Больные звери

АНГЕЛЫ

                        Und eine Sehnsucht

                        (wie nach Sünde)

устало уставясь, ссутулили плечи птичьи,

и смотрят, и смотрят, как месяц гуляет в облаке.

а месяц, как бычий рог, – в мякоть неба ввинчен,

и мелко дрожит кайма золотого облика.

а ангелы жмутся, закутываются в перья,

и иволог волгих ловят руками длинными,

и прячут янтарных иволог в подреберья,

в грудины густые, в тёплую плоть малиновую.

над ними лучистой ниткой блик солнца выткан,

под ними волнуется облако пустотелое.

у них голоса скрипучие как калитки,

и много безвечных глаз, и улыбки белые...

но остаётся привкус во рту латунный

от иволжьей лжи и слезятся глаза от золота,

когда они видят:

гонится ломтик лунный

за уходящим солнцем, на луч наколотым.

тянется вечер, месяцем изувеченный,

а вдалеке за птичьими перекличками

ангел один, раскинувший крылья кречета,

пальцами воздух плавит, как будто спичками.

он смотрит вверх и ловит в зрачок усталый

злую улыбку месяца одинокого.

"что этот лунный ангел в заре оставил?

как станет тяжек нимб из созвездий дроковых,

если он вступит в первую свою четверть?", –

думает ангел, плавящий воздух пальцами.

жёлтых соцветий в небе трепещут ветви,

облако взбито пенящейся акацией.

розовой охрой вечера обрисован

и заштрихован облаком цвета вешнего

он, в чьей ладони месяца сердце взвешено

было

и ныне

найдено невесомым.

ПРЕДВЕСТНИК

под золотую музыку облачных литургий

выйдешь из сизых сумерек, дымом тоски объятый,

ангелом-зверем с крыльями из фольги,

сфинксом с лиловой кожей в венце из мяты,

юдищем лающим, радугой роговой

звёзды цепляющим...

падают звёзды в лужи.

даже такой – с орбитой над головой –

ты мне всё так же необъяснимо нужен.

в белой виньетке вербы и полыньи

синее небо чахлой седой весною

чествует близость просо и спорыньи,

злаки кладя на блюдечко расписное.

но ты всё так же смотришь туда, где дрозд

до черенка черешенки объедает.

а его детки – рыжие предки звёзд, –

тянутся вслед, вываливаясь из гнёзд,

и в дымный сумрак падают – пропадают.

лапой когтистой к лапе катает сфинкс

сердце моё – клубочек венозной пряжи,

и он уже так скоро его развяжет:

красный моток на тонкой струне повис,

о сизый зверь, не дай ему рухнуть вниз!..

но моя нежность вряд ли тебя обяжет.

АПОКАЛИПСИС

ты был, ты было – не было – была:

так сходится телесность и словесность.

мой мир опять лежал внутри угла,

и ему было троекратно тесно,

и с треском отслоилась шелуха,

и хрупкая подпанцирная полость,

заросшая артериями мха,

на четверых чудовищ раскололась.

ты – буква в алфавите птичьих слёз. 

ты – вывернутый наизнанку ворон,

опутанный сплетением желёз,

и твоих крыльев смолянистый ворох

таит в себе недвижимых стрекоз.

ты – цвет воды, настоенной на розах,

но в череде своих метаморфоз

всё больше подвергаются некрозу

твои безóбразные тело и лицо

в нарывах, волдырях... и роговое,

горючее и чёрное кольцо

висит затмением над белой головою.

ты расспаешься, срастаясь, и опять

они на части разрывают тело...

они тебя пытаются распять,

но я не этого, не этого хотела.

и они плачут, плачут и рычат,

бодаются, бьют крыльями о воздух,

копытами – о землю;

и звучат

в их голосах сгорающие звёзды.
 

они меня в себе не оживят,

но под коростой, коркой известковой

в тебе как в зеркале йовс килбо уживя...

так мой язык обманывает слово.

я знаю стон твоих больных зверей,

но правда в том, что я его не знаю,

и в промежутках между волдырей

мной принимается за свет мигрень глазная, –

в пустой надежде имя дать тебе

пытаюсь выбрать слово попригожей,

но всё не то.

убей меня, убей,

но не являйся в лиловатой коже.