чего-то закольцевавшегося, повторяющегося (в том числе из поколение в поколение) к развивающемуся – к обретению власти, тела, земли.

Власть земли вездесуща, она действует и на говорящую: слои субъекта как слои пораненной кожи подчиняются витальной силе заживления. Будут спасены в конце пути и «чувствующая и стоящая на своём», и «верно рождённый камень», и чувствующее «зачем-то» сердце – все, припав к земле, растворившись в воде, расстелившееся «горбами».

– Милена Степанян

***

 
земля мать моя

ничейная 

ничегошно сделанная 

никем не обузданная 

почти первозданная но бездарная 

на тебе здания не возводятся

письма не пишутся 

зерна не производятся 

урожайными выстрелами

cводятся

по контуру лицевых 

***

дома нет 

флага нет 

это все спрятанные единицы похороненные за ковровым покрытием 

старым и насквозь облитым кровью ковровым покрытием которое не отмывается ничем и своими пятнами напоминает чье-то расплюснутое и раскинутое тело с родинками и родимыми которое больше уже не поднимается с этого пола врастая в пол покрова укрывая ворсистым своим лицом

***

берется вначале воздух побольше 

и воздух поменьше 

в грудь 

и потом прилетает снайпером метка 

вроде в тело или лоб 

и все охают по окружности 

с тобой в самом центре арены 

только без льва

отовсюду раздаются возгласы 

иски вопросов 

и топчется земля со свежепосаженными фиалками 

всю ночь напролет всю ночь 

***

из-под оконных рам зажатых марлевым бинтом спутанным по краям тонкострунно тянется шармный шрам поцелуй его нежно прикладывая к губам те оставят след и очертят гранью силуэт облизывая легкой тканью то бестелесное живо в порыве сквозящем рук и опадает складкой услышав по раме стук 

***

моя грузинская душа 

какие молитвы петь тебе 

оды на каком языке 

притчи о каких горах писать?

время сжимается между нами 

как дешевый матрас со сломанной внутри пружиной 

нам тесно и неудобно без него 

но и на нем не удается любить 

на какой-то там высоте в этих бесчисленных крайностях гор

мы поднимаемся с тобой на самую вершину 

каждый по отдельности 

поднимаемся 

и смотрим в разные стороны и направления 

откуда пришел ты 

откуда пришла я 

как мы здесь оказались

на момент пика становится пятном 

***

в ночи самой себе послание в будущее 

ты выживешь и переживешь весь этот кромешный волдырь 

вода выльется наружу и затопит собой 

борта всех чужих лодок 

***

получается что выжженное поле вновь зацвело 

вновь подчинило себе ход времени 

обращая мертвую плоть в своих детей 

получается что и я умерев 

воскресну 

без своих усилий к этому 

к чему тогда борьба? 

получается что все подметается человеческим

под покрытие человеческой глупости 

получается что 

что – получается 

я остаюсь здесь прицепленной 

приземленной 

прикованной к земле по которой хожу 

вздернутой над 

тем

что задает вращение моего тела 

***

на стыковочной станции между крытыми поездами размыкается сеть, фонари гаснут. так, и именно никак по-другому больше, единица делится надвое и становится целым от части, обернутым обнаруженностью границ, и своих, и чужих, и явных, и едва различимых в отсутствии света. рассыпаясь на части, камень становится пылью, обретая новое свойство, недоступное в объемной фактуре – оставлять темпоральную метку передвижениям.

***

раскаяния вечно вопрошающего голоса 

как я могла саму себя позабыть и отвергнуть 

зачем позволила по себе ходить без спроса 

я же не ковер

и не газон 

и не подставка

где делось безапелляционное пребывание 

и спокойное принятие другого в очерченных для себя пределах 

нужно ли это слияние 

и зачем если границы смазывают различимость единиц 

стремление к пустоте как к смерти 

самой привлекательной из тайн 

перестает перевешивать в крайностях 

когда пустота обретается 

как товар 

и перестает соблазнять своей отдаленностью 

пугать своей наступательной возможностью 

подчинять своей поглощаемостью 

и становится оптикой и фильтром 

то есть тобой

всегда тобой

***

потому как слова говорятся врозь 

выбросив ножевыми локтями ломанность 

ломкость 

хрустальную хрупкость 

в ось 

и так оставаясь висеть

подвешенными за полотнище в ряд 

слова обдуваются ветром 

палятся солнцем 

изнуренно сдерживают вид 

победоносного штиля 

только чтобы 

не соскочить с высоты обрыва 

в самую-самую-самую дальнюю щель 

***

пусть будет расписывающийся наспех механизм, которым преодолевается боль сомнительного начала. пусть в нем обнаруживается дверь, а за ней –  путь, а в нем – тысячи мелких трогательных шуршаний окружающего вокруг. пусть всё это доверяется тайне, которую я никому не скажу, потому что не могу никому сказать. не могу – степень смещения способности контроля над мировым порядком, вопрос власти, который оказывается смыкаем с наличествующими ресурсами, имеющимися возможностями, условными границами преодолимого. я ничего пока не могу, но любая неможливiсть – лишь временной отрезок, будет ли за ним открываться горизонт, обращая его в преодолимость границ и шагов, или это не могу становится тупиком, требующим смены курса?

***

взгляд где-то посередине 

между крайностями граней 

так вырисовывается силуэт

пустота служит не целью и не гарантией заполнения но свойством воздуха 

танцующего вокруг

сердце мое сердце 

зачем же ты чувствуешь 

***

порядок хода имеет значение и имеет место 

время имеет место 

место времени вроде как не имеет 

мы оба с тобой много всматриваемся друг в друга

словно бы сквозь время 

но никто из нас ничего не говорит

вроде как 

я формулирую и формулирую и формулирую 

упаковываю слова в формулу для ответа 

всовываю их в форму

они конечно же не влазят 

они торчат и высовываются острыми краями 

мнут обертку 

изрезают ее своей угловатостью и игольчатостью 

кричат от обиды за сворачиваемую моими руками нежность 

в которую я их пытаюсь погрузить 

шевелятся передвигаются 

не могут усесться под покрывалом 

тысячу раз признавалась тебе в любви другим людям 

***

there you’re going 

rolling down like a stone from the top of the mountain 

and the ground filled with гранеными ножевыми ущелиями 

и бегущая по земле дрожь дробит эту почву 

массив крошится на куски 

и я остаюсь тут-тут-тут 

пригвожденной и прибитой 

***

оказавшись с правильной стороны утеса

среди камней падающих 

но не на голову 

катящихся

но не по позвоночному склону 

а к стопам дарующих 

из которых те возведут храм

памятник или артиллерийский завод 

или фабрику вин или чей-то каскадный дом 

будешь спасен и использован 

по назначению камня 

верно рожденного 

***

тени двигаются

столбы рушатся и опадают

шар же горит 

и свет от него раздается за километры 

где создаются им новые тени 

от новых столбов 

преходяще вытянутых 

обреченных на падение 

пока все это не потухнет во мраке угасшего

***

свят сын 

сын свят 

неродившийся

забираю тебя из вулканического жерла раньше времени 

чтобы ты не видел ад своими глазами 

чтобы мир закончился для тебя даже не начавшись 

ибо как можно допускать его таким для твоих глаз 

как можно позволять тебе зрить то

для чего ты не предназначен 

сын 

забираю тебя с собой раньше того как преподнес тебя в этот мир 

на матрасном подношении в сырой земле 

окрававленной и бескровной 

земле 

чьей?

***

ну вот и приехали. наконец. конечная станция оказывается тупиковым выходом и входом одновременно – аркой времен или дружбы народов, которая вроде и примиряет, а на деле лишь ссорит. двойной сплошной скользит противоречие, объединяя векторы между собой на пересечении разных точек – зрения, препинания, интонаций, мнения. противоречия подобны текстурности происходимого, многозаданного и многомерного, где дискурс задается непониманием и вопрошанием, а поиск ответов – не более чем изменчивые формы движений внутри заданности. последние тем более перестают иметь прежнюю ценность и смысловую силу, так как не представляют опоры, а только шаткую поверхность земного крова без территориальной устойчивости в стертых границах. замкнутое на себе кольцо вопросов и постоянное контр- остаются нам в качестве импульса распада и разрушения, порождая энергию буйную, но неусмиримо жаждущую. воспеть ее бездонной питательной силе – и пусть она аукнется в ответ.

***

стою и вода вниз с самых моих ресниц, волос, по мокрой насквозь рубашке, по соскам набухшим, по ягодицам замершим, по стопам оголенным и растворенным в этой самой воде. как же много я самой себе вру и как же страшно самой себе признаться. но увидев – невозможно это развидеть. стоять и чувствовать, чувствовать и стоять на своем.