Гонсалу М. Тавареш. Стихотворения из книги «Автобиография» и «Книга костей» (перевод с португальского и предисловие Ирины Фещенко-Скворцовой)

Я перевела много книг португальских поэтов, классиков и наших современников. И почти в каждого из них влюблялась в процессе перевода. Иначе не может быть: надо принять в себя мысли и чувства автора, чтобы смочь их передать во всей полноте и лиричности, во всей трагичности, окрашенной судьбой этого человека. Переводишь и стремишься больше узнать о нём, понять его самого. Не всегда в этом помогают критические анализы произведений, больше даёт интуиция, а уверенность в её правильности возрастает по мере возрастания количества переведённого.

И бывает не просто досадно, но приходит большая грусть, когда не можешь в виду сложившихся обстоятельств перевести всю книгу этого поэта, уже такого понятного тебе, ставшего родным по духу. Так было у меня со стихами Антеру де Кентала, Флорбелы Эшпанки. Подобное чувство я испытываю сейчас по отношению к стихам Гонсáлу Мануэла де Албукерке Тавáреша, более известного как Гонсалу М. Тавареш, современного португальского автора, родившегося в 1970 году в Луанде (Ангола). Его нельзя назвать только поэтом, область его литературной деятельности гораздо шире: романы, эссе, пьесы и др. Его произведения переведены на многие языки, завоевали многочисленные премии, как во Португалии, так и в других странах мира. Его сравнивали с австрийским писателем Францем Кафкой, и с ирландцем Сэмюэлом Баркли Беккетом, искали истоки его творчества у Тита Лукреция Кара ( римского поэта и философа, родился около 99 г. до н.э. — умер около 55 года до н.э.), и у Алберту Каэйру, маски-гетеронима Фернандо Пессоа, ставшего, как и Луис Камоэнс (Луиш Важ де Камойш) символом Португалии.

И в то же самое время, Гонсалу М. Тавареш — один из наиболее оригинальных современных португальских писателей, он с самого начала демонстрировал читателям зрелый своеобразный стиль письма, в каждой из книг он даёт зарисовку своего видения мира, и эти зарисовки складываются в единую сложную картину. Часто непросто определить жанр его произведений. В одной книге могут быть соединены поэтические тексты, лирические, драматические повествования и эссе. Смешение жанров — характерная черта его литературного стиля. Тексты глубоко философичны, но при этом глубина и часто пародоксальность заложенных в них идей сплавляется с тонким лиризмом и превращается в поиск преодоления боли с помощью иронической игры и «культурного дискурса», не всегда сдерживающих и утишающих вспышки беззащитных эмоций, не исключающих порой эмоционального надлома. (мысли из статьи Антониу Мануэла Ферейры «Breve apontamento sobre a poesia de Gonçalo M. Tavares» — в переводе И. Фещенко-Скворцовой).

Мне кажется, стихи Тавареша можно разобрать на цитаты, к которым надо обращаться как к психотерапевту в сложные моменты твоей жизни.

Вот некоторые из таких фраз:

·       ...Никто никогда не любил, глядя вниз...

·       ...Растение повреждается, когда его топчет проходящее войско. Но слабее при этом становится топчущий сапог...

·       Один дантист на пенсии рисовал горы... Но затем он, пьяный, занимался сексом с женщиной, как дантист, а не как человек, рисующий горы. Если ты не видишь разницы, тебе надо читать стихи...

·       Закон  выживания: сердце прячется, когда его хотят убить...

·       Не исследуй то, что любишь, чтобы ни одна погрешность не проникла в очарование...

·       За твоей радостью часто прячется начало чего-то совсем другого...

·       Бабочки не приближаются к местам сражений; удаляются и становятся ещё красивее, потому что на них смотрят издали. Если тебя коснулось совершенное существо, это оттого, что ты убежал...

·       грусть – только для отважных, для тех, кто смотрит вверх...

·       Никто никогда не жил над материей... Подчинялись неотложному. Плоть — не плохая и не хорошая: нет выбора.

·       Случиться раз и навсегда – ничего так не происходит: неясный гул, вот что сохраняется...

— Ирина Фещенко-Скворцова

СИЛА

Я никогда не видел ангелов и не учил молитвы,

Как учил стихи, но у меня очень рано

Появилась некая спокойная сила, скрытая

Позади существования, она давала

Советы, порой надоедливые, пунктуальные;

Какая-то постоянная сила, которая,

Будучи отдалённой от дней, от их шума,

Меня сопровождала. Не связанная с религией, никакого Бога,

Никакого страха, никакого поклонения, —

Дадим этому название: дисциплина. Это как раз подходит.

Мир идёт вперёд, и случаются разные вещи,

И моё тело замыкается в себе и делает то, что нужно.

ПЕРЕМИРИЕ

Мои волосы были растрёпаны, если на мне

Были шорты, они спадали; я подтягивал их, но

Не причёсывался.

Если у меня было перемирие с детством, то вот какое:

Я ещё не пользуюсь расчёской, ношу не шорты, а брюки,

но они по-прежнему спадают. Из деликатности,

я подтягиваю их.

ФРАЗЫ

От моего отца я унаследовал безрассудную

Манеру слушать фразы, которые нам говорят: не ожидать

Их, сидя на стуле, но скакать вокруг, вот ведь

Способ, который и не способ совсем, а инстинкт:

Вслушиваться в сказанное со всех точек зрения,

Как если бы речь, когда она уже прозвучала,

Была бы веществом, и оно оставалось бы в воздухе,

И мы, животные — представители дьявола, вокруг неё

Сделали бы видимым то, что эта фраза хотела бы скрыть:

Она пыталась показать лицо с хорошо наложенным макияжем,

А мы указали бы на её нижнее бельё,

На безобразные прыщи, на её уродство, на её лживость.

ЭНЕРГИЯ И ЭТИКА

Я знаю это: моя энергия направлена

На игру со словами, мне нравится идея построения

И то, что есть от неё в наших обычных движениях

Мне нравится слово «инженерия» и то, что оно

Представляет: ты не уходишь, не оставляя чего-то позади 

Себя. Я обращаюсь лишь к вещам, привлекающим меня

Вдохновляющим на новые конструкции, обращаюсь

К людям, которые мне нравятся, и никогда — к другим;

Мне всегда представлялось безумным то, что задерживается

Больше, чем на мгновение — только восхититься; и что-то всегда нам помогает в этом адском

исчислении расстояния между сегодняшним днём 

и нашей смертью. И любой людской шаг, который был бы

сделан не с целью высокой оценки, любования,

но с целью обиды или разрушения —

мне кажется брутальной потерей времени,

серьёзным упущением органа восхищения миром

(бороться ты должен однажды или дважды в жизни,

если ты сражаешься двенадцать раз,

это потому, что ты боролся слабо).

Разумеется, я не знаю, как жить. То, что я прочёл и увидел,

Помогает мне только лучше понимать, а не

Стать лучше. Я сам создал это правило (или родился с ним):

— и, возможно, это мораль —

двигаться только в направлении того, что мне нравится.

если здание высокое, тёмное, уродливое,

мешает мне видеть солнце, я не говорю о нём плохо не

пошевелю и пальцем, чтобы его свалить:

да, я буду обходить кругом здания,

пока не дойду до того места, откуда смог бы получить

то, чего хочу. Если дойду туда ночью, то расположусь лагерем.

УБЕЖИЩЕ

Из своего убежища разгляди, и в своём убежище сконструируй,

Выходи из него, только если сможешь что-то дать другим.

Раньше — слишком рано, гораздо позже — это очень эгоистично.

Но даже это понимание не помогает, не знаю

Как жить, не знаю, что — более нравственно, более этично,

В чём участвовать, куда смотреть, слушать — что?

Ведь многое говорит одновременно.

КАРТА

Я всегда чувствовал математику как физическое

Присутствие; по отношению к ней я вижу себя

Тем, кто не способен

Забыть о своём пульсе, из-за того, что надел рубашку со слишком

Обуженными рукавами.

Простите мне это сравнение: это как

В баре с проститутками, где пьют пиво,

И где наше равнодушие подстрекает корыстное

Желание женщин; математика тоже —

Мир, куда я вхожу, чтобы почувствовать себя изгоем;

Чтобы понять, что в сущности, этот язык, связанный

С числами, расчётами, вычислениями — это система,

И она, в одно и то же время, — и миллионер, и нищий. Писать —

Занятие не более интеллектуальное, чем верховая езда;

Почему я выбрал письмо? Не знаю. А, может быть, и догадываюсь:

Между возможностью многое определить, угадать, присущей Математике, и возможностью блуждать,

Присущей письму (блуждать ─ от блуждания, когда бродят

Почти без цели), я подсознательно выбрал

Второе. Пишу, потому что потерял карту.

БЛИЗКОЕ, ДАЛЁКОЕ

Все определения несколько схематичны, вот почему если мы

Пристально посмотрим на что-то знакомое, мы бываем ошеломлены,

Порой мы пугаемся: именно в деталях

Этого привычного есть то, что говорит об опасности, вызывает

Разочарование. Иногда

Лучше было бы нам не смотреть долго на то,

Что мы любим, сказал кто-то.

Понаблюдай за врагом, чтобы ты его смог

Полюбить; не исследуй то, что любишь, чтобы ни одна погрешность

Не проникла в очарование. А если я сделал это, если я это сделаю?

СОЛНЦЕ

В детстве солнце было товарищем, который был повыше нас,

Который появлялся сначала на футбольном поле и там, неподвижный,

Охранял заднюю часть ворот и траву, ставшую горячей.

Будто бы солнце было на самом деле кухонной утварью.

Усовершенствованной, старинной, но утварью, предметом,

Который девушки сжимали своими пальцами и чьё

Действие могли регулировать по своему усмотрению.

Например: когда свет был чрезмерным,

Пальцы защищали глаза. В другой раз

Тело казалось естественным

Инстинктивным завершением жара, шедшего сверху:

И мы получали солнце как конечная точка получает

Фразу. Солнца было больше в мои шесть лет

(кто это делал?), или время и скука

Отвлекли меня?

САМОЛЁТЫ

Помню: я не любил самолёты.

Мои товарищи по играм поднимали голову, указывали пальцем

В направлении этих рукотворных облаков с пассажирами внутри,

Но я не поднимал головы, будто был исключен

Из забавы, потому что не знал её простых правил.

Никогда не забавляла меня чрезмерность, ещё и сегодня

Я стыжусь, слыша грохот,

Мне говорят, что я слишком низко опускаю голову;

Точно корова, которая разглядывает траву. И это правда.

Иногда мне стыдно видеть, часто я стыжусь того,

Что видят меня.

ГРУППЫ

Мне это кажется странным, я боюсь того, что жизнь

Лепит из меня без моего разрешения.

В 18 лет я обожал застолья, это меня развлекало,

Я находил в группе живость и возбуждение, каких

Не мог обрести в одиночестве, как если бы радость, веселье

Двадцати человек были бы речью, которая для изолированного 

Живого существа недоступна, непонятна.

Я не умру, не зная этого языка, но теперь

Я его избегаю: пять человек за одним столом пугают меня,

Как ограбление: «Отдай мне!» я слышу эти слова,

И чувствую ожидания других, связанные с этой фразой,

В тишине или в сочетании с моей неподвижностью

Ощущаю их холодное прикосновение к моей рубашке,

Точно это потайной кинжал опытного грабителя.

Я не люблю группы, скопления — промежуточное

Между дружбой и военным отрядом. Дружба — то, что делится

На двоих, иногда на троих; и, честно говоря,

Число четыре меня отпугивает.

СЛОВА, ДЕЙСТВИЯ

Ирония учит разрушать фразы,

Это, как с мотором автомобиля:

Вытащишь одну деталь — машина уже не двигается, передвинешь

Глагол или одну букву в существительном, —

И трагическая фраза станет забавной,

А забавная — трагической.

Эта привычка, почти инстинкт, защищала меня

С детства, от того, чего ещё сегодня опасаюсь: превратить

Язык в Бога-спасителя и каждую фразу в ангела —

Носителя истины. Убрать серьёзность из самого акта письма —

Я научился этому ещё в детстве, убрать серьёзность из жизни —

Я начал учиться этому только после выхода из неё, и надеюсь

Постареть, совершенствуя это разочарование.

ВОПРОСЫ, ОТВЕТЫ

Я мало знаю этот мир, мои родители всегда

Понимали то глубокое отвращение, какое

Я испытывал из-за любой поездки. Я был крепким,

Боролся, меня толкали, толкал я, падал.

В тот же день я наслаждался спокойным солнцем и прочными стенами.

Но теперь — нет. Для меня, начиная с сегодняшнего дня,

Фиксировались события моих дней

Прикреплялись к стене, любым материалом —

Нет такого прочного клея, я знаю, и зажимы

Недостаточно прочны, чтобы удержать происходящее,

Но есть один секрет, определённое постоянство привычек,

Дисциплина, бесполезная, глупая, эгоистическая, да, несомненно,

Всё это, но — дисциплина, знание, каково наше

Положение, где, в каких местах мы предпочитаем затеряться, это да,

Это позволяет превратить события в пейзаж

И нашу голову в главное действующее лицо.

И окружающий мир?, — cкажут. Да, правда, на определённые вопросы

Я не знаю ответа и определённые ответы, которые я даю,

Смущают меня.

КНИГА КОСТЕЙ

***

На земле одна работа — считать сыновей, живых.

Кормить небо — что кормить тигров: выбрать точный момент,

издали, но отважно;

в ту же секунду отдёрнуть руку,

сразу вернуться домой — на землю.

Кормить небо — что кормить тигров: осторожность и отвага.

Ждать терпеливо ночи.

Потом укрыть всё своё тело в сердце.

Так, словно сердце необъятно.

***

Боги утратили землю; оставили её младенцам, незнанию.

Они принесли в жертву планету, как приносят в жертву сердце: новая

кровь между пальцами танцует среди животных и девушек.

С одной стороны, снизу, остаются внутренности; бедра виднеются

из-под платья, желание, неосторожность; камнепад над

музыкой; вокруг — молчание. Книги ничего не улучшают.

Выскальзывают из пальцев предметы и мифологии, но умирают, дойдя до ногтей, до берегов; день ударяется о ночь и гаснет.

В людях больше тишины, чем они могут вместить. Поэтому

они говоря, выдумывают слова и занятия: электрический свет

освещает головы, но ничего не делается яснее.

Дыра в теле, божественность вытекла; отверстия в костях.

Укоротить людям ноги, чтобы вернуть на землю.  

У человека артерия несёт кровь в голову; так же у животных.

К последним Бог не приплывает в лодке, но притекает по артериям. Говорят, у людей — так же.

Бросили свои обиталища боги, оставили их разорёнными, в беспорядке.

Незнание, добровольное ослепление, последовательное, логичное, разделяющее; приводит всё в порядок, уже привело.

Надо бы танцевать.

***

Проходит день на какой, говорили греки, мы имели право, вот и пришёл

момент смерти; Но — остановись на мгновенье, взгядись в старость:

с телами мужчин играет: издевается над их прежней дерзостью;

с женщинами — не так: успокаивает то, что должно было быть спокойным.

Мужчину согнутая спина приближает к земле,

к испражнениям быка.

В женщинах возвещает последнюю утончённость — величие.

Женщины выдумывают дни — допоздна; всё больше их терпение:

всё больше вечного в них помещается.

Смотрите, на небе: гроза, потрясение; боги спасаются,

прижимаясь к телу матери.

Они — не трусы, боги, как дети, — пугаются.

Ни один из живых не догадался — это Тайна — но у женщин

память лучше.

***

Понимать богов и катастрофы; прояснять день своим пониманием.

Использовать землю, чтобы подняться: ничего не случится на небе, пока мы не там.

Связывать невидимое с обыденным обычной бельевой верёвкой:

замедлять дни, сервировать ими стол. Убегать..

Нет фактов: Боги только пьют, курят, среди них, старики, новорожденные;

на небе звери ценятся так же, как и короли.

Важна только кровь: и выбор способа смерти.

Боги тоже умирают, но они 

исчезают по-другому.

Будто бы мы — вода: кто-то пьёт нас.

***

Все вещи имеют власть: мы выкупаем их душу — нашей

(даже у растений есть душа и привычки).

Когда придёт гроза: время возвращения, —

даже звери боятся; воды входят в человеческое: уничтожают его.

Боги сегодня потеряли свою важность: рождают плоть; защищают

золото богатых.

Современный человек растратил дух, как тратятся деньги,

даже мёртвые утратили святость: их используют наука и статистика.

Псы поедают душу богатых; и бедные у Бога просят только золота.

Никто не человечен, разве что, когда болен.

Последнее поколение философов — это больные.

Там, внизу, важные звери прикасаются к славе.

И когда поднимется сильный ветер и опрокинет империи, следующий день

возвратится к началу: к Силе.

Снова: время зверей.

***

Сад умер, по земле, над семенами растений, входит

войско насилия.

Танцевать, чтобы добыть пищу — в другие времена. Теперь —

убивать, чтобы отнять пищу.

Они жаждут плодов, проходят над семенами, бесполезная утрата. Насилие.

Земледелец начнёт с начала утром.

Твёрдость духа. Невинность — начинать снова.

Пожирать сердце. Проникает во внутренности насилие и пожирает сердце.

Тело чудовищно, как и Вселенная. Тело насильника. Луна не

падает лишь потому, что не может. Закон всего высокого.

Звери, почти красные, покидают людей.

Позади, всё, что осталось от обитателей города, кости, один или

другой сын, и горячая душа, клейкая — испорченный продукт.