Смеркается в апреле

***

 

под медицинским солнцем сентября

река черна кто вышел из себя

как из тюрьмы приходит к ней напиться

чтоб дальше побрести через поля

с собою прихватив только синицы

лимонный холод вескость снегиря

в бесснежный день, теленочьи ресницы

репейника, в пурпурном молоке

цветения плывущего по свалкам

 

дойдя до пустоты в березняке

он салютует горестным мигалкам

прощальных васильков. поскольку есть

душа пророчество рассказанное кем-то

кому-то на ночь то она вот здесь

среди сердцебиения и трав

и сбудется со сказанным совпав

впервые до последнего момента

 

 

***

 

обычный двор смонтированный из

чужих воспоминаний. на капоте

ниссана бродит свет звезды ардис

с которой каждый выживший в расчете

 

и та что здесь гуляла в джинсах клеш

с собачкой белой медленной настенной

и превратилась в галочий галдеж

в тот день в начале марта и вселенной

 

когда зернистый серебристый дым

из окон прямо в ясень относило –

та троечница что крадет сердца

отличников перед началом мира

из-под руки уснувшего Творца –

водя по моей памяти слепым

пиявочным зрачком проходит мимо

 

и я за ней когда-нибудь пойду

в оранжевое жерло снегопада

сминая хризантемную звезду

ардис в руках гудящую от яда

 

 

***

 

сначала парусинового ветра

хлопки на Воробьевых и сквозняк

потом из сердца выстрелила ветка

от Юго-Западной сквозь гарь и березняк

до Улицы Подбельского до снега

до площади где тренькает трамвай

и плавится фиалковая схема

метро в сугробе: ская театраль

какого-то писателя аллея

 

я знаю кое-что о той Москве

где навсегда остановилось время

и слабо бьется жилка на виске

где человек столкнулся с алфавитом

и выговорил страшную судьбу

и прожил каждый час ее – с разбитым

сердцем и испариной на лбу

 

в квартире где запала половица

как клавиша и звуку нет конца

ему после всего спокойно спится –

навряд ли уже что-нибудь случится

плохое с добежавшим до ловца

от точки где все это началось:

 

смеркается в апреле, серебрится

ночная Боровицкая насквозь

пропитанная инеем еловым

уходит покачнувшись за края

по линиям размоченным лиловым

весна в которой плавает ресница –

единственная истина моя

 

останется апрельская минута

азарта перламутра и скворца

где зверь дрожит в предчувствии маршрута

и не желает слушать про ловца

 

 

***

 

говорил образованный господин

с невыносимым сердцем

что нет никого среди ясных льдин

облаков идущих на север

 

...над Подмосковьем гудит как пчела

черный простор и рухнет

дождь в сухомятку еловых лап

ветреный день потухнет

над Наро-Фоминском над кирпичом

школьник откроет тело ключом

крови упав на стройке

чтобы очнуться в Апрелевке

встать не думая ни о чем –

сгусток небесного гула

бурелома дождя чистой сквозной воды

чтобы душа вильнула

в сторону вверх проломив громовые льды

 

самолет замигает в просторе где нет тебя

где снуют в темноте кровяные тельца ноября

 

 

***

 

1.

этот парень местный придурок

околачивается во дворе

колупает мокрую штукатурку

присматривается к детворе

 

он думает так: вот моя вера, мама –

кирпичная крошка на крапивном листе

жизнь проходящая мимо

без всякого там «прости»

 

он рассеянно рубит крапиву

палкой и думает так:

человек должен быть красивым

даже такой (взмах) дурак

 

как я. втянув голову в плечи

он наблюдает молча

как веселятся дети

не понимающие что вечер

длинный тоскливый осенний волчий

тридцать лет как наступил на свете

 

он думает так: холод скамейка

котенка втоптать в землю ногами

мне тридцать лет мне не страшно нисколько

здесь с вашим детством и с вами

 

с вороньем на замызганных ветках

с крысой за мусорным баком

девочка шла почти на конфетку

но ее испугала собака

 

этот парень долгими вечерами

сидит под окнами во дворе

или слоняется по переулку

и я шепчу прижимаясь к маме

шепчу задыхаясь: пожалуйста не

отпускай меня на прогулку

 

2.

отец умирал опрятно, спеша

в противовес тому как долго

ехала скорая. есть душа –

отец говорил – даже у волка

 

у мотылька у цветка у воды

как это было давно, ты подумай

сын выносил собакам еды –

маленький мальчик в куртке с поддувом –

 

и под рябиной они толклись

жирный пакет в землю вминая

и дождь начинался и мы подрались

когда-то потом никогда я не знаю

 

3.

иногда я сижу под окном с сигаретой и пивом

мимо проходит с детства знакомый псих

дети кричат и играют с собаками – что мне до них?

я давно всех собак покормил но не вырос счастливым

 

 

***

 

допустим жизнь не сложилась

остается необходимость

даже какая-то смелость

человеку без божьего знака

в запертом теле пережидать мрак

 

в детстве тебе не купили собаку

а потом расхотелось

стало не до собак:

 

антарктический черный апрель

глотающий электрички

выжить бы самому

хватаясь за рифму «дверь»

хватаясь за рифму «спички»

как тонущий за корму

 

кроме того в мире где кошка гнется

собака ломается – лучше тонуть одному

 

надеясь что рифма найдется

быстрей чем сгустится мрак

до фазы когда не разглядеть ботинок

 

а жизнь прожить надо так

чтоб без денег на птичий рынок

возле горелого зимнего березняка

прийти и купить только душой щенка

 

 

***

 

оттепель шатры из простыней

ходит волк за слезный бугорок –

дальше богоизбранных зверей

от которых отвернулся Бог

 

лезет в класс косой весенний лед

рассекая надвое рассудок

никогда из мыслей не уйдет

это небо ветка самолет

капающий кран и время суток

 

голубая школьная весна

мыльные разводы в слезной пленке

у меня по-прежнему блесна

между ребер и в кишках потемки

 

во дворе все утро с веток льет

воробей разгневанно клюет

что-то в пошатнувшемся сугробе

все пройдет а это не пройдет

до звезды поднимется в ознобе

и обратно в тело упадет

 

 

***

 

симфонический холод осени на Лесной

под фонарем вставляется сумрак в резной

футляр сентября до золотого щелчка

на рельсах лежит станционная тень от «пока» –

это слово к прощанию ближе чем злое «прощай»

как судьба показала

 

сквозь феврали утешительно светит май

тем кто живет словно стоит на посту

нехорошем, «пока» молча держа во рту

чтоб болеть перестало

 

 

***

 

пусть тот ребенок что особняком

стоял на фотографиях в альбоме

однажды станет летним сквозняком

и ящеркой в крошащемся разломе

 

травой на полевом аэродроме

да будет несгорающим зверьком

на солнцепеке в Видном или в Химках

кто никогда не думал ни о ком

кто никогда не жил на фотоснимках

 

где бледные вздымались колтуны

алоэ и журчали батареи

где на доске распахивалась ночь

в которую ученики глядели

и видели похожие точь-в-точь

на точки звезды. пусть он станет точкой

в конце непродолжительной строки

в конце гудящей северной реки

и в заморозки въехавшего сада

где пахнет лист железом и молчит

и проступает взятая из ада

последняя на свете тишина

и подступает к горлу лимфоцит

и падает на землю пелена

после которой зрения не надо

 

на старой фотке свет давно потух

тому к кому судьба не охладела

спустился в рот холодный птичий пух

и музыка из белого предела

 

 

***

 

в зябкую минуту между волком

и ребенком, в перекрестных балках

недостроя где во мгле железа

зимнего белеют фонари

о себе прочтешь в учебнике зари

и пойдешь по стеклам перелеска

повторяя «это бесполезно»

к отдаленной станции любви

 

но они опустят занавеску

эту из стального полотна

снова – и закуришь, забывая

отдаленных станций имена

я скажу «прикрой меня, пока я...»

но меня прикроет тишина

 

 

***

 

как зима на угольной разгрузочной площадке

в середине лета играющего в волки-зайчатки

как письмо которое сам написал и отнес

идиот не тому адресату

 

когда он стал писать ответ

ты не умер а лишь изменился оттенок заката –

во дворе запускали петарды и не было слез

их и сейчас нет

 

этот ответ, которого хватит надолго,

присылают сюда по частям –

то окликнут во тьме, то во сне зазнобит

 

как когда наконец-то пустили на верхнюю полку

а там тени пришиты к теням

внахлест и сквозняк волосы теребит

02.04.2020