Сдвоенная мастерская: Майя Мамедова (с комментарием Юлии Тихомировой) и Мария Четверикова (с комментарием Лизы Хереш)
Вначале о том, чего в этих стихах нет — об искусстве. Парадокс: кажется, что эта подборка Майи Мамедовой изобилует произведениями искусства, атрибутами, причисляющими автора и лиричной героини к людям изящного вкуса:
«Герань шуршит, вздымая половицы
Катится оттоманка, креманка, корзинка
Падает обезьянка, лисица, картинка
Вшитые в стены рыцарские песни
Растеряли каденции»
Или:
«В завещанной гобеленами гостиной
Тяфкают часики борзой
Когда-то она охотилась в сокольниках
Теперь на стрелку скалится»
Сюда же относятся и упоминания фламандских художников из Дрезденской Галереи старых мастеров. Кажется, тут всё об искусстве. И всё же самого искусства, самой его материи и его сути в стихах нет. Заметим, что всякое упоминание искусства сведено до неоформленного, размытого флера, до проговаривания вскользь — первыми автор упоминает как раз «фарфоровые фигурки твоей милой» — именно с бликами света комнатной лампы на фарфоре можно сравнить глубину погружения лирической героини в материю искусства.
Искусство здесь существует вне категории самоценности, оно не более чем нечёткий, неоформленный знак, отсылающий не к конкретному означаемому, а к принадлежности говорящего к своему социальному кругу. Искусство нужно автору постольку, поскольку оно является атрибутом образованности, интеллектуальности и даже рафинированности.
Скажем, что это за «несчётное количество считающих фламандцев», уничтоженных в Дрезденской Галерее? Первая ассоциация со «считающими», конечно, «Портрет менялы с женой» Квентина Массейса, голландского художника XVI века, но хранится он не в Дрездене, а в Париже. Подобные картины других голландских мастеров, например, ван Реймерсвале, находятся в собраниях Прадо и Эрмитажа. Дрезденская Галерея располагает впечатляющей коллекцией фламандского барокко, но что же это за «считающие фламандцы»? Казалось бы — мелочь! Но это показательная мелочь, говорящая о том, что искусство выступает здесь как отсылка, не предполагающая сложного содержания. Впрочем, Дрезден здесь бомбили «много веков тому назад», а совсем недавно «летали в небе только птицы / В облаке святых псалмов». Это абсолютная пастораль, не имеющая ничего общего ни с искусством, ни с реальной жизнью. Но если это не искусство и не жизнь, что это?
Лирическая героиня на протяжении цикла довольно подробно выстраивает картину своего быта, апеллируя к искусству, но искусство это абстрактно и в сути своей пусто, так как служит лишь легитимацией этого самого быта:
«Мещанка тут строит большую жизнь
Праздно кружась…»
А теперь поговорим о том, что в этих стихах есть. Свойство моей литературной критики — находить конгениальное стихотворчеству в живописном искусстве, сопоставлять пластику слова с пластикой визуальной. Здесь аналог напрашивается сам собой: левый МОСХ. Искусство Татьяны Назаренко, Натальи Нестеровой и Ольги Булгаковой, семидесятниц, воспитанных в духе академической школы, называют «левым МОСХом», а я предпочитаю обозначать их так: «Метафизический Салон». Все они работают с фигуративной живописью, с отсылками к до-модернистскому искусству в работах, с инсценировкой узнаваемых иконографий внутри своих произведений. Их отличает отсутствие критической дистанции и концептуальной рамки. Тематически они бродят в основном вокруг проникновения истории в современность, быта московской потомственной интеллигенции, театра (Булгакова), самопрезентации (Назаренко), праздной ритуализации жизни (Назаренко). Эти художницы работают со старым искусства постольку, поскольку это их школа, их учили этому. Их обращение к искусству не отчаянное, а закономерное, размеренное. Ценность искусства тут определена тем, что по знанию этого культурного кода можно узнать своих. За зримой метафизикой, духовкой и нетленкой таится сытый советский быт.
«Ах, милый,
Как ты мог променять красную подкладку на красную гвоздику,
Мечтая о революции, забывая о свободе
Шепча, что тебе чужда салонность»
В первом стихотворении подборки «Отчаянные и отчаявшиеся» автор вроде бы критикует руинированный быт мещанства, но лексика, формальная расхлябанность (а вернее абсолютная незаинтересованность в решении формалистских задач) создает парадоксальную ситуацию «институциональной критики внутри институции». Отличительная черта «левого МОСХа», как уже упоминалось, отсутствие концептуальной рамки и качественно усредненная живопись, использующая проверенные приемы — если художники романтического концептуализма, скажем, Илья Кабаков, могли делегировать свою склонность к салону/духовке/нетленке своему персонажу, то художницы «левого МОСХа» оказываются в ситуации абсолютной авторской искренности. Майя Мамедова в своих стихах тоже говорит от своего лица, взвинчивая собственный опыт, выпуская наружу все самые пасторальные и прекраснодушные свои измышления и представления. Это фильтр «ретро» на фотографии военного парада на красной площади.
Конечно, тематически стихотворения не обходят стороной войну. Однако героиня «жеманно вздыхают», видя истребители, репетирующие парадный выход. Война тонет в безвременье, война заставляет верить в трюизмы, в чужие выражения, ставшие общими: «времена людоедства» от которых не защитит даже «прабабкина шаль». Это опыт, который сложно понять, это опыт общих мест дереального прошлого.
Тут нет ни искусства как такового, ни жизни как таковой. Есть лишь культура и её негатив. Здесь нет места экстравагантному бытию или интенсивности переживания, нет места холодности конструктивизма, нет места горячечным фантасмагориям. Зато есть ощущение инерции. Поймать ощущение инерции — это дорого стоит…
Майя Мамедова обращается к коллекционированию, собиранию вещей, но вещи, из которых стихотворение собирается, не имеют ни формы, ни ценности сами по себе. Этот кабинет курьёзов составлен как аллегория быта и замыкается на социальных отношениях.
Стихи Майи Мамедовой болезненно искренние — болезненно прежде всего не для нее самой, а для интерпретатора, ведь интеллектуализация этих стихов ведет к их исчезновению, девальвации и оскудению. Расхлябанность формы этих строк конгениально их содержанию. Они все — об ускользании, неоформленности, неопределённости, почти-узнавании. Эта конгениальность — авторский успех, даже если условием её стала сама жизнь, а не изощрённый замысел автора.
Обращение молодых поэтов и художников к «новой искренности» формации левого МОСХа всякий раз воспринимается тяжело критиками, выросшими на идеалах концептуализма, но это обращение требует осмысления и внимания к себе. Как минимум потому что возмущает, смущает, раздражает и ставит в тупик. Как, впрочем, и сама современность.
— Юлия Тихомирова
Майя Мамедова
ОТЧАЯННЫЕ И ОТЧАЯВШИЕСЯ
Ах, милый,
Как ты мог променять красную подкладку на красную гвоздику,
Мечтая о революции, забывая о свободе
Шепча, что тебе чужда салонность
И всё же выгрызти путь из неё
Оказалось не под силу
Меняющим дачу на дачу ситцевым платьицам,
побитым камзольчикам,
Каткам и закруткам,
Фарфорым фигуркам твоей милой, чей дом
окутан плющом,
И в котором герметично выстроенные латунные дамы
маскируют дверь, обвивают лодыжки, тонущие в шифоне тахты
Продувают тусклыми глазами танцовщиц готические оранжереи
Герань шуршит, вздымая половицы
Катится оттоманка, креманка, корзинка
Падает обезьянка, лисица, картинка
Вшитые в стены рыцарские песни
Растеряли каденции
Садовник, гвоздичное рококо
Влечет к смерти тебя с выбитыми окнами и полом-потолком
Ах, милый,
всё прошло,
прошло,
прошло
Н Е М О Й ЛУЧШИЙ ГОРОД
Под мостом — чайная пыльная роза пахнущая янтарным трюмо
За стеклом — красавица из-под гранитной набережной
Острие лепестков и лабиринты кустов в холодной зиме
Собираются ветром по легким лабиринтам города
Закутки и переулки
Покрыты ледяными остатками остатков
Тюля и дум растерзанного темного тюльпана
Таков мой город
Лучший и немой
Немного в месиве расцветают
Прекраснейшие розы
заполняют глазницы, в которых осталось местечко для мысли,
Как раз размером с семечко,
Что произрастет через темечко
Остается немножечко
Я возвращаюсь домой
К чердачным вопросам
И понимающему сквозняку антресолей
Взгляд смещается на три пара
Лели доксы нормы
И тонет в шуршащих флагах
площади свободы
***
Звезды, превращающиеся в самолеты,
распадающиеся на ноты и слоги
Оказываются замурованы в стене.
Укутана газетными обоями
и несколько холодная по-своему
Маслянистая брежневская гостиная
режет взгляд
Мещанка тут строит большую жизнь
Праздно кружась нельзя вычерпать серебряной ложечкой
присутствие Другого из символической реальности
Ходьба по городским дорогам приносит только резь
От алых полотнищ колыхаемых ветром
Взгляд смещается
к звёздам
обнаружив истребители
Едва лишь удивится
По привычке жеманно
охнув
Ура победа
В завещанной гобеленами гостиной
Тяфкают часики борзой
Когда-то она охотилась в сокольниках
Теперь на стрелку скалится
Сосчитав века и порселины
Переслушав альбомы дрездена
Который бомбили много веков тому назад
утеряно несчётное количество
улыбающихся
во все флорины и талеры
фламандцев
Ах вот жили ж люди!
Мне помнится как замерзали каналы в лейдене
Иль лейпциге
Иль липецке
И летали в небе только птицы
В облаке святых псалмов
От них отдавало резедой и пополанством
Мы
были
лучшее
Мы
были
настоящее
Накинув прабабкину шаль
Трусливо заискивая перед временами людоедства
Взглянула в зеркало
Утонченная натура
Обнаружив свою ветхость
Кокетство с прошлым до добра не доведет
Но что терять?
1) Фантазмы пылающие в сердце
2) Таблетницу с произведениями искусства
И жертвами катастроф минувшего столетия
3) Прихваченные в бегстве экспонаты
4) Позы вызревшие из куртуазных романов
Созвездия становятся обрамлением
Раны из пяти лепестков
Старьевщик-коллекционер движим жаждой осмысления посредством обладания
***
перлюстрация пернатых опыт включенного наблюдения
В предрассветных сумерках напротив прошлого
ледяных плит в которых мочит лапки ранняя пташка
Клювиком по кафелю выписывает хлюпкое
держись
ненужная упаковка
на полке пустого,
коммерчески не выгодного
помещения
Смотри — рассыпаюсь
и собираюсь
Мелкими камешками на берегу
И размываюсь
по времени
Оно тикает на час вперед
Мы разомкнули прутья решетки
Чтобы свить гнездо
под энергосберегающей лампой
И привлекать отбившихся мотыльков
тоскует тихий ветерок на минутной стрелке
туманный тонкий толстячок сочувственно молчит
предлагает солнце в обмен на вечность
Слушай, а что, собственно, будет
если
Мы плывем сквозь стыки плит
К окну смятенному трелью, зовущей взглянуть на рассвет.
Ожидают нас только хлопки
Мотыльков врезающихся навстречу
Лечу на свет.
Представь, что каждый шаг вперед конвертируется в минуту
— дальше
Протяженность времени обрастает пространственными констелляциями
— дольше
Увязли в засоре
И грязи без которой
не построить
И силы без которой
ну никак
И скорби без которой
нет истории
Коготки расправились
с жестоким словосочетанием
русские ночи на корешке
канарейка забыла, что мы в западне
не от кого бежать
Всё отложено до лучших годин
И обязательно догонит
Скоро рассвет
пташка пробует на ощупь топи
я стою руки в боки
в предрассветных сумерках
Ты помнишь, что стало с нашими мальчиками
Ты помнишь их лазурную совестливость
Ты помнишь их честные глаза
Ты помнишь себя до того, как время стало пространством?
О поэтической подборке Марии Четвериковой я думаю в связи с эстетической категорией простоты (ясности, доступности) — уже освоившись в текстах разной модальности, при этом всегда сближающей самого автора с лирическим субъектом, будь это исповедальная лирика или социально ангажированное письмо, она стала обретать новые маркеры универсального. Когда героиня текстов Четвериковой прибегает к именам, концепциям и терминам Джудит Батлер или Мишеля Фуко, она не только утверждает их как близких авторов в круге чтения её сообщества (людей, занятых в общегуманитарной сфере академии и творчества), культурными маячками распознавания «своих», хотя и этот механизм оказывается рабочим — я сразу вспоминаю подборку Валерии Вязовской или Влада Гагина, автора предисловия к её текстам.
Как мне кажется, устойчивое обращение в текстах разной модальности, будь то культурологическое эссе или автофикциональный художественный текст, к одним и тем же фигурам левой философии, истории идей или гендерных исследований, стремится сделать их не столько маркированными фигурами, облегчающими вход в тексты. С одной стороны, это отклик на смешение жанров и модусов, уже освоившееся в русскоязычной литературе — Юлия Кристева помогает Оксане Васякиной объяснить для себя смерть матери. Однако Четверикова не использует академический узус для того, чтобы начать собственное исследование: её тексты скорее представляются мне двигающимися не в сторону расширения и развития мысли, а её упаковки, приведения к зримой модели описания или наблюдения, закрепления структуры.
Тексты прямого высказывания находят себе новых героев, освоенных в качестве черты культурного имиджа, но не разделяемого общего ценностного багажа. Четверикова идёт на этот шаг — и тогда кажущаяся ясность оказывается пересобранной этической сеткой координат. Это усложнение, не всегда понятное на первый взгляд (подсказкой к нему могут быть фигуры писательниц и активисток, у которых Четверикова училась), позволяет мне говорить о функциональном новшестве того ответвления поэтических текстов прямого высказывания, в котором развивается авторка представленной подборки.
— Лиза Хереш
***
Уже несколько лет я всё чаще
хочу дать объявление о пропаже
Родителям
любимому
старшим коллегам
институции
Администрации резидента
и, наконец, небесной канцелярии
С каждым годом,
месяцем
днем
я теряю слова
Они падают навзничь
Их смысл смывается моими слезами и утекает в землю, где засыхает
кристаллами чёрной соли
Каждое из слов становится дыркой распадающегося дискурса
Их прежняя важность становится поводом для стыда
История топчется на крошечном островке моей звонкой жизни
каждым шагом-событием глухо давя её
Я становлюсь сплющенным жестяным горном
потерявшим язык
и забывшим звучание
У меня не осталось слов,
которые не были бы обесценены
богом
политикой
институцией
коллегами
любимым
семьей
и, наконец, мной самой
Ежедневно
я пишу километры академических текстов
Пряча немоту субъекта за трусостью объективности
В таких ситуациях
Батлер завещала создавать новый язык
для учреждения новой реальности,
где можно жить, говорить и дышать
Но я понимаю,
что у меня хватит сил
лишь написать на столбе:
«объявление о пропаже»
30.11.2021
***
Три месяца шоковой заморозки
Без чувств
На которые не имеешь права
Сегодня прошла первая майская гроза
И запах терпкой сирени и мокрой пыли
Прорвал дамбу
Все чувства возникли разом
как джин из бутылки
И тебя разорвало на мелкие кусочки
страха
тоски
боли
нежности
тревоги
отчаяния
страсти
И далее по списку
И бог, прищурившись, сказал:
собирай давай,
ты же просил быть живым
11.05.2022
***
1.
Сон потерялся в пути
Он не может прийти
Под закрытыми веками
буковки
Путаются
теряются
складываются не в том порядке
Щекочут изнутри веки,
неся на острых плечиках смыслы,
запечатанные в тревогу
запеченные в печали
Под их тяжестью
ломаются тонкие стержни,
острыми концами пронзая веки,
осколками вызывая слёзы
Уже которую ночь
вместо сна в глазах оседает толчёный порошок смыслов,
растворённый в слезах
Под утро он застывает кристаллами в уголках глаз
Собирая их, я начинаю думать
что это адаптация истории Кая и Герды
Только Герда замёрзла в снегах
и теперь нам придётся
вечно складывать слово ***
2.
Перебираю мысли
как бусины на запястье
как пряди волос
пропуская веснушки между пальцев
Перебираю дискурсы
как нити ткацкого станка
упорядочиваю лучистую пряжу
послушными твердыми пальцами укладывая в гобелен
Иногда я чувствую как пьянею от той власти
которая есть у меня как у автора
Молодой Фуко говорил, что нас создает дискурс
а я владею им как мурчащим котом,
развалившимся на коленях,
расчёсываю его шерсть
заплетаю косы, проводя пушистой щеткой языка
Держа прирученное за загривок
закрытыми глазами улыбаюсь им всем
стоящим за спиной и иногда кладущим прохладную руку на плечо
Всё пройдет
когда-то я тоже встану за чьей-то спиной в небытии
Но пока есть это сознание
и пока есть эта власть
жизнь будет бить ключом
иногда правда по голове, но иногда и в нужную скважину
Пока есть эта власть
нас
как авторов-человеков
мы
создаём
реальность
17.03.2023
***
Они говорят
чтобы ты жил в интересные времена
и никогда не нашёл то, что ищешь
Я всё ещё до конца не понял
пожелание это или проклятье
Я лишь
широко распахнув глаза
наблюдаю
как сам становлюсь трагическим героем чужого романа
обрастая той самой darkness
в которую влюбляются девушки
Ещё совсем недавно
я сам был такой девушкой
с замиранием сердца глотал романы
о людях, дышащих через раз
Постепенно я начал понимать
что это не пожелание или проклятье
а просто жизнь
как она есть
мы все живем в интересные времена
и никогда не найдём то, что ищем
И наверное единственное
что мы можем сделать
это пробовать писать свой текст
и переопределять значения
героя
трагедии
романа
мне осталось лишь преодолеть
страх пустого листа
13.04.2023
