Красная Голова

***

1.

мостовая пахнет тревожным снегом, ржаным, подовым,

грузная осень спускается вниз по горам и долам,

серым ледком подёргивается река,

синий парок поднимается от ледка,

зажатая в локте, немеет рука, и запах

лука и хлеба поднимается от лотка;

площадь полна докембрийским ужасом; громадья

сытого мяса теснится к булочной: попадья

прислоняется к двери, прижав к груди городскую.

от причала отчаливает ладья.

зазывалы и плакальщики, разодетые в прах и пух,

красные бубенцы, чёрный дёготь, кабацкий дух,

золотая каурка в грязной попоне,

нервная женщина на балконе.

каравай-каравай, кто хочет, тот отрывай:

в столице помирает Красная Голова.

2.

помирает

тот

чьё имя

гремело грохотом

отдавало хохотом

по простенкам

а потом

скребком скребло

и метлой мело

по застенкам,

одним только именем! —

а с другой стороны, что кроме имени?

если б не имя, разве б вы меня

убоялись?

безымянные не страшны, —

пил из тучного вымени,

золотой мошны,

обобрал десятину,

воздал сторицей,

чтобы в городе воцариться,

а ныне помер;

эх, реви, столица

безголо

ва

я

3.

лежит, бедный,

как пепел, бледный.

сбросили ниц его —

даже имя выцвело.

собрались вместе,

порешили судить по чести.

не суд, — судок

эмалированный:

присвистни —

звякнет

клуши

в коричневом

кликуши

в сером

судьи

в чёрном

одна Аннушка в голубом, и та сиротка

судят, судят мертвеца —

спали, бедные, с лица

решено:

обезглавить гидру закона

убить дракона

выбросить прежнюю власть с балкона

ламца дрица

гоп цаца.

прежний уклад нынче в опале.

гонцы под окнами ждут вестей, —

разделили тело на сто частей,

вывезли в сто земель

да каждую

прикопали.

4.

а на нашей улице

яблоня сутулится

когда наш господь серди́тся

яблок без счета родится

раз в три года господь сердит —

так повсюду яблоками смердит

нищенка на паперти хлеба просит,

господу прямо в уши доносит

на лице язвочка —

подай ей яблочка.

— сам ешь своё простое яблоко,

а у нашего батюшки

и райские не ядятся!

5.

каравай, каравай,

кто захочешь, отрывай!

мышка бежала,

хвостиком махнула,

слюнкою капнула,

коготком царапнула.

ящер приносит ящур —

чур меня, ящур, чур!

у чумы на ножках красные черевички,

не просит чума ни проса ни чечевички,

у неё на плечах золотые лычки,

а на щёчках бачки.

эй, говорит, народ, открывай-ка нычки,

доставай заначки!

каравай каравай,

стой в сенях и остывай,

зерно дорожает,

надо б нам ужаться.

урожай урожай,

уродился — не пожать:

жать-то некому,

хоть ты урожайся.

6.

каждой твари по памяти,

прочего не дано.

воспоминание опускается в прошлое,

как на дно:

Анну на шею —

и в речку.

человек, наделенный памятью, не жилец,

а скорее, живец:

нанижут — и подыхай,

важно ли, чтит он святцы или зурхай,

пшено или гречку, —

рыба, глотая, не спросит у червяка,

из какого такого он выведен черенка.

7.

так, я боюсь покинуть свой подвал: а ну

как мы, у осторожности в плену,

избрали сей незавидный обычай

в правители — ни красной головы,

ни белой головы, ни сор-травы,

но осторожность в тысяче обличий?

(газетам я не верю: так печать

умеет оглушительно молчать,

что гласность не сравнится с ней добычей)

мне снится, что на площади толпа,

и я в толпе, и мной овечий ступор,

как прочими, владеет. если лечь —

затопчут заживо. все в белом. проводник

мой, мой вергилий, в голубом:

то, безусловно, Аннушка-сиротка.

толпу ведут авгуры: десный — бык

от пояса, а у второго выше плеч

латунный рупор.

из рупора грохочут письмена,

слова — в печати, рукопись — нема.