ТРОЦКИЙ-АПОКРИФ (с комментарием Екатерины Августеняк)
СУД ПО ЗАКОНАМ ИСКУССТВА
«Сам я никогда экспрессионистом не был, но прокуроры от искусства меня раздражают» — говорит Брехт [1] и отмечает [2]: «Дебаты [...] устроенные Das Wort, очень быстро превратились в настоящую битву с лозунгами “Долой экспрессионизм!” и “Долой реализм!” Саднят старые раны, противники наносят друг другу новые, выходят на свет закоренелые обиды и закадычные дружбы, дебатирующие бьют себя (и других) в грудь».
Ощущение дурной рекурсии вызывает описание этой дискуссии и подобное же чувство ловишь при чтении пьесы «ТРОЦКИЙ-АПОКРИФ» Егора Зернова. Только время Брехта еще не позволяет зафиксировать сцену дебатов в рамке экрана и в секунды распространять на множество других носителей со шлейфом бесконечных комментариев. Пьеса Зернова говорит языком новых медиа, из недр критической теории, сквозь слои «постправд» и оптик, где образ распадается на множество ссылок:
«…я падаю, падаю я, Лев Троцкий, вымаранное слово, утренняя звезда, Иуда, Иудушка Троцкий, предатель, сволочь, слизь, Я КАК ТРОЦКИЙ В СЕРИАЛЕ ТРОЦКИЙ, я Константин Хабенский, я в этом фильме главный актер, я сценарист, и я режиссер, Алла я, алый, как вывернутая перчатка, я алый, Алла, Арлекино, нужно быть смешным для всех…»
Возможно, структура медиа-потока это как раз тот инструмент, который способен снять конфликт между фиксацией реальности и её гипер-эмоциональной изнанки. Или наглядно предъявить противоборствующую и неразрывную связность аполлонического и дионисийского начал по Ницше [3].
То есть с одной стороны «ТРОЦКИЙ-АПОКРИФ» это, можно сказать, крепкий байопик о «самом перманентном» революционере, основанный на биографических фактах, цитатах и отпечатках в масскульте. Но, в то же время, это душераздирающий крик современного диалектика, пытающегося рассмотреть в мутных пикселях катастроф и реставраций (не)возможность революционного (эстетического) высказывания. Идентичность кричащего размыта (иногда он становится и моим голосом тоже). Он прорывается через боль, через невозможность говорить: раздробленная челюсть, повязка, горящее горло, выстрел в рот и так далее.
«Я прогоняю эту речь туда-обратно, и что-то все больше тускнеет, что-то вяжет. Я чувствую, что не говорю уже, а только проверяю, как прозвучат мои слова в новых условиях».
Нарратив пересобирается, полифонизируется и пылает: отдельные части, как всполохи. Опорными точками драматургической конструкции оказываются не события (личной) истории, а переживания, которые содержат в себе целые гроздья обстоятельств, фактур, эмоциональных реплик. Ткань чувственного словно наращивается из облака тегов, деталей, колоритных речевых оборотов — так образуются психические события, которые двигают действие, пускают нас по лабиринту повторяющихся мотивов. Нам может казаться, что блуждание по этим закоулкам души будет бесконечным, но выход находится внезапно, нас словно выбрасывает из воображаемой локации, и дверь спектакля захлопывается.
Ритм финальной сцены улавливает механизм работы современной бюрократической машины. Суд и казнь являются определяющим движком пьесы, отсылая к историческим фактам, но здесь ключевое наполнение располагается не в поле исторических перипетий, возможность справедливого решения растекается в устройстве самого языка пьесы и в том, как сквозь него просвечивают сегодняшние боли. Внутри такого решения возможные парадоксальные превращения: вот уже не Марат лежит в ванной, убитый Шарлоттой Корде, а, наоборот, Шарлотта, убитая Маратом. Хотя рокировка внутри машины насилия не может спасти саму реальность. Здесь, как и во всем теле текста, актуальность проявляется не через осовременивание исторических персонажей, а в том, как сталкиваются и сплетаются лингвистические конструкции.
Поэтому возникают ассоциации с опытом как русского, так и немецкого экспрессионизма. И всплывает вопрос, зачем вообще направлению, работающему с авторскими эмоциями, нужно указание национального? В случае с пьесой «ТРОЦКИЙ-АПОКРИФ» понадобились множественные контексты: и советский, и постсоветский, и дореволюционный в том числе, и немецкий, и Термидор... Получается, чтобы подобраться к собственному состоянию, приходится снимать с себя все культурные слои, как одежду, обнажать внутренности. Остается ли под ними вообще хоть что-то? Есть ли какое-то внеязыковое тело, полностью очищенное от концептуальных покровов, способное переродиться, начать заново? Во всяком случае Birthday boy появляется в пьесе сразу с раздробленной челюстью. Возможно, ему надо было бы «оттолкнуться от земли», как поется в песне «Солнышко в руках» группы Demo, которая рефреном повторяется в тексте? И «оттолкнуться от скучных слов, освободиться от тяжких оков»? (Это уже мета-экспрессионизм). Или этого недостаточно, потому что в «каждом новеньком ребенке, и в мальчишке, и в девчонке! Есть по 200гр. взрывчатки! Или даже полкило!» Маркс предполагал, что детский период истории человечества как раз дореволюционный, с наступлением коммунизма мы должны были повзрослеть, перейти на новый этап. Но «прыжок из царства необходимости в царство свободы» не состоялся, революционная политика уходит в террор, и мы остаемся вечными детьми.
В пьесе найдено интересное сценическое решение для представления понятия диалектики через семейные признания в любви/ненависти. В этой абсурдистской сцене собираются жены, дети и альтер эго (псевдоним) Троцкого. Конечно, смысл не в иллюстрации понятия, а опять же в трансляции чувства. Простой лаконичный ход довольно точно передает узнаваемые сложные взаимоотношения. Особенно, если мы понимаем, что драматургический текст учитывает собственную театральность, настаивает на ней, позволяя в случае постановки находить разные способы перформативного взаимодействия с языком и пластическим знаком. Текст кажется очень сценичным, и при этом спектакль легко запускается в воображении во время чтения.
[1] «Дебаты об экспрессионизме, 1938» из сборника эссе Бертольда Брехта «О реализме»
[2] «Практические замечания к дебатам об экспрессионизме, 1938» (там же)
[3] «Рождение трагедии из духа музыки» эстетический трактат Фридриха Ницше
РОЖДЕНИЕ ЛЬВА ТРОЦКОГО // BIRTHDAY BOY
Густая толпа людей перед эшафотом. На эшафоте гильотина с детской коляской в качестве корзины для головы / пень с топором / электрический стул / барабанная установка / письменный стол, на столе стопки книг, печатная машинка. Толпа становится плотнее, люди жмутся друг к другу. Все молчат, поэтому слышен только топот и шорох одежды. РОЖДЕНИЕ ТРОЦКОГО. Лев Троцкий рождается с раздробленной челюстью, он мелькает в сборище, постепенно выходит ближе к зрителям, но телом не отрывается от окружающих его людей. В руках у Троцкого кукла без одежды: Лев Львов/Седов/Антид Ото/Перо. Люди начинают перешептываться, слова неразличимы, сборище шатается. Откуда-то из-за сцены или прямо с эшафота, если мы поместили туда установку, разносится барабанный грув — ритмичный, но со временем все чаще сбивающийся. У Троцкого забинтована голова с челюстью, поэтому голос раздается откуда-то извне. Он начинает говорить.
АУДИО Я, Лев Троцкий, родился 26 октября/7 ноября 1879 года, за 38 лет до октябрьской революции. Это как сказать: я родился без пяти восемь, еще бы секунда, и было бы поздно, еще бы минута, и беды не миновать. Старый стиль, новый стиль — это уже, кажется, не так важно, такие границы можно поправить. Одно число всегда может быть другим числом, точка отсчета может быть пересмотрена, слово можно заменить на другое. Я родился седьмого ноября тысяча восемьсот семьдесят девятого года. Когда народовольцы убили императора Александра Второго, я умел разве что говорить слово МАМА. Я рождаюсь здесь и сейчас, в ночь на девятое Термидора, моя челюсть раздроблена выстрелом в лицо (подлость жандарма), чья-то рука, тянущаяся как бы сверху, из ниоткуда, снимает с меня повязку, челюсть моя падает и висит, я пытаюсь забрать в себя боль этого резкого движения, пытаюсь сконцентрировать ее в голове, а оттуда — распределить по телу, на секунду/минуту/час (может быть, это время, которого и вовсе не было) мне кажется, что я победил эту боль и могу претендовать на награду — последнее слово, брошенное в сборище незнакомых мне людей. Где-то обнаруживается просчет, неучтенный зазор, складка, я успеваю подумать об этом просчете, неучтенном зазоре, складке, но обозначить не умею, поэтому слово/мысль/лозунг превращается в бессмысленный крик разъятого рта, который не вонзается в сборище незнакомых мне людей, но разносится над округом/городом/государством/европой/опытом, и замерзает где-то там, где-то над. Франция, ах, Франция, скажи мне что-нибудь, чтобы я тебя услышал, трубка мотается на проводе и издает истошное шипение, грохот, дым. Девятое Термидора, застрявшее не в звуке, а в неясности, но что это за неясность — это когда мы не понимаем, что нам кричать: ДА ЗДРАВСТВУЕТ или ДОЛОЙ, и в каком порядке, в каком положении нужно иметь свое тело, что нужно держать в голове, к чему быть готовым. Разница между ДА ЗДРАВСТВУЕТ и ДОЛОЙ, между МЫ и ОНИ засыпает куклу моей могилы известью, кладет на меня бетонную плиту тяжестью в несколько тонн, чтобы я ничего такого не выдумал из этих условий, чтобы не шепнул чего ненароком, не выкрикнул с места, я, рождающийся двадцать шестого октября, седьмого ноября, сегодня, завтра, через год, избитый младенец, что без посторонней помощи на коляске катится по лестнице вниз и въезжает в Диснейленд скорби/насилия/эксплуатации, в Дворец Унижения, отвратительный монумент из человеческих внутренностей и золота. Коляска обрастает пуленепробиваемым металлом, трещит и каменеет обивка, толстеет корпус. Перед ребенком море возможностей! Он плещется, ногами/руками туда/сюда водит, хватает & орет. Он может остаться внутри умножающейся машины, рупоры будут раздавать его дикий ор, будто куски мяса, пока не прогремит изнутри брони глухой взрыв — такой глухой, что никто даже значения не придаст. Другой вариант — освободив дорогу на лестнице своим ходом, вовремя для себя/неожиданно и невовремя для других выпрыгнуть из своего чудовищного транспорта, который уже едва ли остановит движение. Коляска катится, ну да, допустим, как обычно, по кругу, по спирали, вперед-назад: кровавая ванна Марата едва ли успевает высохнуть под ногами нового императора, Людовик XVI от скуки надевает красный колпак, демонстранты улыбаются, все происходит очень быстро, это только секунды/месяцы/годы, только что упавшая голова начинает издавать резолюции, кричать ДОЛОЙ и ДА ЗДРАВСТВУЕТ, постоянное повторение/повторение///повторение, тускнеет различие, а я рождаюсь седьмого ноября или двадцать шестого октября, трясусь от холода и страха, падаю и ползу, а потом снова падаю, я падаю, падаю я, Лев Троцкий, вымаранное слово, утренняя звезда, Иуда, Иудушка Троцкий, предатель, сволочь, слизь, Я КАК ТРОЦКИЙ В СЕРИАЛЕ ТРОЦКИЙ, я Константин Хабенский, я в этом фильме главный актер, я сценарист, и я режиссер, Алла я, алый, как вывернутая перчатка, я алый, Алла, Арлекино, нужно быть смешным для всех, ребенок я, маленький-маленький, говорить не умею — только падать ползти падать ползти & ползти & ползти и падать, падла и гадина, куда бы мне рассмеяться в этой комедии, в какую камеру, пока ты смотришь на небо двадцать шестого октября или седьмого ноября и видишь там черную точку, которая, кажется, вот-вот расширится, упадет на землю, пожрав ландшафт, но это просто какая-то нелепость, вроде воздушного шара над страной, в которой мне никогда не поставят памятника, ребенок плачет по улетевшему шарику, мама тянет его за руку, страшно кричит, дома серые, деревья зеленые, звездочка тоже зеленая или красная, земля черная, сегодня мой день рождения.
Сборище людей достает для Троцкого праздничный торт с горящей свечкой в форме нуля, он очень радуется, очень веселится, задувает ее, пока все люди ловят каждое движение его тела, либо вонзает лицо куклы в этот торт, и все очень расстраиваются, все очень грустят, после немой сцены кукле новорожденного Льва Львова/Седова/и т.д. отрубают голову, но она, может быть, падает сама собой, без лишних движений.
ВЕЩИЙ ОЛЕГ // ПИФАГОР // СОЛНЫШКО В РУКАХ
Эшафот разворачивается, теперь это площадка для выступления. На нее выходит Лев Львов/Седов/Антид Ото/Перо, на нем может быть кожаный плащ, его лицо в целости и сохранности, никакой повязки нет. Он стоит боком, в профиль по отношению к театральным зрителям. Перед ним сборище людей, его слушателей. Он дает речь и активно жестикулирует. Спереди, ближе к зрителям, появляется Луиза Брайант, американская коммунистка.
ЛУИЗА БРАЙАНТ …наверное, он был похож на Марата. Неистовый, змееподобный, он раскачивал/раскачивал/раскачивал толпу, как сильный ветер колышет высокую траву. NO OTHER MAN, никто другой не мог вызывать такой же гвалт, такую же ярость, но эти жалящие/жалящие/жалящие слова произносились на холодную голову.
ЛЕВ ЛЬВОВ Около того же времени я наткнулся на гадюку, гуляя с няней в саду. «Гляди, Лева, — сказала няня, показывая что-то блестящее в траве, — табачница зарыта в земле». Няня взяла палочку и стала раскапывать. Табачница развернулась, вытянулась в змею и с шипением поползла по траве. Няня вскричала и резко убежала. Мне было трудно переставлять быстро ноги. Захлебываясь, я рассказывал потом, как мы думали, что нашли в траве табачницу, а оказалась гадюка.
Люди начинают отходить от Львова/Седова/и т.д., они постепенно приближаются к зрителям и по очереди высказываются.
ЧЕЛОВЕК 1 Когда в Тиррении Лев Троцкий увидел змею, что ползет к нему, он, кажется, был совершенно холодная голова! Нууу, холодная голова! Ноль внимания. Сплошная собранность и даже немного насмешливость, думаю я. Ну, ползет она и ползет, ничего страшного, языкастая гадина, болтушка, на все воля божья. Но нет!!! Но не тут-то было!!! Спокойствие, как бы мне это выразить, оказывается разрезано прыжком змеи, то есть она прыгает на него, на Троцкого, и кусает. Все? Неужто конец? Нет! Троцкий, так сказать, взаимно кусает змею, змея умирает.
ЛЕВ СЕДОВ ТАК ВОТ ГДЕ ТАИЛАСЬ ПОГИБЕЛЬ МОЯ / МНЕ СМЕРТИЮ КОСТЬ УГРОЖАЛА!
ЧЕЛОВЕК 5 Худое, заостренное лицо Троцкого выражало мефистофельскую злобную иронию. Нет, иначе. Худое, заостренное лицо Троцкого нередко выражало мефистофельскую злобную иронию, это было так явно, что слушатели нередко закрывали глаза. Когда они открывали глаза, они снова видели мефистофельскую злобную иронию, которую выражало лицо Троцкого, худое и заостренное.
АНТИД ОТО ИЗ МЕРТВОЙ ГЛАВЫ ГРОБОВАЯ ЗМИЯ / ШИПЯ МЕЖДУ ТЕМ ВЫПОЛЗАЛА!
ЧЕЛОВЕК 10 Страшные знаки страшных идей! Кремлевская пятиконечная звезда, красный цвет флага и пионерского галстука, серп и молот на государственном гербе, в руках рабочего и колхозницы, обращение «товарищи» — все эти символы советской эпохи взяты из масонских учений и толкуются как КРОВЬ, СМЕРТЬ, ПЕЧАЛЬ, СОВЕРШЕНСТВО.
ПЕРО КАК ЧЕРНАЯ ЛЕНТА ВКРУГ НОГ ОБВИЛАСЬ / И ВСКРИКНУЛ ВНЕЗАПНО УЖАЛЕННЫЙ КНЯЗЬ!
ЧЕЛОВЕК 2 Керенский просто сдал Ленина России. И Керенскому тоже ничего не сделали, понимаете. Он вовсе не… как говорят, якобы в женском платье, — это все легенды. Ни в каком не в женском платье, не в платье медсестры. Он спокойно просидел несколько месяцев в России, и потом через Архангельск выехал к своим братьям в Европу. Никто ему ничего не сделал.
ЛЕВ ЛЬВОВ Я ОТТОЛКНУСЬ ОТ СКУЧНЫХ СЛОВ ОСВОБОЖУСЬ ОТ ТЯЖКИХ ОКОВ / ХОЧУ ЧТОБ СЧАСТЬЕ СТАЛО НАМ С ТОБОЙ НАГРАДОЙ!
ЧЕЛОВЕК 7 Когда люди захотят заклеймить кого-нибудь самым позорным именем, они скажут: это Троцкий, это Зиновьев, это Каменев. Эти три имени будут означать убийц, предателей и изменников. Как давно знаем мы эти имена? Троцкий! Сколько лет боролся он против партии большевиков! У Ленина было для него два прозвища: Иудушка и Балалайкин. Иудушка — то есть предатель, изменник. Балалайкин — пустозвон, фразер: Троцкий очень любил щеголять звонкими и как будто революционными фразами. До Октябрьской революции было много людей, называвших себя «революционерами», которые на самом деле были против революции. Троцкий был тоже из таких. Кроме того он был честолюбец, любил власть, почести и ради них был готов на все мерзости...
ЛЕВ СЕДОВ ГДЕ-ТО НАД ЗЕМЛЕЙ / МЫ ПАРИМ С ТОБОЙ В ОБЛАКАХ / КАК ЛАВИНОЙ СНЕЖНОЙ В ГОРАХ / НАС НАКРОЕТ СЧАСТЬЕМ И ТЕПЛЫМ ВЕТРОМ!
ЧЕЛОВЕК 30 Гипсовый истукан, грозящий в небо, был установлен накануне въезда Льва Троцкого на остров Свияжск. Иуду закрыли чехлом от артиллерийского орудия и выставили вооруженную охрану. Утром следующего дня прибывший на остров наркомвоенмор велел собрать митинг, где произнес зажигательную речь, в которой приравнял Иуду Искариота к первому в истории протестанту, революционеру, бунтарю с насилием и произволом в арсенале. Толпа слушала вяло и, едва ораторы отговорились, разошлась.
АНТИД ОТО СОЛНЫШКО В РУКАХ / И ВЕНОК ИЗ ЗВЕЗД В НЕБЕСАХ / И С ДРУГИХ ПЛАНЕТ ВСЕ ВИДЯТ НАС / МНЕ ТАК ХОРОШО С ТОБОЙ МЕЧТАТЬ ОБ ЭТОМ!
К концу действия все сборище оказывается на авансцене. Перед Львовым/Седовым/и т.д. совершенно пустое пространство, но он не обращает на это никакого внимания, продолжая вести свою речь и петь красивые песни про солнышко. Сборище может уйти/остаться/сесть перед сценой. Не исключено, что перед Львовым/Седовым/и т.д. в качестве единственного слушателя остается Коба/няня Троцкого/Керенский.
ГЕОРГ БЮХНЕР // ДЕТСКИЙ РЕВОТРЯД
Революционная группа/отряд/партия детей (мужчины, стоящие на коленях). Жозеф Бара, Павлик Морозов, Агриколь Виала и тринадцатилетний мальчик-возница (он уверяет, что ему пятнадцать). Одновременно, по несколько раз они выкрикивают свои имена в качестве лозунгов, шагая туда-сюда, в разные стороны.
Так, Жозеф Бара кричит Я ЖОЗЕФ БАРА УБИТЫЙ МАЛЬЧИК-РЕВОЛЮЦИЯ.
Павлик Морозов кричит Я ПАВЛИК МОРОЗОВ МАЛЬЧИК УБИВШИЙ В СЕБЕ СЕМЬЮ.
Агриколь Виала кричит Я АГРИКОЛЬ ВИАЛА ОНИ ПОМЕШАЛИ МНЕ ВСЕ РАВНО Я УМИРАЮ ЗА СВОБОДУ.
Мальчик-возница кричит ВСТАВАЙ ПОДНИМАЙСЯ РАБОЧИЙ НАРОД ВСТАВАЙ НА ВРАГА ЛЮД ГОЛОДНЫЙ.
На сцену выходит двадцатилетний Георг Бюхнер, немецкий драматург. ПОРОК ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВРАГ СВОБОДЫ НО МЫ КАК ДЕТИ НЕПОРОЧНЫ. Георг Бюхнер встает перед ревотрядом детей, взмахивает рукой, они замолкают. Мальчик-возница падает замертво, некоторое время все его тело сотрясается и кричит, потом замирает. Все смотрят на него, но быстро отводят взгляд, обращенный к немецкому драматургу.
ГЕОРГ БЮХНЕР В каждом маленьком ребенке! И мальчишке, и девчонке! Есть по 200гр. взрывчатки! Или даже полкило! Должен он бежать и прыгать! Все хватать, ногами дрыгать! А иначе он взорвется! Трах-бабах! И нет его! Друзья, иногда мне казалось, что я помню, как сосал грудь матери. Иногда. Но не всегда. Я помню себя маленьким мальчиком, я, маленький мальчик, стою в гостиной, в зале, я стою, я, маленький мальчик, в знакомой семье, где есть девочка двух или трех лет. Меня, маленького мальчика, называют женихом, ее, девочку, — невестой. Дети играют в зале на крашеном полу, потом она, то есть девочка, исчезает, а я, то есть маленький мальчик, он, то есть я, стоит один у комода, он переживает момент остолбенения, как во сне. Входит мать с хозяйкой. Мать смотрит на меня, на мальчика, на мальчика, на мальчика, потом на лужицу & лужицу & лужицу возле него, потом опять на меня, то есть на него, на мальчика, качает головой и говорит КАК ТЕБЕ НЕ СТЫДНО. Я, то есть мальчик, нет, он, это он смотрит на мать, на меня / на себя и затем на лужицу, лужицу, как на нечто ему совершенно постороннее, как на нечто мне совершенно постороннее, что еще важнее. Друзья, иногда мне казалось, что я помню, как сосал грудь матери: молоко сворачивалось в горох, и я ел его. Друзья, иногда мне и такое казалось. Правда. Честное слово. Это говорю вам я, ЛЕВ ТРОЦКИЙ.
Детский ревотряд аплодирует, потом кричит / агитирует / разбрасывает нелегальные листовки, потом они жмут руки людям в черно-белых костюмах, садятся за столы с печатными машинками, печатают декреты, разбрасывают бумагу — уже с печатью, разбрасывают книги, их лица стареют / люди в черно-белых костюмах покрывают их лица глиной. Жозеф Бара, Павлик Морозов, Агриколь Виала встают из-за столов и уходят, громкий стук печатных машинок продолжается.
ИНТЕРНАЦИОНАЛ / 1940
(Гимн)
Крошится по краям революция, не хватает,
мать твою за ногу, не хватает меня, ах, ребенок
с раскрошенной челюстью в пересохший рот
засыпает Суть, ах, еще и щебень, еще и песок,
засыпает она, а куда бы поднять кулак, а куда бы
задвинуть, не как бы, но якобы, счастье мое, эх ты,
счастье мое, обними меня, острой проволокой
вьется / выгибается КАК БЫ ///выебывается, я тут
вкалываю, потом изымаю, иголка крутится, потом
поверх пыли туда прыгает/обратно прыгает & рыгает,
сука, срыгивает, я не обрадован — я обнародован
разом, играю, инструкции вылетают из рая,
и чья-то рука опрокидывает мою голову, и чья-то
рука трясет ее киндер-сюрпризом обветренным
на взвинченной интонации, и недостаточные аргументы
за роговицу цепляются, типа газированная вода,
типа все неучтенные зерна вскипают в разрушенное
лицо, КАК БЫ !Всем Занять Исходные Позиции!, ох,
и как же все разбегаются, бесконечная пересборка,
полиция, я бы тщательно выучился, чтобы каждому
стеклышку бутылочному ответить что надо / взвиться
и выгнуться / из РОДНОГО СНАРЯДА вырваться / на штыке
крошится, мать твою за ногу, революция, выгибается
сразу, выебывается, индевеют проклятья, и
Кратер-Раскаленный истекает техникой
безопасности, в магме варятся кости.
ЯКОБИНЦЫ // ВЛАСТЬ ХУДОЖНИКОВ // ДВА ДАВИДА
Жак Луи Давид голосует за смерть короля (льет из ведра красную краску на каменное изваяние властителя или деревянный памятник Иуде/Марксу/Энгельсу из Свияжска) / разводится с женой-роялисткой / жмет руки якобинцам, сразу после пишет портрет Наполеона / переодевается в черную рубашку, надевает лавровый венок, становится в позу Витрувианского человека. Четырнадцатилетний Давид Сикейрос, активист детского ревотряда, кричит УМРИ мексиканскому диктатору Порфирио Диасу (опять же каменному изваянию), из-за изваяния выходит Лев Троцкий с перевязанной челюстью, бросает собственную куклу на пол (или куклу своего тела, ложится сам), Давид Сикейрос стреляет в Льва Львова/Седова/Антида Ото (или в его куклу) из пистолета, либо бросается на нее с ножом, либо фотографирует ее на телефон со вспышкой. Вспышка раздается по всей сцене, вплоть до мерцания стробоскопа. Давид Сикейрос надевает лавровый венок, переодевается в черную рубашку. Давид Сикейрос и Жак Луи Давид берут куклу в руки, оттаскивают ее в сторону и идут в клетку/стеклянный куб/загон, что стоит в правой части сцены. Работники сцены или члены детского ревотряда закрывают художников в клетке/стеклянном кубе/загоне. В левой части сцены появляется гильотина. Оглушительно громко звучит музыка: Death Grips — Guillotine. Давид Сикейрос и Жак Луи Давид покачиваются, на их шеях висят свистки, какие обычно бывают у преподавателей физкультуры и полицейских в кино, они свистят в них, работникам сцены (или членам детского ревотряда) указывая пальцами на куклу Льва Львова/Седова/Антида Ото, тогда работники сцены (или члены детского ревотряда) берут в руки куклу, относят ее к гильотине, кладут под висящее лезвие. Все происходящее Давид Сикейрос и Жак Луи Давид из места своего заточения снимают на камеру, что транслирует изображение на фон. Из-за изваяния появляется Лев Троцкий, он подходит к гильотине и приводит ее лезвие в действие, тогда голова падает в корзину. Возможен вариант, при котором голова остается на месте. Лезвие гильотины должно приводиться в движение раз за разом, пока не закончится музыка.
СЕМЬЯ РЕВОЛЮЦИОНЕРА
Гостиная/дворцовый зал/абсолютно черное пространство, где только человеческие фигуры выделены прожекторами. Ко Льву Седову-старшему/Льву Львову/Антиду Ото/Перу/и тд подходят члены его семьи, Наталья Седова/Александра Соколовская, Лев Седов-младший/Зинаида Волкова/Сергей Седов/Нина Невельсон. У всех в руках искусственные младенцы беби-боны/красные знамена. Родственни:цы говорят на эсперанто/по-русски/по-английски, обнимают отца семейства. По всей сцене раскиданы семейные фотографии, фоторамки, искусственные цветы, свечи. На фоне/иногда из уст актеров и актрис может звучать песня НАС ПРОСТО МЕНЯЮТ МЕСТАМИ ТАКОВ ЗАКОН САНСАРЫ КРУГОВОРОТ ЛЮДЕЙ.
НАТАЛЬЯ СЕДОВА Я тебя люблю.
ЛЕВ ЛЬВОВ И я тебя люблю, я всех вас люблю.
ЛЕВ СЕДОВ Люблю тебя, папа.
ЛЕВ СЕДОВ И я тебя люблю, сынок, люблю тебя.
ЗИНАИДА ВОЛКОВА Если бы ты знал, как сильно я тебя люблю.
АНТИД ОТО Как же не знать. Знаю. Знаю тебя, ценю факт твоей любви, и сам не отстаю, но люблю тебя.
АЛЕКСАНДРА СОКОЛОВСКАЯ Если бы я выбирала между тобой и революцией, я бы выбрала тебя, потому что ты и есть революция, и я целую революцию в глаза.
ПЕРО Если бы все языки мира оказались уничтожены, я бы придумал свой, и он состоял бы из трех слов: Я Люблю Тебя.
НИНА НЕВЕЛЬСОН Папа может папа может все что угодно плавать брассом спорить басом дрова рубить.
ЛЕВ ЛЬВОВ Когда я говорю, что я тебя люблю, я имею это в виду, то есть так: я люблю только тебя, я не люблю чужих детей. Любовь к чужим детям была бы расточительством, подлым воровством драгоценного ресурса моей любви прямо из твоих рук.
СЕРГЕЙ СЕДОВ Это взаимно, отец. Но неужели у любви может быть мера?
ЛЕВ СЕДОВ Конечно, сын, я люблю тебя. Мы не можем любить всех: если мы любим всех, мы не любим никого. Любовь — это такое поэтическое вещество, и его, как и все на свете, можно измерить. Чем меньше людей ты любишь, тем больше счастья кажд:ой из любимых.
АЛЕКСАНДРА СОКОЛОВСКАЯ Как интересно.
АНТИД ОТО Я ненавижу тебя.
АЛЕКСАНДР СОКОЛОВСКАЯ Но ты же только что говорил иначе.
ПЕРО Наверное, это и называют диалектикой. Катулл. Я люблю тебя на 360. Все остальные на проводе повисят.
ЛЕВ СЕДОВ Папа, спасибо тебе за все, дорогой.
ЛЕВ ЛЬВОВ Тебе спасибо, я — руина, ее сущность, канувшую в прошлое, ты взламываешь, открываешь в ней калитку, строишь на ней руину себя, получается что-то новое. Я бы отказался от своего тела, чтобы больше ничего не производить, ведь и тебя одного достаточно на этом свете.
ЗИНАИДА ВОЛКОВА Отец, ты луч света в темном царстве, ты зеркало, слепая справедливость, ответ на все вопросы, этическая непогрешимость, еще много световых тысячелетий назад, во времена, когда и времени никакого не было, твое личное дело было выписано крепкой рукой и поцеловано милосердными губами.
СЕРГЕЙ СЕДОВ Папа, ты во всем, и все в тебе. Солнечные лучи выжигают твое имя на сетчатке, дятлы азбукой морзе выстукивают твое имя, соловьи высвистывают твою фамилию, рыбы вытягивают рты в форме твоего отчества, отечество твое в безопасности, пока зорок глаз моего отца, покуда громок его голос.
НАТАЛЬЯ СЕДОВА/АЛЕКСАНДРА СОКОЛОВСКАЯ Я люблю только тебя, а это значит, что мне и видеть не хочется других людей, других пап и мужей, я бы отправила их за далекие версты.
АНТИД ОТО Другие люди, другие мамы и жены, погружены в ложный образ. Они вселяют в меня ужас, то есть я не хочу их видеть, их много, мне очень страшно, а ты одна, единая и неделимая. Быть любимым тобой — привилегия, и я самый привилегированный человек на свете.
НИНА НЕВЕЛЬСОН Ты гекзаметр, ты о шести стопах, о пяти головах, ты элегия, тебя никогда не бывает много, нежность, ты ни в чем не виноват, но все всегда благодаря тебе.
ПЕРО Человек, который любит, как бы имеет на своем теле невидимый бронежилет, что защищает его от всяческой несправедливости и ложного осуждения, он прав, факты обнимаются и поют на его стороне. Его нельзя бить, на него нельзя плевать, его мнение нельзя не учесть. Это не только понятные каждому законы, это еще и здравый смысл.
СЕРГЕЙ СЕДОВ Папа может папа может все что угодно плавать брассом спорить басом дрова рубить.
ЛЕВ СЕДОВ Как интересно.
ЗИНАИДА ВОЛКОВА Я ненавижу тебя. Диалектика. Катулл.
ЛЕВ СЕДОВ Как интересно.
ЛЕВ СЕДОВ Ничего страшного. Люблю тебя, папа.
ЛЕВ СЕДОВ Все хорошо. Все в порядке. О-о-ой, мама.
Семья революционера повторяет реплики, меняется репликами, смотрит в зрительный зал, замолкает, продолжает смотреть. Сначала тишина, потом на фоне начинает взрываться салют/порох/картечь/записанные аплодисменты/смех. Они все вбегают в зал.
КЛЯТВА В ЗАЛЕ ДЛЯ ИГРЫ В МЯЧ // «ОКТЯБРЬ»
Зал для игры в мяч / цирк МОДЕРН. Повсюду на штативах расставлены камеры, по очереди транслирующие происходящее. Музыка: King Crimson — 21st Century Schizoid Man. NEUROSURGEONS SCREAM FOR MORE. Отовсюду летят крики: ЗДЕСЬ ВАМ НЕ ЗАЛ ДЛЯ ИГРЫ В МЯЧ или ЗДЕСЬ ВАМ НЕ ЦИРК МОДЕРН.
По центру стоит Лев Троцкий в костюме Иуды.
В виде некого огромного хора стоит детский ревотряд (мужчины на коленях).
В зрительном зале актеры декламируют:
кто-то читает ПРИЗРАК БРОДИТ ПО ЕВРОПЕ ПРИЗРАК КОММУНИЗМА,
кто-то поет ВСТАВАЙ ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЙ ВЕСЬ МИР ГОЛОДНЫХ И РАБОВ,
кто-то поет КАЖДЫЙ МАЛЕНЬКИЙ РЕБЕНОК ВЫЛЕЗАЕТ ИЗ ПЕЛЕНОК.
В отдалении стоит Алла Пугачева, произносящая речь
(«Нарисованный зверь»/«Теперь я хочу сказать яснее»).
Это похоже или на страшный рейв, или на мировой трибунал.
На сцене стоит пара кроватей, в них тихо спят люди (на голове колпаки, на теле пижамы). Троцкий и Ленин? Лежите, я сейчас кому-нибудь поручу.
Еще на сцене стоит ванна, в которой сидит Марат, которого ножевым ударом убивает Шарлотта Корде.
Марат и Корде меняются местами. Марат убивает Корде, лежащую в ванне. Они снова меняются.
Лев Троцкий выводит на эшафот Робеспьера с раздробленной челюстью, снимает с него повязку, гильотинирует.
Робеспьер выводит на эшафот Льва Троцкого с раздробленной челюстью, снимает с него повязку, гильотинирует.
Ландвер-канал. Герман Сушон стреляет в Розу Люксембург.
Роза Люксембург стреляет в Германа Сушона.
Рудольф Липман стреляет в Карла Либкнехта. Карл Либкнехт стреляет в Рудольфа Липмана.
Людовик XV четвертует Робера-Франсуа Дамьена. Робер-ФрансуаДамьен четвертует Людовика XV.
Футбольное поле. Актеры играют в футбол/баскетбол/волейбол.
Некоторые актеры одеваются в костюмы врачей (АНТИД ОТО), надевают медицинские маски, ухаживают за спящими, кровати которыхпревращаются в больничные койки.
Битва при Филиппах. Поэт Гораций, член детского ревотряда, просит прощения, плачет, взывает к милости.
Стратон помогает Марку Юнию Бруту броситься на меч после поражения в гражданской войне.
Ватага, впереди которой идет обезумевший от ярости Катилина, заставляя нести перед собой знаки консульского достоинства.
Застолье Катона Утического и философа Сократа. Катон Утический читает отрывки из эссе Георга Бюхнера «Катон Утический»,
Сократ читает рэп. Они пьют из кубков, падают.
На сцене столпотворение, звуки смешиваются до неразличимости, слышны крики ДОЛОЙ, ДА ЗДРАВСТВУЕТ или ГОООЛ.
В зрительном зале актеры декламируют:
кто-то поет O PARTIGIANO PORTAMI VIA O BELLA CIAO BELLA CIAO BELLA CIAO CIAO CIAO,
кто-то поет WE SHALL OVERCOME WE ARE NOT AFRAID TODAY. Что-то Видно, Нет, Ничего Не Видно, А, Бля, Секси, Нет, Секси Меня Убило,Не Видно, Да и Не Разберешь Уже, А, Бля, Бог Его Знает, Нет, Разберет Его, Ах, Бегут Куда-то, Что-то Делают Там, МЯСО РУБЯТ НА ТЕБЯ ДАЖЕ НЕ ГЛЯДЯТ, Ах, Куда Там, А, Бля, Да Здравствует, э, Куда Там, Долой, НЕТ, НЕ РАЗДВАИВАЛОСЬ НЕБО, НЕ РАСКАЛЫВАЛОСЬ, ВСЕ БЫЛО ТАК ТИХО, КАК, КАК БУДТО КТО-ТО ЧИХНУЛ, НУ, ЧУТЬ ГРОМЧЕ ОБЫЧНОГО, ЛЮДИ ВОСПИТАННЫЕ ЗНАЧЕНИЯ НЕ ПРИДАЛИ, А, Бля, Куда Там, Бежит Кто-то, Вспышки Там Сверху, Куда Там, Хорошо Тому, Кто в Своем Дому, Моя Хата, Бля, А, Бля, Децимация, Может, ЭТО ТЕБЕ НЕ ЦИРК МОДЕРН, Ах, Не АХ, Это Ай, Это Ой, Иуда, Всех Предали, Все Голые Теперь, Ощипали, Ободрали, А ХАТА ЗДЕСЬ МОЯ, К ПОСТЕЛИ ПРИЖМУСЬ, ЛЕЖУ-ПЕРЕЖИДАЮ, Темная, Ох, Темная Ночь, Нет, Не Видно, ЭТА НОЧЬ РЕШАЕТ, Спят Вожди, Я Один у Телефона Стою, Да Здравствуй, Здравствует, Куда Там, Долой, Почва Ползла Под Ногами, СТАНЕШЬ ТРИНАДЦАТЫМ БУДЕШЬ ПРОКЛЯТ, Мое Имя Меня, Мое Имя, Не Видно НИ ЗГИ, А НА ТЕБЯ ДАЖЕ НЕ ГЛЯДЯТ, НО ЗАМЕТИТЬ — ЗАМЕТИЛИ.
В театре-то и развернулась идеология евойная, еейная, ихняя, а не моя, во всем объеме. Сидеть на месте мешают, бегают, кричат, что от меня требуется, не объясняют.
Актеры декламируют тексты, МУЗЫКА: King Crimson — 21st Century Schizoid Man, NOTHING HE’S GOT HE REALLY NEEDS, актеры декламируют тексты в зрительном зале:
кто-то читает НАТЕР Я ИМ ПОЛЫ СКАЖЕМ В ПОНЕДЕЛЬНИК А В СУББОТУ РЕВОЛЮЦИЯ ПРОИЗОШЛА,
кто-то читает КАПИТАЛИСТЫ АНГЛИИ ФРАНЦИИ И АМЕРИКИ ПОМОГАЮТ ДЕНЬГАМИ И ВОЕННЫМИ ПРИПАСАМИ РУССКИМ ПОМЕЩИКАМ,
кто-то читает речь Робеспьера Смерть Дантона ОНИ ИЗДЕВАЛИСЬ НАД СВЯЩЕННОЙ ДРАМОЙ РЕВОЛЮЦИИ / БЫТЬ МИЛОСЕРДНЫМИ К ЗЛОДЕЯМ НЕТ / БЫТЬ МИЛОСЕРДНЫМИ К НЕВИННЫМ ДА.
Спартак/Кирк Дуглас кричит Я СПАРТАК, погибает в бою (он ранен дротиком в бедро).
Прометей (прикованный) срывается с цепи, и его тело разбивается о скалы.
Фоном тянется вереница душ. Энеида, VI книга. Матросы, Кронштадтское восстание. Венгерское восстание. Ян Палах сжигает себя на Вацлавской площади.
Суд над Чикагской семеркой. Я СИРОТА АМЕРИКИ / НАЦИЯ ОТЧУЖДЕННОЙ МОЛОДЕЖИ. Владимир и Роза.
Фракция Красной Армии отмечает 8 мая, 1976 год.
Пакт Молотова-Риббентропа.
Красный ковчег врезается в Философский пароход. Красная угроза, Occupy Wall Street и так далее.
На сцене и в зрительном зале столько людей, что становится тяжело
дышать, иногда они поют ту или иную песню хором, потом снова расходятся
в звуке. Действия повторяются, может произойти что угодно.
АНДРЕ БРЕТОН совместно с Троцким пишет манифест За Свободное Революционное Искусство, дает пощечину КОМУ-ТО, говорит ЧТО-ТО, какая разница.
РЕНЕ КРЕВЕЛЬ говорит последнее слово: Пожалуйста, кремируйте мое тело. Мерзость.
СТОП. СНЯТО.
Все успокаиваются, освобождают пространство, выносят койки со спящими, Лев Троцкий уходит и садится в зрительном зале.
МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ // ЦЕРЕМОНИЯ ОСКАР
Соединенные Штаты Америки. Лос-Анджелес. Большой зал для церемоний. Номинация ЛУЧШИЙ АКТЕР / СЦЕНАРИСТ / РЕЖИССЕР. Ведущие, что объявляют победителя, с лицами или масками Сталина и Маккарти. На фоне уже подготовлен праздничный стол (победитель должен есть). Кто-то смазывает керосином блюда на этом столе. Полицейские в костюмах Микки Мауса или Чарли Чаплина размахивают дубинками и пытаются догнать Чарли Чаплина. ЧАПЛИН ТЫКАЕТ В ЗРИТЕЛЕЙ КОММУНИСТИЧЕСКИМ ПАЛЬЦЕМ. And the Oscar goes to Leon Trotsky. Лев Троцкий сидит в зрительном зале, его снимает и транслирует на сцену камера. Он улыбается, он очень рад своей победе, фоном идет музыка: Kanye West — Power. NO ONE MAN SHOULD HAVE ALL THAT POWER. Под музыку Троцкий выходит на сцену, чтобы выступить с речью по случаю захвата власти в США / (пере)выполнения плана Мировой Революции. На фоне показывают кадры из предыдущей сцены, то есть из фильма «Октябрь» (реж. Лев Троцкий) + кадры, где Л.Т. бросается на амбразуру / рвет на груди тельняшку / держит на руках поверженного Корнилова/Колчака/Франко/Муссолини. Лев Троцкий начинает говорить.
ЛЕВ ТРОЦКИЙ Я могу говорить. Спасибо, Америка! Каждому сыну твоему, каждой дочери твоей спасибо. Я могу говорить. Непонятно только, о чем теперь говорить. Я могу сказать, например, что ГОД МОЕГО РОЖДЕНИЯ БЫЛ ГОДОМ ПЕРВЫХ ДИНАМИТНЫХ УДАРОВ ПО ЦАРИЗМУ, но это ничего не значит. Страшно болит голова, всегда легче писать, чем произносить слова. Не так. Точнее будет сказать, что лучше не мерцать лицом, которое здесь совершенно ни к чему, хоть меня и снимает прямо сейчас камера, что растягивает это самое лицо во всю стену, мои глаза, что-то там выражающие сквозь очки, ГЛАЗА ЗЕРКАЛО ДУШИ, глаза, которые не сообщают абсолютно ничего, чего нельзя сказать о псевдонимах, по каждому из которых можно вынести какой-нибудь вердикт и сказать, какой стороной к зрителю здесь повернулось бессознательное. Ах, откуда же эта странная фамилия! Можно говорить об именах надзирателей, о фигурах власти, об отцах, можно говорить о слове TROTZEN = противостоять, упрямиться, упорствовать, сопротивляться. Одним моим именем можно напугать человека любых политических взглядов! Троцкий, trotzen, trotzen, Америка, поцелуй меня, как родного сына, как личного брадобрея, как актера Бродвея, Америка, милая, я в этой камере, как в камере, это мюзикл, в котором я играю главную роль, но не знаю своего текста, не помню ни одной песни — только двигаю ртом, смотря на соседей, подражаю их движениям, надеюсь, что никто не заметит, может, так и переживу это все, дотяну до смерти одним движением рта, ваше внимание уже не догоняет меня, а рот мой открывается, как разверстая рана в черепе, голова моя как мускул, сведенный судорогой, руки мои подвижны посреди речи, как пальцы, я смотрю перед собой, а здесь каждый квадратный вершок занят, каждое человеческое тело уплотнено, здесь все может рухнуть под непосильной тяжестью, я возвращаюсь сюда раз за разом, часто — через узкую траншею тел, иногда на руках. Воздух, напряженный от дыхания, взрывается криками, особыми страстными воплями, вокруг меня и надо мною то и дело возникают плотно прижатые локти, груди, головы, я говорю как бы из теплой пещеры человеческих тел, И ТЕЛО БЬЕТСЯ МОЕ, КАК СЕРДЦЕ, И ТЕЛО БЬЕТСЯ МОЕ, КАК СЕРДЦЕ, И ТЕЛО БЬЕТСЯ МОЕ, КАК СЕРДЦЕ, КАК КРАСНОЕ СЕРДЦЕ, КРАСНОЕ, КРАСНОЕ СЕРДЦЕ, ох, набрякло, сука, ох, как набрякло, сука, корябает! Человека не узнаешь по глазам! ЧЕЛОВЕКА УЗНАЮ Я ПО МУНДИРУ. Как вычислить коммуниста среди этих ласковых лиц? Какого цвета у него глаза, какого цвета кожа? За последние годы ГПУ истребило в СССР многие сотни моих друзей, включая членов моей семьи. Преждевременная смерть одной моей дочери, самоубийство другой. Арест и исчезновение моих зятей, моего младшего сына. Убийство Льва Седова, старшего моего сына, в Париже. Этот перечень можно продолжать без конца. Откуда-то сверху, как будто надрезали там страшный тяжелый мешок, высыпаются личные дела с непонятным клеймом ТРОЦКИСТ. Какие ИЗЪЯНЫ торчат на лице у троцкиста, компартия? Я ОДИН У ТЕЛЕФОНА СТОЮ, пишу статью за статьей, манифест за манифестом, стихотворение за стихотворением, теперь я пишу пьесу, и она начинается словами ГУСТАЯ ТОЛПА ЛЮДЕЙ ПЕРЕД ЭШАФОТОМ НА ЭШАФОТЕ ГИЛЬОТИНА С ДЕТСКОЙ КОЛЯСКОЙ и так далее. Я как бы автоцитата, фамилия в скобках, голос за кадром, куратор самого себя, себе служу и себя предаю, стою абсолютно за любой движ, хоть за победу, хоть ЗА САМБО, я кто угодно, но не Калинин, я антидот, доктор, главврач, кожаный плащ на плечах министра, бездарный косплей, оптимист будущего, я преподаватель Высшей Школы Экономики, Российского Государственного Гуманитарного Университета, Московского Государственного Университета, каждого колледжа страны, я везде, я тайный агент, искуситель, Бронштейн, я Бернштейн, я Давид Сикейрос, Рамон Меркадер, владыка, царь, верховный, бля, выше всех, сволочь, гадина, падла, человек в истории. ЧЕЛОВЕК В ИСТОРИИ ЭТО ПАДЛА ГАДИНА СВОЛОЧЬ. Я говорю одно и то же, у меня есть только одна речь, один язык революционера, им я говорю на митингах с народом и буду говорить с союзниками и с германцами, с мамами, с папами, с антипапами и антимамами. Одна и та же речь, написанная одним и тем же языком, чуть меняется с каждым разом: строчные буквы заменяются на прописные, и за эту речь можно умереть, прописные заменяются на строчные, и над ней можно посмеяться. Я смеюсь и замолкаю, В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ВОЗМОЖНО ТОЛЬКО ТО СООБЩЕНИЕ КОТОРОЕ МЫ УЖЕ ДЕЛАЕМ ЖЕРЛАМИ ПУШЕК. Такая вот сентенция, такая хитрость, такая ловкость. В какой-то момент жерло пушки субстантивируется сплошным каким-то солярным знаком, начинает шипеть, голосовать за Корнилова/Колчака/Франко/Муссолини, снаряды не звучат типа БУМ или ГРАХ, снаряды звучат типа СМЕРТЬ УТОПИЯМ / СМЕРТЬ ВЕРЕ / СМЕРТЬ ЛЮБВИ / СМЕРТЬ НАДЕЖДЕ, снаряды выглядят по типу резиновых кулаков, как мясные ошметки разочарования, что летят мне в голову, я забываю все, что происходило только что, наращиваю новую милитантность, пишу новую пьесу, и она начинается словами Я ЗАБЫВАЮ ВСЕ ЧТО ПРОИСХОДИЛО ТОЛЬКО ЧТО и так далее. А что было-то? А что случилось? Что случилось? Театральный зал превращается в тематический парк, со всех сторон проносятся аттракционы преданных революций, и я в них — выпавший болтик, скрытая угроза, я праздник и несу с собой праздник, я как бы древнерусский шаман, люди мрут штабелями за мой самый русский хит, я RAGE AGAINST THE MACHINE, и я же МАШИНА, а потом снова РЭЙДЖ, я режиссирую собственную смерть, и над ней горит то самое лето, когда Третий Рейх поглотил Третью Республику, я соотношение между революцией и переворотом, парадокс, восстание без восстания, ни войны, ни мира, я Союз Спасения, Александр Цекало, Первый Канал, я демон, крамола, ересь, языческое божество, запретный плод, память разночинца, руина, я память-руина, руина, внутри которой нет никакой складки, никакого зазора, там негде зарыться, это огромная глыба из страха, памятник, посвященный бессилию, человек, поселившийся в разрушенном доме, лежу, отрываю бумажные клочья со стен, пишу на них что-то, царапаю. Как же много нас здесь собралось, а общего — ничего, ничто нас не объединяет, ничто нам не принадлежит, пролетариям воспоминаний. Спасибо, друзья! Кажется, пришло время? Пора уже начать речь? Сказать большое нечеловеческое спасибо семье, школе, правительственному зданию. Вы мои нежные, товарищи мои, милые вы, хорошие вы, что-то успели мы проболтать, и это произвело определенный эффект, но какой — непонятно! Все очень возбуждены, но никто не знает, куда направить это чувство! Мы пробуем продвинуться вперед, тихо-тихо, чтобы не допустить никаких страшных ошибок, но перед нами снова руина, сзади руина, а Америка, сука, прет и с востока, и с запада, вонзая вокруг себя флаги, флаги, флаги. Ничего не поделаешь, друзья. Но это, наверное, в прошлом. Наконец-то мы можем признаться, что мы совершенно аполитичны. Мы занимаемся медициной, а не политикой, а у них-то нет никаких пересечений, будьте покойны. Бывают, конечно, разные травмы, как авиатравмы, им подвержены в том числе и всякие политические деятели. Труп есть труп! На нем бывают разные костюмы. Давайте же отпразднуем этот праздник аполитичности, друзья, поцелуем мировую нашу революцию в ее пятнистые глаза. Поздравляю вас с этим знаменательным днем, что больше похож на определенный поворот речи, чем на событие. Я прогоняю эту речь туда-обратно, и что-то все больше тускнеет, что-то вяжет. Я чувствую, что не говорю уже, а только проверяю, как прозвучат мои слова в новых условиях. Хорошо, допустим, только допустим, что я скажу сейчас, например, ДОЛОЙ ТРОЦКОГО, долой нового папу, молодого папу, Льва XXX — XXX из-за тридцати сребреников грязнейшего из Иуд — Лев XXX вмешивается в дела Латинской Америки на стороне империалистических государств и завершает свою работу декларацией, что «экспроприация нефти дело рук коммунистов…»!
Актеры и зрители в зале кричат ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ.
Троцкистские шпионы всегда работали совместно с армией Франко, согласуя свои восстания и агитацию в тылу лоялистов с операциями врага! Иностранные шпионы и провокаторы должны быть изгнаны из нашего общества, из нашего сообщества, из тесного мирового круга нашего, и в первую очередь их самый злостный и опасный главарь: Лев Троцкий!
Актеры и зрители в зале кричат ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ.
Предатель Троцкий, Троцкий, старый предатель, доказывает нам всякий раз, лишь только он имеет возможность, что чем больше он стареет, тем большей он делается канальей и тем большим шпиком! Шпион на службе реакционных сил, Лев Троцкий! Троцкий должен ответить перед властями за свои анти-пролетарские и анти-мексиканские дела и положить конец своему кретинизму!
Актеры и зрители в зале кричат ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ.
Троцкий — агент, преданный душой и телом международному капитализму, орудием которого он служит; ему назначено служить интересам международного капитализма! Троцкий — один из главных вдохновителей пятой колонны, опора мировой реакции и американского империализма, наемный агент худших мясников наших народов!
Актеры и зрители в зале кричат ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ. ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ. ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ. ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ. ДОЛОЙ и/или ДА ЗДРАВСТВУЕТ.
Непонятно только, о чем теперь говорить. Я могу говоритьНепонятно только//////мне шел девятнадцатый год:»:;:я читал гекзаметры и мечтал о загранице!!!!!!!!!!!!я знал все сектыыыы и все ересииии старого и нового времени, все преимущества православного богослужения, сссссамые лучшие доводы против католицизма, протестантства, толстовства, дарвинизма——исследования о БЕСАХ или демонах, об их КНЯЗЬЯХ, дьяволе и об их темном бесовском ЦАРСТВЕ????Вскоре мы сами начали создавать литературу???////первый ученик второго класса — нравственный урод((((я откусывал кусочек тюремного хлеба, ходил по диагонали и сочинял стихихихихихихихихи. Народническую ДДДДДУБИНУШКУ я переделал на пролетарскую МАШИНУШКУУУУУУУУА КАКОГО ЧЕРТА Я СТАНУ ПРИ АНАРХИЗМЕ РАЗЪЕЗЖАТЬ ПО ЖЕЛЕЗНЫМ ДОРОГАМ????? Я повторял эту фразу за обедом, за чаем и на прогулке. Он рррррезззззалллл школьников, как автоматическая МЯСОРУБКА//////////ТАК я стал школьником)))))то-то, должно быть, он удивился, услышав вскоре, что Троцкий — контрреволюционеррр!!!!!!!!!()№%»: ТАК ВОТ ТЫ КАКОООЙ ГУУУСЬ, мы тебе ПОКАЖЕМ))))Ш»№%№»:Я писал стихи, беспомощные строчки, которые изобличали, может быть раннюю, любовь к слову, но наверняка не предвещали поэтического развития в будущемУУУУУ МЕНЯ БОЛИТ В ГОРЛЕи весь я горю. И ВЕСЬ Я ГОРЮЮ тараканытараканытараканы наполняли ночью тревожным шорохом избууу ползали (по чему?) по столууу (по чему?) по кроватиии (по чему?) по лицуууу. Пространное изыскание о рае, об его внутреннем устройстве и о месте нахождения заканчивалось меланхолической нотой ТОЧНЫХ УКАЗАНИЙ О МЕСТЕ НАХОЖДЕНИЯ РАЯ НЕТ!!!!!!! НЕТ!!!!!!! ИДЕИ НЕ ПАДАЮТ С НЕБААААААЯ изучал Маркса, сгоняя тараканов с его страниц»(%;.:на этих страницах я продолжаю ту борьбу, которой посвящена вся моя жизнь моя жизнь моя жизнь моя жизнь лицо и голос были прекрасны, но поэма слаба сама ЖИЗНЬ этого человека стала суровейшей из поээээээммммммммчзхВЕЩИ и ЛЮДИ казались подменными Детство слывет самой счастливой порой жизни На этих страницах детство слывет самой счастливой порой жизни ру???////первый ученик второго класса — нравственный урод((((я рррррезззззалллл школьников, как автоматическая МЯСОРУБКА//////////ТАК я стал школьником))) УУУ МЕНЯ БОЛИТ В ГОРЛЕи весь я горю. И ВЕСЬ Я читал гекзаметрыыыыы знал все сектыыыы и все ересииии откусывал кусочек тюремного хлеба, ходил по диагонали и сочинял стихихихихихихихихиА КАКОГО ЧЕРТА Я СТАНУ ПРИ АНАРХИЗМЕ создавать литературу???////первый ученик — контрреволюционеррр!!!!!!!!!()№%»: ТАК ВОТ ТЫ КАКОООЙ ГУУУСЬ, мы тебе ПОКАЖЕМ))))Ш»№% тараканытараканытараканыпротив католицизма, протестантства, толстовства, дарвинизма ПАДАЮТ С НЕБААААААЯ изучал детство и сочинял стихихихихихихихихи ТАК я стал школьником))))))))))
Лев Троцкий резко достает из кармана револьвер и стреляет себе в рот. Пока он лежит на полу сцены, фоном снова идет МУЗЫКА: Kanye West — Power. I GUESS EVERY SUPERHERO NEED HIS THEME MUSIC / NOW THIS WILL BE A BEAUTIFUL DEATH.
ПОЛЕТ/ПАДЕНИЕ Л.Т. (i tell you we must die)
Склон холма оказывается спиной стоящего
на четвереньках персонажа, трава — его плащ,
зад, в свою очередь, возвышается над входом
в пещеру, которую одни исследователи считают
пристанищем святого, а другие — казино/игорным
клубом/whiskey-баром/Зимним дворцом/Эрмитажем.
И завывает песней из радио, роняет внезапно
партбилеты & индульгенции со всех карманов и
на брусчатку/////сука, на брусчатку каждым лицом
одновременно, каждым образом, ледорубы
падают с неба, и каждый — маслом вниз,
как будто бы бутерброд из страха, из сказки
общая фабула, русскоязычные песни заместо
программы, невыразительный голос пленку
целует и за пленку цепляется, -ляется, -адцать,
и тридцать армий выходят в поле, и все как
будто бы обезглавлены, за кадром куратор
скалится & валится штабелями книжная полка,
томики разного толка, политически выверенный
комментарий, отстраняется камера, американские
флаги на лице последнего КРАСНОГО, на лице
последнего БЕЛОГО, царская водка вливается
в черные маски, Мексика, ах, давай, ?да как?,
да КАК СЛЕДУЕТ, и литераторы рассыпаются
по заголовкам, и кисть вытирает власть,
отеческий дом стирает в сплошное месиво
каждого мальчика, каждую девочку в голове твоей
бронзовой, вымирают МУХИ НА СТЕНАХ и падают,
потом ползут & падают & снова ползут & падают,
не ПРАВОМЕРНЫЕ — провозглашенные, потом
романы шьются и повести, проливается музыка.
И увлекают его на небо тучи крылатых бесов,
среди которых — летучая жаба и лиса с хлыстом.
Он не обращает внимания на своих мучителей
и не видит, что ему угрожает также водяной,
вооруженный рыбой — символом греха.
ЛОГИЧЕСКИЙ АНЕКДОТ
Троцкий, находясь в изгнании, в Турции, ловил рыбу.
Мальчик, продававший газеты, решил
над ним подшутить:
– Сенсация! Сталин умер!
Но Троцкий и бровью не повел:
– Молодой человек, – сказал он
разносчику, – это не может быть правдой.
Если бы Сталин умер, я уже был бы в Москве.
На следующий день мальчик снова
решил попробовать. На этот раз он закричал:
– Сенсация! Ленин жив!
Но Троцкий опять не попался на эту уловку.
– Если бы Ленин был жив, он бы сейчас
был бы здесь, рядом со мной.
АРЕСТ ТРОЦКОГО // ВСЕ ОДНОЗНАЧНО
ПЕЩЕРА. Повсюду горят свечи. Цветы, как те, что лежат на кладбище. Повсюду фотографии в рамках: Троцкий с семьей, Троцкий бросается на амбразуру, кадры из фильма «Октябрь», Троцкий в детстве и т.д. Пещеру охраняет детский ревотряд. В пещере за старым и тусклым столом сидит Троцкий/Бюхнер/Катон, что-то пишет, бормочет отрывки из стенограмм МОСКОВСКИХ ПРОЦЕССОВ, сбивается.
ЛЕВ ТРОЦКИЙ / ГЕОРГ БЮХНЕР / КАТОН УТИЧЕСКИЙ Подсудимый Мрачковский, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Признаю. Подсудимый Евдокимов, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Да, признаю. Подсудимый Дрейцер, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Да, признаю. Подсудимый Рейнгольд, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Да, признаю. Подсудимый Бакаев, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Да, признаю. Подсудимый Пикель, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Да. Подсудимый Каменев, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Да. Подсудимый Зиновьев, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Да, признаю. Подсудимый Смирнов, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? Я признаю себя политически и морально ответственным за это дело.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Мир есть все то, что происходит. Мир есть совокупность фактов, а не вещей. Мир определен фактами и тем, что это все факты. Потому что совокупность всех фактов определяет как все то, что имеет место, так и все то, что не имеет места. Факты в логическом пространстве суть мир. Мир распадается на факты.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Я очень горячий, обидчивый человек и не переношу никаких насилий, т.е. я сразу реагировал на насилие насилием же, и для меня самое высшее насилие не то, что оскорбляют словами, а лишают свободы. Я озлоблялся. Это первая причина, что, когда меня посадили, я страшно озлобился, обиделся. У меня такой характер, что со мной нельзя грубо поступать. Какая же грубость была? Лишение свободы. А может быть были какие-нибудь грубые методы по отношению к вам? Нет, таких приемов не было. Я должен заявить, что в Новосибирске и здесь со мной обращались вежливо и не вызывали озлобления, очень воспитанно, культурно (шум, смех в зале). Но самый факт ареста? Вместо других приемов меня взяли и посадили. У меня такой характер. Когда вас сажают, вы не любите? Не люблю.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Галлия по всей своей совокупности разделяется на три части.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Показания Дрейцера отрицаете? Отрицаю. Показания Мрачковского отрицаете? Отрицаю. Значит Мрачковский врет? Врет. И Дрейцер врет? Врет. Мрачковский? Дрейцер? Смирнов врет. Смирнов врет. Больше к Смирнову у меня вопросов нет.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Если бы Ленин был жив, он бы сейчас был бы здесь, рядом со мной.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Всех к ВЫСШЕЙ МЕРЕ НАКАЗАНИЯ — РАССТРЕЛУ, с конфискацией всего лично им принадлежащего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Троцкий спит в палатке. Белые наступают. Часовой хочет разбудить Троцкого. Товарищем назвать не решается, а назвать Вашим Превосходительством тоже считает неудобным. Вдруг его осеняет гениальная мысль, и он начинает кричать ему в ухо ВСТАВАЙ ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЙ.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Мое заявление было продиктовано, во-первых, убеждением, которое выработалось у меня в то время, когда в ссылке я продумал все прошлое и неправильности общей установки Троцкого. Что касается тех принципиальных основ троцкизма о невозможности строительства социализма в одной стране — я от этих позиций отошел.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Труба — сигнал. Пауза. Рабочие расходятся. Конные объезжают район взрывов. Удар колокола. Пауза. Медленная перекличка колоколов. Маленькие (издали) человечки готовятся зажечь шнуры и бегут к убежищам (блиндажам). Взрыв. За ним следующий. Ряд взрывов один за другим. Камни и песок фонтаном. Осколки далеко летят над рельсами, над вагонетками, над краном. Барабанят по вагонетке, под которой мы укрылись. Долетают до разрытой могилы, где уже 2000 лет лежит скиф. Рядом со скелетом копье, бронзовые наконечники стрел с отверстиями для впускания яда. <…> Скиф в могиле — и грохот наступления нового. Скиф в могиле — и оператор Кауфман, изумленно наводящий фокус на 2000-летнюю тишину.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Потому что в 1934 г. я считал поражение неизбежным, а в 1935 году я считал, что страна имеет все данные, чтобы победить, и поэтому… Достаточно. В 1934 г. считали поражение неизбежным, в силу чего? В силу моей оценки положения в стране. Т.е. считали, что страна наша слаба? Считал, что страна не сумеет защититься. Значит, она слаба? Да. Значит, вы исходили из слабости? Да. Исходя из слабости, принимали поражение? Считал неизбежным, принял.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Увидев его, плавающего в крови, с вывалившимися внутренностями, но еще живого — взор его еще не потускнел — они оцепенели от ужаса, и только лекарь, приблизившись, попытался вложить на место нетронутую мечом часть кишок и зашить рану. Но тут Катон очнулся, оттолкнул врача и, собственными руками снова разодрав рану, испустил дух.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
У меня такой характер. Когда вас сажают, вы не любите? Не люблю.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине, ни стража, обходящая город, ни страх, охвативший народ, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места для заседания сената, ни лица и взоры всех присутствующих? Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт?
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Куда Там, Бежит Кто-то, Вспышки Там Сверху, Куда Там, Хорошо Тому, Кто в Своем Дому, Моя Хата, Бля, А, Бля, Децимация, Может, ЭТО ТЕБЕ НЕ ЦИРК МОДЕРН, Ах, Не АХ, Это Ай, Это Ой, Иуда, Всех Предали, Все Голые Теперь, Ощипали, Ободрали, А ХАТА ЗДЕСЬ МОЯ, К ПОСТЕЛИ ПРИЖМУСЬ, ЛЕЖУ-ПЕРЕЖИДАЮ, Темная, Ох, Темная Ночь, Нет, Не Видно, ЭТА НОЧЬ РЕШАЕТ, Спят Вожди, Я Один у Телефона Стою, Да Здравствуй, Здравствует, Куда Там, Долой, Почва Ползла Под Ногами, СТАНЕШЬ ТРИНАДЦАТЫМ БУДЕШЬ ПРОКЛЯТ, Мое Имя Меня, Мое Имя, Не Видно НИ ЗГИ, А НА ТЕБЯ ДАЖЕ НЕ ГЛЯДЯТ, НО ЗАМЕТИТЬ — ЗАМЕТИЛИЗАМЕТИЛИЗАМЕТИЛИ.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Не я пошел в ГПУ, а за мной пришло ГПУ. (Смех в зале). Ответ красноречивый. Ответ грустный, считайте его как вам угодно.
ПЕРЕРЫВ НА ДВА ЧАСА.
Троцкий/Бюхнер/Катон захлебывается, замолкает, встает и смотрит в зрительный зал. Через некоторое время его арестовывают функционеры детского ревотряда, уводят со сцены, улыбаются, очень счастливые, мальчик-возница, который снова оказывается здесь, снова падает замертво, шепчет Марсельезу в дощатый пол. Все это снимает камера. А может, и не снимает.
