Саша Узда. ̶̶̶t̶̶̶ ̶̶̶h̶̶̶e̶̶̶ ̶̶̶r̶̶̶ ̶̶̶e̶̶̶s̶̶̶ ̶̶̶t̶̶̶ ̶̶̶i̶̶̶n̶̶̶p̶̶̶e̶̶̶a̶̶̶c̶̶̶e̶̶̶ ̶ ̶s̶̶̶e̶̶̶n̶̶̶t̶̶̶ ̶¡̶̶̶ (с комментарием Кирилла Шубина)

Странно, что ещё нет статьи о лакановском психоанализе и современной русофонной поэзии. В подборке Саши Узды эпистемология и язык Ж. Лакана становятся одним из главных объектов концептуалистской апроприации, от графем до матем: «S¹  →  S² / $   a=a». Они спаиваются с цитатами из эпиграмм Псевдо-Платона и стихотворений Маяковского, расчленённых и вновь собранных с помощью психоаналитических формул и стройной композиции.

Тексты Саши эксплуатируют скольжение означающих, нанизывая эквивалентные разноязычные слова. Здесь будто воплощается космополитическая утопия авангардного универсального языка, как по заветам transition. Так, в стихотворении «Эля…» друг за другом следуют: «или», «vel», «ou», «oder», «or», «ἤ». Дизъюнкция подчиняет значения и других означающих за счёт фонетического подобия («Эля») или графической симметрии («?»). Так образуется ось для стихотворения, вокруг которой циркулируют другие цепочки: «supersubstantialem» (необходимый) и «quotidianum» (насущный) образуют тернарную оппозицию с опущенным в подтекст гапаксом ἐπιούσιον. Или «Эля» и «Eller», которые фонетически приближают и противопоставляют себя к замещённому ими אלהי [элой]. Эта изощрённая цепочка образуется благодаря ветхозаветной цитате, следующей за «Eller»: «למה שבקתני» — «для чего Ты Меня оставил?» В полном варианте: «אלהי אלהי למה שבקתני» — «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» (Мк 15:34). 

Из скольжения означающих появляются и неологизмы Саши, как будто понятные за счёт ассоциаций с созвучными и схоже написанными словами: так, «lence» напоминает как lens (линза), так и lancer (бросить). Предположу, что изобретённые слова можно читать, отказываясь от переводов-интерпретаций и одновременно удерживая их в уме. Тогда неологизмы становятся текстуальными гапаксами — означающими, встречающимися лишь единожды в корпусе текстов сашиного языка.

И наоборот: слова, которые кажутся известными и однозначными, претерпевают остраняющую “гапаксизацию”. Это происходит с именем «Эля». По Лакану, имя должно останавливать скольжение означающих, “пришпиливая” к себе смысл [1]. Но «Эля» втягивается в цепочку с «Eller» и אלהי [элойi]. Имя становится “порочным” означающим.

Но если следовать этой логике до конца, стихотворение никогда не должно остановиться. Текстам же Саши не просто удаётся остановиться. Они обладают чётко очерченной на белом листе фигурой, понятной топографией, классической симметрией. 

Ей, кстати, отдаётся большое значение и в тг-канале Саши. Каждое стихотворение постится дважды: в версиях для компьютера и телефона, а некоторые части заблюриваются. Технологическая чувствительность дополняется и тем, что к текстам присоединяются другие медиа: к стихотворению «ввечнвчервечёрняя звезв*зда», например, прикреплены подходящие фрагменты из «Сингапурского слинга» (1990).

В завершение комментария вернёмся к визуальной структуре текстов Саши. Мне сложно сформулировать функцию его строгой и симметричной графики. Только лишь кажется, что она — своего рода тетраграмматон — символ, разыгрывающий правильную форму. Знаки, которые перед этим подвесили, бросили и просклоняли, пришиваются к листу и кристаллизуются в стих. 

— Кирилл Шубин