Соня Рублёва. Фрагментарно о птичьей жизни (с комментарием Валерия Шубинского)

Очень трудно судить о поэте, о его мире по четырем стихотворениям. Но можно догадаться о том, существует ли этот мир. Мир Сони Рублевой подает нам отчетливые сигналы о своем существовании.

Начнем с техники. Она не всегда свидетельствует о суверенности поэта, но является ее условием, Техника Рублевой – это арсенал молодого мастера.   Уверенное владение тонкими движениями ритма и интонации и в свободном, и в регулярном стихе; столь же уверенный синтаксис; почти безупречное умение провести лирический мотив от первой строки к последней, грубо говоря – начать и закончить стихотворение как шахматную партию. Финалы особенно хочется цитировать:

   от кого есть твой род, кистеперая рыба?

   кто твоя мать, что родила тебя в речке Инд и издохла?

   возможно ли, что ты мелкая рыба-крестьянка?

   тогда я закрываю глаза, умываю руки

   и прощаю тебе незнание этикета.

Но что представляет собой собственно поэтический мир Рублевой? Насколько он самобытен? По нескольким стихотворениям мы видим, что поэту интересна не бытовая исповедь, а создание некой вторичной, самодовлеющей реальности. Причем это не безэмоциональный герметичный эпос. Этот мир не боится быть живым и – в самой своей сюрреалистичности – логически внятным, не боится эмоционального контакта с читателем. Он экзотичен – проникнут детской мечтой о дальних странах, о Ниле и Конго, Инде и Меконге. В нем много рек, но его насельники – птицы оборотни и рыбы-оборотни, носители иного, не-человеческого бытия, обретающие и теряющие человечность.  И это – отчетливо видимые координаты самобытного поэтического мира.

Глубок ли, широк ли этот мир – еще увидим. Но путь, по которому идет молодой поэт, мне симпатичен. 

– Валерий Шубинский

***

караван плетётся в пески Сахары, рассыхаясь под знойным экваторским небом;

верблюд запевает похоронное заклинание; кажется, он ведает, о чём говорит.

зировое солнце ему внимает – кажется, оно ведает, о чем есть молитва верблюда.

верблюжья баллада, немая смольнобровая бедуинка, это траурный марш по тебе –

эпитафия на животном арабском языке для твоих опалённых сухих ресниц,

реквием на животном суахили для губ, забывших вкус языка мужчины,

плач на верхнеафриканском наречии для больших черных ног,

месса по человечьему сердцу, что издохло, как этот тощий верблюд, в любви к тебе.

в твои крепкие пыльные руки ложится последняя дочь и через две минуты отдаёт песку душу.

плачет Нил, плачет Конго –

они не знают, где твой новый дом.

верблюд тоже не знает, где его новый дом,

но гордо встречает смерть и продолжает петь.

март 2022

***

я совершенно не знал тебя, большеглазая рыба.

всякий раз, когда я хотел с тобой познакомиться, ты пряталась в кораллы, так как полагала, будто они истинно золотые,

но они были попросту гнилой кожурой лимона.

однако, впрочем, ты не плюёшься с лимонов, поскольку не ведаешь вкуса.

тебе живётся легко, потому что все лимоны для тебя – это сокровище и мечта любого добросовестного пирата.

но ты бедолага, потому что все твои золотые браслеты – отдавшая богу душу лимонная цедра.

я не трогал твоих ситцевых плавников, острозубая рыба.

всякий раз, когда я тянул тебе руку

(между прочим, так здороваются по правилам этикета),

ты выворачивалась наизнанку и прятала в чреве свои скользкие рыбьи руки.

кажется, ты совсем не со зла,

а просто не знаешь, как подобает вести себя в обществе обыкновенной приличной рыбе.

от кого есть твой род, кистепёрая рыба?

кто твоя мать, что родила тебя в речке Инд и издохла?

возможно ли, что ты мелкая рыба-крестьянка?

тогда я закрываю глаза, умываю руки

и прощаю тебе незнание этикета.

апрель 2022

ЛЕТО В ХАНОЕ

Каждое лето в Ханое – одна песня:

В жаркую ночь я прихожу к большой воде –

Надо мной смеётся слепой журавль.

Как он ищет дорогу – только небу известно,

Словно есть птичья мудрость в его слепоте –

Не одна лишь птичья печаль.

Журавлик, ты белые крылья свои разверни,

И с ситцевых перьев я счищу журавлию кровь,

С узеньких глаз я смою жёлтую кровь,

и в спальне с рубахи твоей,

и со льна простыни,

А с рук моих смоешь мне ты –

И будешь таков.

Но – на будущий август вернёшься к тихой воде

И, сложив белый клюв у моих толстых ног,

Ты шепнёшь,

Возлетев над стеклянной водой:

– Ты, сестра, не реви обо мне,

Ведь не плачет и Бог,

Ведь моя птичья кровь

С твоих рук

Убежала

В золотую речку Меконг; –

А на том замолчав,

Вместе с кровью своей уплывёшь, –

Но на будущий август

Вернёшься

в Ханой.

ФРАГМЕНТАРНО О ПТИЧЬЕЙ ЖИЗНИ

а вместо ответа сложиться по сгибам в звезду,

но только и только тогда, когда говорим о простом,

сложиться в сухого птенца и крылья оставить гнезду,

создать и беречь скорлупу, прослыв вороньим отцом.

ничто не причина, но стоило вспомнить гнездо,

как старое горло заныло о птичьей семье –

вот так неумело и жил южноглазый додо,

с печалью пернатой и песней о жизни своей.

под индией плакал додо, а в сибири снегирь хохотал,

и всё об одном – об исконной своей скорлупе;

воробышек лысый взлетел умирать на урал –

рыдал о птенцах, не умея рыдать о себе.

под небом монголии гнёзда не помнят отца;

не знают дожди воробья под уральской травой:

он ночью отдал своё тело горам, зародивши птенца,

а утром проснулся и стал молодой скорлупой.