Михаил Митрас. Литература на стенах: эссе, визуальные работы и интервью (перевод с греческого и предисловие Павла Заруцкого)

МИХАИЛ МИТРАС: ПОПЫТКА ПРЕДИСЛОВИЯ

Михаила (Михалиса) Митраса (1944-2019) можно охарактеризовать как одного из наиболее радикальных экспериментаторов и смелых мечтателей новогреческой литературы. Автор дебютировал во времена заката режима «чёрных полковников» в 1972 году, самостоятельно издав «Фантастическую новеллу» – небольшой рассказ, в котором прозаическая зарисовка сперва украдкой демонстрировала читателю формальные признаки собственной неустойчивости и распада, а потом разрушалась на языковом уровне, манифестируя несостоятельность литературных клише и конвенциональных форм. Следующая его работа – сборник визуальной поэзии «Алиби о-писания» (1976) – продолжала заданную тенденцию и сопровождалась утопическим комментарием, в котором Митрас представлял современный мегаполис как тотальный поэтический массив, который нуждается не столько в авторе-демиурге, сколько в современном читателе, способном к сотворчеству и видению поэзии в проявлениях повседневности. За свой долгий литературный путь (последняя книга вышла в 2008 году) Митрас отметился рядом прозаических и поэтических работ, близких как теоретически, так и практически, к конкретистам и поэтам языковой школы. В 1980-е он пришёл к концепции «поэзии на стенах» – минималистичным визуальным работам, которые отражали стремление вырвать слова из бытового контекста и вернуть им поэтический статус, и которые пересекались с идеями русских будетлян в их внимании к почерку и влиянию рукописного слова на восприятие поэтического текста. Несмотря на обособленный статус и крайне индивидуальный стиль, Митраса нельзя назвать маргиналом – он состоял в союзе писателей, и именно он был инициатором того, что в Греции с 1998 года ежегодно отмечают 21 марта как международный день поэзии.

Далее, чтобы дополнить портрет, я переключусь с попытки объективной оценки места Митраса в новогреческой литературе на собственный (несостоявшийся) опыт взаимодействия с ним, благодаря которому он видится мне исключительно трагическим персонажем. В своих поздних теоретических текстах Митрас неоднократно выражал презрение к «беспрецедентному шквалу информации», порождаемому СМИ и Интернетом, от которого он стремился максимально дистанцироваться. Поэт жил в своей квартире в центре Афин, имея в качестве средств коммуникации только стационарный телефон и домашний почтовый ящик. В 2017 году он потерял любовь своей жизни – Наташу Хадзидаки, в 1970-80-е авторку знаковых феминистских стихов и романов-коллажей, с которой у них были бурные и противоречивые отношения, продлившиеся многие десятилетия.

Я написал Митрасу письмо в 2016 году, когда был начинающим переводчиком и исследователем новогреческой поэзии. В качестве подарка, я приложил к письму один из репринтов Игоря Терентьева из собственной библиотеки. Когда я увидел, что моя посылка так и лежит в афинском почтовом отделении, я позвонил Митрасу, и услышал грубый ответ «я не обсуждаю то, что я пишу», после которого он бросил трубку. Год спустя я случайно встретил его издателя, и когда спросил, что мне делать, если я хочу издавать его в подборках своих переводов, то получил ответ, что «Михалис находится в чудовищном ментальном и физическом состоянии», так что не стоит с ним связываться, и я могу издавать что угодно, только пусть копия издания попадёт в издательство.

В конце 2018 года Митрас впал в амнезию, а где-то спустя полгода, в марте 2019-го, его не стало. Думая о его истории, я вспоминал одно из его стихотворений:

   ТЕМА ВРЕМЕНИ

   в                                                  воспоминание

   во                                              воспоминани  

   вос                                          воспоминан

   воспо                                     воспомина

   воспом                                 воспомин

   воспоми                             воспоми

   воспомин                         воспом

   воспомина                     воспо

   воспоминан                 восп

   воспоминани             вос

   воспоминание             во

   воспоминани                 в

   воспоминан                 во

   воспомина                     вос

   воспомин                         восп

   воспоми                               воспо

   воспом                                   воспом

   воспо                                        воспоми

   восп                                             воспомин

   вос                                                 воспомина

   во                                                     воспоминан

   в                                                          воспоминани

                                                                воспоминание

Подобно романтическому поэту, Митрас «исполнил» собственный текст и оставил себя воспоминанием другим людям. Некоторое время спустя со мной связалась художница Лина Роману – жена брата Митраса Костаса Роману, которая нашла моё письмо, разбирая его архивы. Все эти годы я был уверен, что оно так и оставалось непрочитанным. 

Эта публикация была бы невозможна без усилий Костаса и Лины, предоставившим доступ ко множеству неопубликованных работ Митраса. Я неоднократно читал отзывы греческих поэтов и исследователей авангарда, которые характеризовали Митраса как очень отзывчивого человека, оказавшего им поддержку. К сожалению, я не успел узнать того Митраса.

Митрас долго работал на радио и телевидении. И я часто вспоминаю его интервью с одним из ключевых греческих поэтов XX века Мильтосом Сахтурисом, который также посвятил всю свою жизнь литературе и искусству. В том интервью ещё достаточно молодой Митрас спросил Сахтуриса: «господин Сахтурис, Вы пишете?». «Нет, конечно нет», – ответил пожилой поэт, ожидавший смерть и прекрасно знавший, что все его книги уже написаны.

– Павел Заруцкий

ЛИТЕРАТУРА НА СТЕНАХ! 

Мои книги (в первую очередь я говорю о двух сборниках «конкретной поэзии» 1976-го и 1982-го годов» наполнены визуально-живописными элементами которые, пожалуй, откровенно демонстрируют чувство удушья в традиционно понимаемом пространстве печатного листа.

Так я начал искать способы расширить (и/или упразднить) страницу книги и показать ту литературу, которой я занимаюсь (или по крайней мере, её часть) на местности.

Своё окончательное решение я принял когда однажды перечитывал Малларме и наткнулся на его фразу «поэзия пишется не идеями, но словами».

Так давайте заново «отыщем» слова. Эти первичные единицы языка, а значит и литературы.

Прочитаем их во весь голос. Услышим их. И увидим. И в первую очередь, увидим их в рукописи.

Чёрные чернила на белой бумаге. Подлинный след письма.

Спонтанный жест письма. Без каллиграфии, но (почему нет?) с кляксами, зачёркиваниями и возможными орфографическими ошибками.

Теплота рукописного материала в противоположность холодности типографических элементов или шрифтам компьютера.

И так я впервые выставил эти слова в галерее «ΩΡΑ» (Час) в 1987 году. И с тех пор я продолжаю выставлять литературу на стенах!

Впрочем, как разъясняют словари, «визуальная поэзия демонстрируют в первую очередь пластическую / живописную сторону рукописного или печатного слова и в меньшей степени рациональную / смысловую, пусть и не игнорируют её полностью».

1987

ИНТЕРВЬЮ С ТАНАСИСОМ НИАРХОСОМ [1]

Искусство не является самым значительным проявлением жизни.

Так что Дада стремится сделать жизнь интересной другим способом.

– Тристан Тцара

Вопрос: Вы утверждали, что ваша работа в первую очередь двигается в области эксперимента и исследования. Расскажете об этом подробнее?

Ответ: С самого начала я должен сказать, что у меня нет намерений ставить под сомнение или упразднять (!) литературу. Я просто хочу, освободившись от предрассудков, установок и конвенций по поводу того, как она должна функционировать, «увидеть» её заново как (действенное) средство художественного высказывания и человеческой коммуникации. Таким образом, я исследую границы «литературности» литературы. Я верю, что не только искусство, но и всё вокруг должно постоянно пересматриваться с самого начала. Будто это случается в первый раз. Только с таким «открытым взглядом» можно в наши дни (как и в любые другие) восстановить реальную роль Искусства. А роль эта (всегда) остаётся неизменной, независимо от того, какие разрушения и подмены понятий на неё воздействовали. Эта роль – дать человеку возможность освобождения на всех уровнях: личном и общественном.

В этом смысле мою работу можно характеризовать как исследовательскую.

Исходя из этой общей теоретической установки, я пытаюсь (пожалуй, в той работе, которая впервые была представлена в «Алиби о-писания» и продолжается по сей день, т.е. 1978) развивать процессы аннулирования и пересмотра конвенциональных и традиционных моделей литературы. Потому что я верю, что именно эти устоявшиеся модели (которые, разумеется, некогда функционировали и дали нам великих писателей, таких как Бальзак, Флобер, Диккенс или Достоевский и многих других) более не способны передать образ современного мира. Вопрос, который я поднимаю, выглядит достаточно бесхитростным: Флобер восхитителен, но может ли писатель Икс в 1978 году продолжать писать в том же стиле, в котором писал Флобер? Нужно ли проговаривать, почему что-то подобное не будет работать? К тому же проблематика подобного толка кажется анахронизмом сегодня, когда прошло столько десятилетий после появления Дада, сюрреалистов и, конечно, самого значительного писателя перемен: Джеймса Джойса.

(Разумеется, в наших краях мы до сих пор всё это обсуждаем. Причины очевидны, но сейчас не лучшее время для того, чтобы их исследовать. Но мы продолжим всё это обсуждать – и в этих обсуждениях в конце концов что-то может и переменится).

Возвращаясь к своей собственной работе, я хочу добавить, что параллельно моему основному стремлению к пересмотру, ей, полагаю, присущи и следующие характеристики: юмор, игра, примешивание элементов, традиционно принадлежащих другим видам искусства, провокация / приглашение  читателя к творческому соучастию, развенчивание мифа о художнике-«харизматике», и всё в этом духе.

Я не знаю, до какой степени реализовываются мои намерения. И эта неуверенность вызывает во мне болезненное чувство уязвимости. Также она может довести меня до смятения. Но с другой стороны, она даёт мне возможность свободного движения – и в этом для меня наиглавнейший стимул.

В: Полагаю, такая работа должна сталкиваться со сложностями подхода к ней и её восприятия широкой публикой?

О: Разумеется существуют преграды. Но за очевидными причинами этой «сложности» (например, пробелами в общем образовании, безразличием государственных и независимых СМИ, нехваткой критики и филологической теории в нашей стране и другими) лежит и дополнительное препятствие: стена враждебности и нападок конкурентов, которые выстраивает конвенционализм «традиционных» авторов в попытке защитить «завоёванные» интересы. Понимаете, что я хочу сказать? Такое – по меньшей мере удручающее – положение вещей царит и в других отраслях искусства, когда более молодые авторы сталкиваются с «недовольством» своих собратьев, которые добились успеха и довольствуются достигнутым.

По всем этим причинам я считаю, что широкую общественность стоит винить в последнюю очередь. К тому же лично я верю, что широкая общественность куда более восприимчива к художественному новаторству, чем мы думаем. За её недоверчивость несут ответственность все эти «медиаторы», которые либо искажённо информируют публику о «новых вещах» или прибегают к клевете по отношению к новаторам, по очевидным причинам. Что может случиться? При должной настойчивости найдутся и новые способы взаимодействия с публикой. Нужно стремиться – если это правда входит в сферу наших интересов – к отводу нашей работы из других независимых проливов сообщения. Систематично и регулярно – не только лишь в моменты нашего скороспелого энтузиазма.

В: Как вы рассматриваете связь своей собственной работы с работой других писателей вашего поколения? И также: как вы считаете, ваше поколение (которое уже прозвали «поколением 70-х» отличается от предыдущих?

О: Рискуя показаться... кокетливым, я бы сказал, что чувствую себя несколько одиноко среди писателей (поэтов и прозаиков) моего поколения. Давайте я объясню: Давайте сперва возьмём моих ровесников. В целом, для них всё складывалось до опасного легко. Поэзия модернизма имеет сильную традицию в новогреческой литературе, и молодые авторы фактически пришли на всё готовое. Многие будто самодовольно пережёвывают гарантированную (то есть проверенную) пищу своих учителей. Некоторые отваживались перерезать эту пуповину и, освобождённые, искали дорогу к «новым приключениям». Разумеется, случалось и худшее: даже те, кто начинали «другими», быстро сдерживали свои порывы в крайности, чтобы не потерять привилегии, которые они получают из своей покорности ученика перед учителем! Лично мне такая позиция кажется симптомом душевного упадка, и мне глубоко жаль, что мне приходится атрибутировать их людям собственного поколения! Я также хочу отметить стремительные перемены, которые можно заметить в в текстах молодых поэтесс, если сравнить их с тем, что мы до сего дня знали (за незначительными исключениями) как «женская поэзия». С прозаиками моего поколения происходит практически противоположное. Новогреческая проза в целом не отличалась гибкостью в вопросах обновления и соответствия современности. Это подтолкнуло молодых прозаиков обратиться к радикальным способам письма как только они оказались «подвешенными в воздухе» и не привязанными к «опёке» и школьной программе.

Всем этим я, конечно, не хочу сказать, будто литературное поколение, к которому принадлежу и я сам, не сформировало собственный облик, который неизбежно отличается от предыдущих поколений, поскольку его черты отражают общие исторические, социальные и политические конвенции времени и места

Писателей моего поколения (в конечном счёте, мы все потихоньку принимаем термин «поколение 70-х» скорее по практическим соображениям, ведь понятно, что он изначально использовался как рекламный трюк), разумеется, нельзя рассматривать как единое тело. Но можно считать фактом, что в их работах прослеживаются черты десятилетия потрясений, каким был период 1960-1970. Если точнее: война во Вьетнаме, студенческие волнения, хиппи, контркультура, путешествия, рок музыка, наркотики, «новая этика», Дилан и Жан-Люк Годар, французский Май 68-го, феминистские движения, уличные представления и так далее.

Конечно, греческая диктатура 1967-го задержала публикации этих писателей, кто нёс отметины настолько отличительной эпохи, добавив дополнительный элемент: непосредственный опыт жизни при репрессивном режиме. Это элемент «перешёл» в их тексты и выражался символически и «андеграундно» – а с определённой точки и не только лишь в силу очевидной самоцензуры. Эта черта «андеграунда» в стиле, думаю, является основной характеристикой писателей моего поколения, и она отсылает (всегда посредством аналогий) к международному андеграунду.

В: Что по-твоему может предложить писатель современному миру? И наконец, как ты видишь будущее литературы?

О: Общественная роль Искусства является очевидной. Определённо, творец (каждого вида художественного высказывания) может существенно помочь изменить представление о мире. А когда меняются представления, постепенно меняется и сам мир. Творец (не «харизматик», но действующий осознанно) может стать носителем перемен. И помимо прочего, в каком-то смысле сам творческий акт представляет собой революционный элемент человеческой природы.

Что касается будущего литературы, нет никакой нужды играть в пророков.

Становится всё более очевидным, что индивидуальные формы искусства (а следовательно и литература) смешиваются и взаимодействуют между собой, и вероятно, мы стремимся (а точнее, возвращаемся) к созданию всеобщего и комплексного искусства.

Параллельно происходит и попытка преодоления герметичных границ между творцом и реципиентом (все люди по природе своей творческие, просто нужны подходящие условия чтобы они проявили это), чтобы каждый мог принимать участие в (со)творении творческого акта / опыта.

Лично я вижу эту (пусть и далёкую) перспективу достижимой в рамках непрекращающихся базовых социальных трансформаций, и этот образ весьма привлекателен. Конечно, мне хочется внести свой вклад в его осуществление, «здесь и сейчас».

1978

[1] Перевод выполнен по изданию Νιάρχος, Θανάσης Θ. Κιβωτός. Εγνατία, Θεσσαλονίκη. 1980. Σς. 179-183

Михаил Митрас, Андрей Вознесенский и Лоуренс Ферлингетти (слева направо). 2001 год