Анна Попова. когда я снимаю трусы... (с комментарием Ивана Фурманова)

[Я пишу этот текст — не как эксперт, не как учитель, не как «старший» о «младшей», не как мужчина о женщине. Я пишу этот текст — как влюблённый, как близкий собеседник и как товарищ по борьбе. И если «Мастерская» (в первую очередь — и вопреки многочисленным кривотолкам) о диалоге двух равных, то я пишу этот текст не как знающий, но как узнаю́щий и желающий узнать]. 

Дело в том, что я пишу этот текст невольно, потому что творчество Ани Поповой, личное, откровенное, почти порнографическое, имеет свойство затягивать в себя. Иными словами — в него затягиваются и в нём перерабатываются, перевариваются [и затем, хочется использовать здесь именно натуралистичное слово, выплёвываются] простые радости и трагедии жизни. Потому быть знакомым с Аней — значит быть пропущенным через четыреста ударов её искусства, и порой, забывая себя, утопать в размышлениях о нём. Потому быть знакомым с Аней — значит думать вместе с ней о её же искусстве (читай: о её жизни).

Но творческой позицией, в которой до неразличимости смешиваются автор и текст, уже никого как будто не удивить. Удивляет, скорее, особая степень этой неразличимости. Она — в прекрасной бессовестности, с которой плодятся и плодятся изощрённые амальгамы из высокого и низкого (то попадающие точно в цель, то летящие прямиком на грань фола). Она — и в отчаянной (от предельности сообщаемой правды) безжалостности этого искусства не только к друзьям и врагам, бывшим и нынешним, но и к само́й художнице, его создающей.

*

Фотоработы Ани дополняют ее поэзию. В центре большинства композиций — полуобнаженное тело художницы, магически преображающей пространство вокруг себя. Аня выбирает раздеваться, как те или иные фотографы-/режиссеры-мужчины выбирают раздевать женщин перед своими камерами. Этот перехват инициативы как будто сообщает нам и о том, что в акте раздевания (и в само́м обнаженном женском теле) нет ничего такого, потому что всё такое — исключительно в том, о чём у этого тела болит. 

В «антижестах» — обнаженность на фоне мартовской пустоты. Бледное тело в мучнисто-белой ночнушке сливается со снежным полем. Но тело человека — как чёрная дыра, неограниченное количество боли на ограниченной протяжённости пространства. Это, наверное, и отличает его от ствола одинокого дерева и от кала, оттаявшего после зимы. 

Антижест — имплозия, взрыв, направленный внутрь. Человек-чувствующий становится точкой нарастающей гравитации, утяжеляется, не увеличиваясь в размерах. О том свидетельствуют излучаемая им теплота, его искусство, его магия — и о множащейся боли в теле бело-лунной художницы свидетельствует только её огненный ритуал: из цветов, бумаги и потухших спичек.  

*

Есть ощущение, что в этом искусстве не найти ни капли холодной рациональности. Его можно назвать встревоженно нервным, потому что оно сначала реагирует на события и окружающую среду, а потом уже думает о своём месте в истории. Это искусство, которое говорит и говорит, а не удостоверяется постоянно о своей возможности или о своей достойности сказать (находясь вне мейнстрима, вне индустрии и институций, почивших в бозе после начала войны). Это искусство, у которого никогда нет времени на обдумывание жеста, потому что для жеста, если от него зависит самоисцеление или само-спасение, нет иного времени, кроме пресловутого здесь-и-сейчас. Это искусство по-хорошему бессмысленное (то есть — как будто без заложенного предварительно смысла), потому что всё, что в нём есть — постоянно продолжающаяся череда сиюминутных ответов на дух времени, длящаяся чистая пустота мгновенных реакций, по которой интернет-археологи будущего, возможно, смогут что-то понять о российских 2020-х — партизанских и отчаянных, надрывно/порывисто обнаженных.

— Иван Фурманов

антижесты — фотограф: Семён Ромащенко

на фото: моя невозможность искусства

мне сложно делать искусство, потому что бывает время, когда меня охватывает сильная печаль. в особенности: такое наступает в марте. этот месяц я чувствую как утрату, ещё в детстве так чувствовала, иногда это невыносимо. в моих действиях есть и любовный подтекст: я создаю культ безответности чувств. бесконечно мечтаю. от бессилия жгу спички, заговариваю их: возвращаю. и всё в пустоту.

вот я на мартовском снегу расстаюсь с очередным любовным очарованием, с красотой и радостью искусства, отдаваясь состоянию печали (когда от бессилия можно сделать лишь антижест) и в то же время перерождаясь.

***

сегодня в метро вечером я ехала с розой, которую хотела подарить и от которой отказались, и через станцию в вагон зашла очень красивая женщина в возрасте и села напротив меня. у неё тоже были цветы в маленькой потрёпанной сумочке. мы смотрели друг на друга какое-то время. я поняла, что наш интерес взаимный. в один момент она начала доставать вещи из сумки, раскладывать их на сидении и перебирать. я наблюдала за ней и думала, что как будто такое же делала и я сама. меня в ней что-то очень притягивало.
когда мне нужно было выходить на своей станции, эта женщина меня окликнула. она сказала, что долго думала, кого я ей напоминаю, и в итоге поняла, что напоминаю её саму. она поблагодарила меня.

и мне кажется, что я все-таки почувствовала то же самое. после я поняла, что это было похоже на то, как если бы я смотрела на себя спустя долгие годы. узнавала и не узнавала одновременно. женщина поняла это раньше меня. потому что встреча с собой была как бы повторно.

мне было так радостно от встречи, но и грустно от расставания. может быть, звучит наивно, но я почувствовала себя с ней близкими друг другу людьми. и через 10 минут этого не стало.


стихи про пизду

1

когда я снимаю трусы

вижу в них белые ниточки звёздного неба

я иду в туалет ставлю телефон в раковину

и записываю на видео как я ссу

чтобы запечатлеть момент

разговора

со смешными котятками и бархатными гусеничками

а ещё они облизывают мне пизду

и целуют в рот 

2

мне нравятся мои грязные волосы

и когда я воняю немытой пиздой

я прячусь в одеяле как в лесу

маленькая зверюшка

мне нравится раздевать медведя

кататься на его шее лохматой куклой

а вокруг нас сладко поют колибрята

бабочки посыпают мое тело пыльцой

ноги поднимаются к ушам я взлетаю

***
      ПОСВЯЩАЕТСЯ ВАНЕ ФУРМАНОВУ

твоя нога моя педаль 

похуй на заведённые

трактора и рррррояли

я сижу на твоей ступне

и как реактивный двигатель

улетаю в космос


***

молчалива весь день

весь день делаю куклу фомы аквинского

la bête de la civilisation — фотограф: Дана Романова

как Бас Ян Адер выбрал падать, я выбрала раздеваться.

кем я оказываюсь? когда сижу голой в лесу на дереве или постепенно раздеваюсь на дне рождения перед гостями, стоя на столе.

когда мы пришли делать снимки в туалете, я сняла футболку и почувствовала, что мне хочется залезть к унитазу и свернуться возле него. я напомнила себе зверя, для которого единственным домом стала туалетная кабинка. пистолет, который мы взяли с собой, воплощал постоянное чувство уязвимости.