Максим Кашеваров. Камера №9 (с комментарием Данила Шведа)
Тексты из «Камеры №9» можно сравнить с развернутым оригами, с обычным белым листом, который когда-то был журавлем, лебедем или, может, прыгающей лягушкой. А сейчас этот лист — просто карта бесконечных выверенных линий сгиба и случайных помятостей, не интересовавших нас раньше. Мы не хотели знать, как она сделана, по каким правилам и законам — все равно. Главное — прыгающая лягушка должна прыгать. Тексты Кашеварова обнажают линии, из которых и получался готовый образ. Теперь нужно складывать всё заново, заставлять бумагу вспоминать, кем она была раньше.
Наверное, один из главных вопросов, касаемых этого цикла — а как читать? Каждый может читать, как он хочет. Можно читать отдельно сначала левый столбик, потом отдельно правый столбик. Можно воспринимать это просто как длинную строку с лакуной. Можно использовать правый столбик в качестве ключа к левому. Универсальной инструкции, к счастью, нет. Потому что если бы она была, то подобные тексты могли бы быть вполне сопоставимы с кроссвордами и прочими ре-бу-са-ми. А превращение текстов в игрушку-загадку вряд ли входило в планы автора.
Курсивы, анаграммы, блэкауты, зачеркивания, акростишья, выделения и прочее. Подобное количество графического, переходящего из текста в текст, уже перестает работать как прием (в одном отдельном тексте, может быть, ещё нет, но когда перед нами подборка подобных текстов, то определенно). Такой способ письма взывает к разговору не об игровой поэтике, а просто о двух существенно разных подходах к поэзии. Ясное и темное перестают быть монопозициями в характеристике текста, теперь они соединяются в одно общее поле. Кашеваров находится на самодельной периферии, где, с одной стороны, он всё ещё в лагере конформной (по внешнему виду) поэзии, а, с другой стороны, с головой уходит в поисковые формы, не выбирая при этом что-то одно, он хватает всё. Поиск Кашеварова заставляет его делать страшные вещи: и уходить к чистой силлабо-тонике, и составлять цитатные коллажи, разбросанные первоисточники которых варьируются от Гельдерлина (к чему поэты в скудные времена?) и Батлера Йетса (пятнадцать призраков я видал) до Кузмина (возможно для форели), Иванова (и за голубым голубком), Аронзона (целый день лежу в кровати, чтобы стать одной из мумий) и Евтушенко (мой гордый дух гражданства [?! — Д.Ш]). Тексты Кашеварова не только жадно преломляют отражение мировой культуры, но и рождают блики частных переживаний человека, который просто удивляется сухому асфальту в Москве и пытается понять, с ним ли сейчас всё это происходит.
