Стихи, водка, ресентимент: о самарском контексте и поколении тридцатилетних

После недавнего события – выхода «Антологии актуальной поэзии молодых авторок и авторов Самары» на портале «Цирк "Олимп" + TV» [1], решил поразмышлять, что за существо такое «самарский контекст». В антологии представлены, в основном, авторки и авторы «до тридцати». Открывая самарский раздел ЛитКарты, можно увидеть поколение Вавилона и более старших литераторов – Андрея Темникова, Сергея Щёлокова, Виталия Лехциера, Галину Ермошину, Александра Уланова, Георгия Квантришвили, Галину Заломкину и др. Из следующего поколения – всего пара фамилий – Алексей Тилли («Орфей») и Света Сдвиг.

«Вообще же в верлибрах многих молодых авторов повседневные и бытовые реалии даже не вплетаются в ткань стиха, а заменяют ее собой. Событием становится само событие, а не рефлексия по его поводу. И тем не менее в стихах Кирилла Миронова присутствует некая отстраненность от происходящего, что позволяет автору в какой-то момент оказаться в положении читателя, воспринимая собственный текст как чужой. Возможно, Кириллу Миронову удалось, при максимальной нагруженности текста бытовыми реалиями из жизни вполне конкретного человека, добиться того, чтобы читающий не отождествлял автора и персонажа» [2], – пишет Галина Ермошина в 2008-ом.

Сегодня, в 2020-ом, это самарское поколение почти невидимо и мало представлено в актуальном литературном поле, за исключением, возможно, «Полутонов» (и то, самарский текст оказался представлен там много позже другого). «Молодые самарцы в последние годы активно штурмуют лонг- и шорт-листы конкурсов, премий, «состоят, участвуют» и т.д. Из послужного списка большинства молодых поэтов это видно» [3] – пишет Юрий Орлицкий об «орфеевцах» в 2009-ом.

Но и «участия» не включили авторов поколения «Орфея» в актуальный процесс. По многим причинам – выведенное будто бы на краю, на отшибе больших журналов и премий – но не как самостийное образование, избегающее актуального процесса, умных книжек и смотрящее в сторону «союза» или «сетевой поэзии» – совсем нет. Возможно, тут дело в остаточном ритме купеческого городка – тридцатилетние часто, собираясь в общежитии напротив городского кладбища, включали Веничку Ерофеева и потому помнят – «всё на свете должно происходить медленно и неправильно». Из всех попыток долгих больших проектов, ориентированных непосредственно на региональное поле, которые смогли ворваться в этот тягучий ритм и составить школу можно отметить один самый, на мой взгляд, успешный. «Зелёный листок», созданный на базе Самарской Юношеской библиотеки, включающий ряд проектов и в том числе – «Лабораторию Орфей», организованную поэтом и переводчиком Галиной Ермошиной (2005–2010 гг.). Эта особенность – проведение встреч, круглых столов и чтений в отдалении, хотя не без участия профессиональных институций, не могла не влиять – на каких ещё площадках могут сблизиться «внеполитически» (отмечу ещё одну важную самарскую тенденцию того времени) младшие члены Союза писателей (Денис Домарёв, Любовь Глотова) и отъявленные читатели журнала «Воздух»? «Орфей», конечно, сложно назвать собственно «поэтической школой». Здесь не так важно рассмотреть непосредственно участников лаборатории: Алексея Тилли, Семена Безгинова, Юлию Плахотя, Максима Столбова, Александра Воронкова, Светлану Гребенникову, Кирилла Миронова, – кто-то давно поэзией не занимается. Самара и до сих пор – пространство микропроектов, перетекающих друг в друга.

Одним из знаковых микропроектов, который оказал существенное влияние на самоопределение авторов поколения «Орфея», стал паблик «Литературное ПТУ» (2009), создателями которого были Кирилл Миронов, Дмитрий Недецкий и Кузьма Курвич. На протяжении многих лет «ЛитПТУ» мифологизировало авторов через пародийные письмо ресентимента и гегемонную маскулинность, бытописание и создание поля для регионального, «местечкового», самоопределения, по сути, проманифестировав в среде определённый социальный портрет самарского автора, находящегося в жёсткой оппозиции к иным методам коммуникации и, частично – письма: «Какие качества наиболее ценны в поэтессах?», «Я хочу стать маргиналом? Что делать?», «Должен ли литератор работать?», «Нужно ли поэтам пиздить других поэтов?» «Как я побывал на сходке союза писателей в Филармонии». И, конечно, при отсутствии постоянного институционального центра, эта пародийная поэтическая идентичность, сознательно маргинализованная, но вобравшая в себя элементы и «сложных», и концептуальных, и конвенциональных поэтик, не могла не осмысляться, в том числе, и серьезно, как обязательный элемент пред-письма. Уже не-игровая позиция такого регионального самопозиционирования, мне кажется, ограничила возможность коммуникаций региональных авторов с одной из институций – базирующимся в Самаре с 1995 года проектом «Цирк "Олимп" + TV», который смотрит в сторону актуальных международных практик, эссеистики, переводов и т.д.

При этом, конечно, нельзя назвать «ЛитПТУ» родоначальниками тренда на «маргинальность». «Кроме Орфея и Совписа был и бар "Сквозняк" – все, кто бывал в нём, а потом побывали на столичных слэмах, в один голос утверждали, что столичный уровень текстов ничуть не выше, разве что агрессии побольше – можно получить бутылкой по голове, да и наезжать в самой грубой форме на коллег» [4] – рассказывает Георгий Квантришвили, поэт и краевед. «Сквозняк» проводил свободные микрофоны с 2004-го года, и был самой массовой площадкой, на которой иногда можно было застать и столичных авторов – например, Данилу Давыдова, читавшего на открытии литературной площадки в «Сквозняке» [5].

«Само собой разумеется, что никакой «самарской школы верлибра» не было, да и быть не могло. Все эти авторы были абсолютно разными по своей творческой манере, и связывала их только Самара как место проживания. Каждый из них развивался совершенно самостоятельно» [6]. Хотя для поколения «Орфея», всё же, возможно говорить о наставничестве как о модели, которая мифологизировалась и воспринималась крайне серьезно: например, Кирилла Миронова (впоследствии – один из младших кураторов) вполне можно назвать учеником Сергея Щёлокова (одного из кураторов лаборатории), Семёна Безгинова – Галины Ермошиной, но они напрямую не наследуют ни этим авторам, ни определённой поэтической школе. В околоконцептуалистких текстах К. Миронова просматривается как влияние Георгия Квантришвили, с его самиздатом и скотофутуризмом [7], так и Андрея Темникова и Сергея Щёлокова – с их поэтикой удивления и робости от телесного, квартирным вопросом и «профессиональными заболеваниями литератора – пьянством и тщеславием», про альтернативу которым А. Уланов писал в статье «Автор как private» [8].

Каждая дверь говорит: "Лучше всего постучать изнутри
Это неважно где ты облегчишься только случайное и видимое оботри"
Чтобы ничего не осталось чтобы всем на тарелке вымокал мякиш
Это неважно где ты наберешься потому
что ты часто жилье меняешь

– Андрей Темников

– здесь нельзя ходить голым – сказала мария
– но это же коммуналка – сказал я
– здесь нельзя ходить голым чужому человеку – сказала мария
?а чем голый свой человек отличается от голого чужого человека – сказал я
– ты чужой и все тут. хочешь пойти пописать – надень штаны и рубашку – сказала мария
– мне не нужны штаны и рубашка, чтобы пописать – сказал я
– тогда ты не пойдешь – сказала мария
?и что же мне делать – сказал я
– писай в тазик – сказала мария
– я уважаемый человек – сказал я –
меня публикуют в петербурге – сказал я –
я написал стихотворение для партии гражданская сила – сказал я
я готовлю к выпуску литературный альманах
и курирую поэтическую лабораторию – сказал я
скоро я буду преподавать пластику тела – сказал я
я деятель культуры и искусств – 
!а ты говоришь писай в тазик

– Кирилл Миронов (Полутона, 2012)

Темниковский «Зверинец верхнего мира» (2006) и «Круги речи» (2006) Галины Ермошиной  не могли не рассыпать улиток по текстам самарских авторов. «Спирально закрученная улитка, не глядя на них, ползет по своим делам. На плечах у нее небольшая проблема, которую срочно надо решить, и домик под стать солнцу. На голове у нее – рожки и голубые глаза» (С. Гребенникова, «Название», 2006). Откуда берутся тексты? «Спрашивать тоже нельзя». Ведь, как в повести А. Темникова «Другие шестьдесят» – «не спрашивать, никогда больше не спрашивать никаких мертвых, кто они такие. Я не вино и не шляпа, это ж просто до утра не доживешь», так же и Грачёв, афганец, потерявший зрение, из самарского «союза» – «спрашивать нельзя». Может быть, именно поэтому, когда в пространстве стали говорить о травматическом опыте, поколение тридцатилетних стало писать более агрессивно – тема о преодолении собственного травматического опыта для того, чтобы письмо могло существовать, одна из преобладающих.

…
как скрыться от абсолютного отца с ремнем? 
когда наказание – даже не вещи тебя, а то, что создает эту вещь? 
…
хлесткие удары ремня ждут меня везде 
в постели с женой,
за кружкой кофе,
в магазине 
в улитке раковинной дружеских разговоров. 

– Семен Безгинов (Волга, 2020)

А, если мы «преодолеваем» – то нет и никаких этически невозможных текстов. Там, как в необъятном полигоне, исследуют всё, что попадает в поле зрения, не присваивая любому знанию и опыту статуса обязательного:

Женщина сидела в тени огромного члена
спасаясь от палящего солнца пустыни.
Женщина чистила рыбу
пойманную в колодце.
– Какой хороший член, –
довольно думала женщина. –
Тень от него такая широкая и просторная,
плотная,
здесь совсем не чувствуется жара!
Однако ей не стоит быть слишком довольной.
Иначе это может вызвать
раздражение и гнев небес.
И тогда она познает
познает страдания.
Скромность и умеренность – ей ведь ведомо это?
Умение вовремя остановиться – ей ведь ведомо это?
Она ведь не безумна? 

– Сергей Грей

В этом поле практически невозможно прямое ангажированное высказывание – любой тезис требует этического и эстетического пересмотра, проверки на устойчивость. У С. Безгинова, одного из «младших» кураторов «лаборатории Орфей», деятельность которой, кстати, была торжественно завершена после несостоявшегося вечера «Привычка жить в гетто» – по совету соответствующих структур в здании «прорвало трубы», случилась перестановка директоров и предложение литовать тексты – даже тогда случается прямое, безыскусное аристотелевское любование:

когда погибали в этом метро
эти люди,
я был бы рад снимать с тебя блузку или лифчик,
вообще, когда занимаешься сексом,
смерть становиться как-то ярче.

– Семен Безгинов

Но и из политического, и из «квартирного вопроса» самарский текст тридцатилетних выходит не через метаязыковую рефлексию, а, прежде всего, через деконструкцию лирического субъекта.

я спокойно шёл себе по канату
протянутому над атлантикой
и вдруг передо мной выскочил самарский поэт
звали его то ли киронов то
ли денецкий
а может как-то ещё
и как начал как начал он
лить из бесконечной лейки своей
ПОСТСОВКОВУЮ БЫТОВУХУ НИЩЕБРОДОВ
что я чуть с каната не упал
опешив
опешив
и тело моё начало жутко чесаться
сразу во всех местах
тогда я встал на одну ногу
на носок
сделал па-оборот
подпрыгнул
руки-крылья расправил
и полетел
в сторону вон того синего шарика
вон туда (в правый верхний угол смотри)
стряхивая на лету с китайского халата
расшитого золотыми карпами
брызги хрущовок и коммуналок
отпечатки лиц пьяных соседей
запах дешёвых сигарет
синие подъезды
и прочие осколки несуществующих миров

– Сергей Грей

Практически нигде не представленное письмо Грея – сюжетный, бескомпромиссно гедонистический верлибр:

в мае лучше всего пить
тёплое пряное вино
с имбирём и травами
вино красное густое
чувствуется в нём здоровье
и успех
– а для закуски я прихватила кешью, –
говорит принцесса-оруженосец
и достаёт целый мешок кешью
– принцесса-оруженосец,
не ожидал я от тебя такой оплошности
для тёплого пряного вина в мае
хорош грубый средневековый хлеб
и грубый средневековый сыр
а кешью – сгодится разве что
для абрикосового самогона
разочаровала ты меня, принцесса-оруженосец
*
Даниэлла сладко улыбнулась и кивнула.
– Как здорово, Хуан, – я
обратился к Хуану, – что
30 лет назад люди,
подобные нам,
захватили власть на планете
и установили нынешнюю благодатную систему -
Цивилизация Высшего Развития.
ЦВР
– Это хорошо, - согласился Хуан, –
но ещё больше радует то,
что остальное человечество вымерло
и больше не путается у нас под ногами.

Тексты Грея можно, конечно, рассмотреть и с позиции гегемонной маскулинности, чумные пиры – но этическое тут не вступает в спор с внешней реальностью и не создаёт безопасные зоны (хотя и порой прямо заявляет об этом), текст самосуществует – как факт невозможности вне-контекстуального письма, присутствует не как эскапическая тоска по профанированной реальности – будто бы многие наши близкие не пострадали от коронавируса, будто бы нет беларуских событий, ф-письма и историй болезни. И, если мы теперь действительно можем говорить, откуда берутся тексты, о разнице опыта – не выключение ли невозможных текстов тогда, поколения, которого нет, из процесса – очерчивает некоторую замкнутую машину, в своих крайних формах определяющую контекстуальное как «тотализирующую паранойю» [9].

«Больше литературы и меньше попыток
Договориться о встрече
С блэк-металлическим лесом!»

«Как Игорь Северянин – прежде всего дачник,
 Так и Кузьма Курвич – прежде всего медведь

– Кузьма Курвич («Веселье Ебинизера»)

Купеческий ритм и языковая выключенность из пространства – здесь нет понятия «методологической дискуссии», дискурс пришёл в поколение «до тридцати» – которое, скорее, смотрит в сторону Полутонов, НЛО, Сигмы, TextOnly, сетевых практик. Но, скорее всего, без тоски по физическому присутствию – «новое телесное» – политически публичное, текстово – частное, а у поколения, которого нет, история обратная. «Околоорфеевский текст» – визуален, не концентрирован, эстетизирует травматический опыт. Нельзя не отметить влияние на визуальность творческих практик журнала «Белый человек» (изд. с 1998г, ред. А. Темников, Л. Немцев, С. Рутинов) и графического проекта Андрея Темникова и Сергея Рутинова «Фанки Фунги» (2001 – самиздат, 2004 – «Кабинетный учёный»). Письмо поколения «Орфея» сопротивляется постметафизическому подходу, как и собственному включению в актуальные повестки – предпочитая публикации нарочито маргинализованный самиздат («Веселье Ебинизера») или пытаясь впоследствии создавать собственные маяки – и включающие, и преодолевающие опыт поколения «Орфей»: такие, как журнал «ЛитСреда» (вышло 5 печатных номеров) Андрея Савкина. «ЛитСреда» (2015-2017) была межрегиональным проектом с этически спорной позицией, демонстративно игнорирующим повестку и публикующим радикально конвенциональных авторов рядом с обращающейся к мировому опыту институциональной либеральной эссеистикой.

Женщине-авторке в таком поле появиться было практически невозможно – ведь для письма самарского необходимо физическое присутствие, а любой разговор о травме спотыкается об обязательную позицию преодоления – либо в формате текста-игры, либо затекстового молчания. Женщина как социальное и физиологическое тут – либо обслуживающий элемент, либо вынужденный, который тоже необходимо преодолевать – попытки же преодоления этой конвенции были либо редки, либо уводили к более «традиционным» практикам письма. (Ольга Дымникова, Любовь Глотова «Девятая Студия», Мария Пивоварова).

«Самарское обозрение»: «Из выступавших далее можно отметить некоего карнавального деда, прошамкавшего нечто жизнеутверждающее, и бывшую панк-вокалистку, заявленную в программе как Кукушкина С. Она в полной мере продемонстрировала публике, что такое пытка текстом, на сей раз экстремальной женской прозой <…> Призы достались Даниле Давыдову (что естественно), Кузьме Курвичу (видимо, за аутентичность), Кукушкиной С. (думается, за внешние данные приз зрительских симпатий был бы ей обеспечен, даже если бы она ничего не читала, что было бы лучше)» [10].

М-ПИСЬМО
Что?! Ты лесбуха? У меня общего с лесбухами
То, что я лес-бухарь.
У тебя только и общего с ЛГБТ
То, что Лысая Гора Будет Твоей.

– Кузьма Курвич («Жигулёвские аборигены», Самиздат)

(не на что тут обижаться – люди всего лишь приматы)
Его холодные прикосновения
Укладывают тебя в постель
Ты вся горишь
И требуешь аспирин,
Реализуя свои гражданские права.
Стоит ли ради этого рожать государство?

– Юлия Плахотя (Название: литературный альманах, 2009)

Возможно, ресентимент ряда авторов по отношению к актуальным практикам, отношение к действующим иерархиям и токсичная составляющая самарского контекста не в последнюю очередь повлияла на невидимость авторов и их текстов в определённых кругах. Однако артикуляция лингвистической относительности – одного из важнейших методов исследования и этики, и языка при непонимании или игнорировании подрывной и деконструирующей составляющей токсичности и как пародии, и в других ее ипостасях – может привести к цензуре, не приводящей ни к чему, кроме исключения, иной форме насилия. К тому же, интервенция безопасных зон, где спорные этические позиции возможно моделировать только корректным способом, в общий дискурс, влияет и на возможность борьбы с токсичностью, патриархальными мифами, структурами насилия уже в политическом смысле и становится индикатором бессилия политического.

О самарском контексте и его влиянии на процесс следует говорить более предметно – это повод для последующей работы. А здесь, в завершение разговора – видится уместным процитировать текст Петра Степановича Александрова, который стал своего рода манифестом для ряда поволжских авторов как способ актуализации личной и поэтической субъективности:

До чего хорошо стало мне!
Отдыхаю душой в тишине.
Ни хлопот, ни досад, ни тупиц.
На рассвете я рад хору птиц,
Провожая закат, я брожу,
За престиж и оклад не дрожу.
Надо мной облаков колдовство.
Мне светло и легко. Отчего?
Оттого, что душой дорожа,
Из доцентов ушел в сторожа.

(1972)