«Настаивание в невыборе»: о новой книге Александра Уланова «не (бе)речь»

Уланов Александр. не (бе)речь – М.: POETICA, 2023

Название новой книги стихов Александра Уланова, на первый взгляд, оставляет нас наедине с неопределенностью, предлагает самим решить раскрывать или не раскрывать скобки: «не речь» или «не беречь». Или может быть речь о небе, которым стоит пренебречь или наоборот? Но каждое из этих противопоставление оборачивается выбором между, собственно, выбором и невыбором. Какую бы интерпретацию мы не предпочли, она не отменит собой других и останется всего лишь интерпретацией – всегда «одной из». Однако именно выбор является условием понимания и формирования отношения к прочитанному, запоминания. Может ли выбор вообще не осуществляться, и каков статус невыбора как выбора?

Например, философ Йоэль Регев утверждает, что «настаивание в невыборе позволяет избавиться от ложной иллюзии, будто бы перворазделяемое может быть разделено без того, чтобы нарушалась его целостность». «Настаивание в невыборе» – подходящая формулировка для описания поэтики Уланова. Как отмечает в предисловии Екатерина Фридрихс: «это поэтика неопределенности, в ней даже, казалось бы, очевидное поставлено под вопрос…». Поэзия Уланова действительно может дезориентировать, выбить почву из-под ног, но лишь для того, чтобы научить ориентироваться там, где «…нет направления вдоль или поперек, и может быть образована линия движением в любом направлении» – в месте «отказывающемся быть только им».

В прозрачном теле стиха опорой нам служат первоэлементы, которыми человек традиционно пользовался, чтобы ориентироваться: «вода», «воздух», «земля», «огонь», «ветер», «море», «дождь», «песок», «дерево», «трава», «ночь». Они возникают одновременно с элементами телесной географии: «дом», «взгляд», «сон», «голова», «рука», – прорастая друг в друга.

Каждый из этих элементов является глубинной метафорой или первопричиной метафоры – тем качеством действительности, которое делает ее видимой, закладывает возможность для понимания, для высказывания.

В своей простоте они отождествимы с первожестами, которые кодируют переживаемый нами опыт еще до того как он становится нашим. Уланов изображает реальность в ее «чистых состояниях», показывая что на самом деле происходит, когда ничего еще не произошло: «Атом существования, предел контраста между есть и  нет».

Мышление и движение связываются в созвездиях, приливах и отливах, в следах животных – для того, чтобы различать их, нужно самому обладать каким-либо местоположением, оставлять следы: «Мера  протяженности – шаги и  дни пути, не  речь».

На метафизическом уровне ориентирование означает попытку различить свои черты в чертах другого, обрести пространство для памяти, отдать из себя, чтобы запомнить немного о себе на кончике взгляда со стороны – это то, о чем сообщает нам погода и любой пейзаж, мы всегда смотрим на солнце, ежей, города ради кого-то: «Головы на плече друг у друга – возможность смотреть вдаль, чувствуя тепло, не  загораживая горизонт».

Можно сказать, что поэзия Уланова посвящена движению или поиску истоков этого движения. Поиску пространства для жеста, выхода из ограниченности тела в мир. В каком-то смысле это и есть функция поэтического – отвоевывание места у карты, смысла у языка.

У нас есть «новоевропейские» своды грамматик и правил, обширные исследования последовательностей и закономерностей, проведенные с одной целью – нанести на карту, обозначить. Высаживаясь на незнакомом материке, ему сразу присваивают имя. Впоследствии, имя срастается с местом настолько, что мы забываем, какого это, – попасть в шторм, песчаную или снежную бурю, когда названия срывает с называемого.

Для ориентирования здесь существуют другие инструменты со свойствами, опережающими характер реальности: «линия, без толщины», «вставшие песочные часы», «камень с центром неизвестно где», «выдох  одновременный вдоху».

В стихийно-расчетливом потоке речи, обнаруживается неизживаемый предел значения, позволяющий словам связываться и длиться – не произвольно, а следуя изначальной логике самодвижности, указывающей на «живое», делящей видимое на передний и задний план.

Один из характерных способов разворачивания последовательности – прохождение одного предмета через другой. На грамматическом уровне это выражено сочетанием двух имен в именительном/творительном и родительном падежах: «грустью прожилок», «аллергией ромашек недоуменьем ножа», «размах молчания», «камни зимы».

Парадоксальное соединение передает характер невозможного действия. Один объект проходит через другой без использования предиката, то есть без выстраивания свойственных языку иерархий. Так Уланов дает имена – всем поровну.

В зависимости от ориентации на странице представленные в книге стихотворения можно разделить на «линейные» и «пространственные». К первым по классификации Фридрихс относятся: «…a) строфическое рифменное (и как вариант – нерифмованное) стихотворение, b) стихотворение­-«поток» или стихотворение­-фрагмент, <…> с) [философское] стихотворение в прозе». Несмотря на все сходства и различия, общим для этих трех видов является направление письма – сверху вниз, слева направо.

«Пространственные» стихотворения представляет собой местность еще не нанесенную на карту, ведь «картирование» совершается путем прокладывания троп, которые здесь только намечены, но еще не пройдены.

Чтобы двигаться по такому стихотворению, нужно держать в голове пройденный маршрут. Как и в случае с литературными тропами счисление пути происходит за счет выражения одного через другое, буквально через поворот от одного ориентира к другому по принципу смежности или сходства. (Не)пройденный маршрут удерживается в памяти так же, как удерживаются подле друг друга две строчки или буквы в скобках: «Если неопределенность живет, она необратима, развиваясь во  множество вариантов, из  которых  уже не вернуться».

Интересно, что само по себе письмо вызывает в нашей памяти некий ландшафт, движение по которому задается пространством листа. Это необходимое подчинение мыслеобразов заданной траектории, без которой движение невозможно, но для нас самих они не обязательно расположены в таком порядке. Часто возникает желание «записать это выше, а это ниже, а вот это по диагонали к этому» – как при пересказе сна: «Поворачиваясь на разные стороны сна, в его листьях и побегах, в длину углов, на развалинах стен дождя, не сомневаясь в сне, своим сном поддерживая меня».

Нелинейные «глоссографии» Уланова вызывают у читателя сходное онейрическое ощущение – схваченности (не)приведенной к регулярному виду: «Звонкая сухость луча звезды, чертежа на песке. Не вплетаясь в ткань. Тоскуя по воде».