Янка

для Сони

Боль и честность – но как говорить о них? Получается разве что о словах, которые из них приходят – и которые в тексте создают их вновь. И о сложности слов, поддерживающей сложность чувств.

Выяснение отличий начинать со сходства? Много у кого – боль, трагизм, безысходность, неприятие несвободы, советской (и вообще любой стандартной) жизни, равнодушия, бессмысленного существования, тупого здравомыслия, отказ быть чистеньким. Опора на фольклор – тоже у многих. Не уникально и хорошее знакомство с поэзией, которое показывает и звуковая организация строк вроде «Кроя кровавый крик кривой кровавой кромкой» (175) [1], и что-нибудь вроде «Нарисовали икону – и под дождем забыли / Очи святой мадонны струи воды размыли» (166), очень похожее на Гарсия Лорку в переводе А. Гелескула.

На этом другие рок-авторы обычно останавливаются. Дягилева идет дальше. Сомнение в речи («у «говорить» есть собрат: «воровать»» (219)) потребовало поисков непрямых, не лобовых средств высказывания. Часто – отказ от линейного повествования. О монтажных принципах построения песен Дягилевой говорят Е.В. Хаецкая [2], Ю.В. Доманский [3], М.К. Мюллер [4]. Неочевидные ассоциативные ходы. «Зеленка на царапину – во сне выпадет свежий снег» (170). Неочевидные сравнения. «Полдень – желтые шторы светофора» (170). «Кирпичные судороги» (177). М.К. Мюллер при разговоре о Дягилевой использует термины «стая метафор», «герметичные метафоры», применимые к Малларме или Целану [5].

Попробуем более детально прочитать хотя бы один «монтажный» текст Дягилевой – «Декорации» (192).

Фальшивый кpест на мостy сгоpел,

Он был из бyмаги, он был вчеpа.

Листва yпала пyстым мешком,

Hад гоpодом вьюга из pазных мест.

Великий пpаздник босых идей,

Посеем хлеб – собеpём тpостник.

За сахаp в чай заплати головой –

Полyчишь соль на чyжой земле.

Пpотяжным воем – весёлый лай

Hа заднем фоне гоpит тpава.

Расчётной книжкой мое лицо.

Сигнал тpевоги – ложимся спать.

Упpямый стоpож глядит впеpёд,

Рассеяв дyмы о злой жене.

Гpемит ключами дpемyчий лес,

Втиpает стекла веселый чёpт.

Смотpи с балкона – yвидишь мост,

Закpой глаза и yвидишь кpест.

Соpви паpик и почyешь дым,

Запомни, снова гоpит каpтон.

Вероятно, в фокусе текста удерживается радость от расчета с неподлинным (хотя, конечно же, возможны и иные интерпретации). Радость расчета с декорациями, загораживающими реальность. Фальшивый бумажный крест – видимо, христианство. Причем он сгорел на мосту – не загораживает его, не мешает пути дальше. Падение листвы – также перемена, отказ от пустого мешка, опустошенности. Перемена тяжела, она – холод, но и разнообразие, вьюга – из разных мест. Перемена – праздник, радость открытости (босых идей). Голодная свобода от пользы (посеем хлеб – соберем тростник), потому что за сахар в чай приходится платить головой. Платить бесплодием – засоленной чужой землей. Свобода нервная, эмоции перемешаны – вой и веселый лай. Свобода на фоне катастрофы, горящей травы. Веселая свобода игнорирования этой катастрофы (сигнал тревоги – ложимся спать). Иначе лицо превращается в расчетную книжку. Взгляд вперед и упрямство – вместо дум о бытовых склоках. Тогда открывается пространство – например, леса. Тогда – веселье игры (чёрт у Дягилевой – вполне положительное существо). Впереди путь: смотри с балкона – увидишь мост. Но если расчет с фальшивым продолжается постоянно, если человек понимает, что неподлинное в нем самом (закрой глаза и увидишь крест), если готов срывать фальшивый парик (здесь, возможно, еще и горящая шапка на воре – человеке, обкрадывающем себя). Картон горит снова и будет гореть всегда.

Номинативные ряды – когда текст действует исключительно сцеплением ассоциаций от соседних слов. «А вот и цена и весна и кровать и стена / А вот чудеса, небеса, голоса и глаза» (215). Порой они подкреплены фонетически: «Целое – на цены, поцелуи и социум» (226). Яркость воображения. «ДО – это такой зверь, который жил давно-давно. У него были крылья и быстрые ноги, а может быть даже и рога» (207) (хорошая компания к якобы, нетам и чутям С. Кржижановского). Неологизмы: «трупещущие» (220). Работа с клише: «Нам нужно выжить / Выжить из ума» (219). Работа со служебными частями речи: «Зато ещё могу, а если бы я, то всё бы. / Да и так всё уже» (232) (была ли Дягилева знакома со стихами Вс. Некрасова? кажется, маловероятно).

Текст Дягилевой часто очень концентрирован и динамичен. Всего несколько глаголов, воссоздающих внешнюю жизнь и столкновение с ней: «Горевать – не гореть, горевать – не взрывать / Убивать хоронить горевать забывать» (236). У Дягилевой гораздо больше концентрированности и энергии, чем у большинства авторов не только рок-поэзии, но и поэзии вообще. Огромный диапазон эмоций. Дягилева не просто горяча, а не тепла – она горяча и холодна одновременно. Боль встречает не только тоску, но также иронию и замечательную энергию противостояния. «В моем углу засохший хлеб и тараканы / В моей дыре цветные краски и голос / В моей крови песок мешается с грязью / А на матраце прошлогодние руки» (201) – я буду так, а ты кидай горох в мои стены. И рядом с этой энергией – всепоглощающая усталость. Домой – это путь в ничто. «От всех рождений и смертей, перерождений и смертей» (203). Даже не в смерть. При этом Дягилева – далеко не только боль, но и смех. «Посметь сказать, а значит посмеяться», «ведь «посмеяться» есть «посметь сказать»» (219). «Не догонишь – не поймаешь, не догнал – не воровали / Без труда не выбьешь зубы, не продашь, не наебёшь» (199) – протест против суконной мудрости пословиц. Жизнь по которым заслуживает разве что смеха солнышка. Заслуживает огня. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло» (199).

Характерна предметность. Окаменевшая гордость – загрубевшая простыня (169). Важны и радостны близкие малые предметы, «купола из прошлогодней соломы», «скользкий хвостик корабельной крысы» - то, что превращает восемь квадратных метров комнаты в тридевятые земли, в полкоролевства (196). Внимание к предметам дает краски от них. «Только солнечный свет на просветах пружин / Переломанный лес на проломах дверей / Несгибаемый ужас в изгибах коленей / В поклон до могил деревянным цветам» (235) – многообразие мира. Свет, упругость, разломы, выходы, противоречия (несгибаемый согнут, неживые живые цветы). Жизнь одновременно угрожающая и калейдоскопически яркая. «Колесо вращается быстрей» (190). Мир, где синие сумрачные птицы и разношерстные ресницы, без которых не хочется обходиться (195). У Дягилевой ярко даже столкновение с грязью. Ярок образ ангедонии, неспособности радоваться: «жрать хвою прошлогоднюю горькую горькую горькую» (211). Энергия не теряется даже в несвободе, оставаясь в ритме. «Неволя рукам под плоской доской / По швам по бокам земля под щекой» (213).  Пронзительность – одновременно с прозрачностью. Голос Дягилевой, его ритм и энергия, включен в стих так, что слышен при чтении.

Многие образы неоднозначны. В сказке «Холодильник» (172) только заледенение дает возможность что-то видеть. Это метафора мертвого мира, неподлинного зрения? Или наоборот – отказа, который и позволяет смотреть? «Крылья – твои, взамен на рога» (173) – неясно, в какую сторону обмен: капитуляция, когда человек получает рога вместо крыльев, или взлет. «Я крепость возвожу из старых липких карт» (175) – расчет с иллюзией? Или понимание того, что непрочное порой оказывается самым прочным? Невозможность порой оказывается не от внешних причин, а от потери цели. «Им напиться б, да пить не хочется» (177). Всему свойственна внутренняя противоречивость. «Боль железных схваток, беззащитных и живых / Смерть от одиночества, вмещающего мир» (179). Дягилева думает и спрашивает. Быть происходящим или источником происходящего? «Будешь синим дождем, / упавшим на снег, / Или одной из туч?» (187).

«Кончить – начать тяжело с середины / Если с конца – потемнеют седины / Сколько мне лет?» (183), «Кто ты такой» (213) – сомнение, нечастое в роке. У Дягилевой нет увлечения деструкцией и эстетизации безобразного, характерных для многих рок-авторов. Редок для рока и мотив прощения. «Стоять и смотреть это просто простить и молчать» (215) (в роке, за редкими исключениями, виноват кто-то другой, и воинственность границ не имеет).

Взаимопроникновение с миром, а не отделение от него. «Мы по колено в ваших голосах / А вы по плечи в наших волосах» (194). Бережность. «Пожар погасить – огонь убить» (170) – жаль огонь. Сквозные темы Дягилевой – ожидание и страх. «Ожидало поле ягоды / Ожидало море погоды» - и «С огородным горем луковым / с благородным раем маковым / Очень страшно засыпать» (233). Но это ожидание не только бедствий, но и плодов, и возможностей. И страх за то, что хранишь. Возможно, некоторая надежда – чужой дом, «край, сияние, страх» (204). Страх неизвестности, новой боли – но и сияние возможности.

Отсутствие иллюзий. Отказ от детской наивности. «Только сказочка хуёвая / И конец у ней неправильный / Змей-Горыныч всех убил и съел» (234). Вера не поможет. «Ждем с небес перемен – видим петли взамен» (181). Но не помогут и секс, драгс и рок-н-ролл. Дягилева отказывается вписываться и в «неформальное» - которое реально порой очень формально, лишь опирается на иные штампы, чем «благонамеренное» общество. Рок, увы, коллективен – порой даже стаден. И не свободен от лжи. «Там преданный рай, там проданный рок» (213).

Отказ шагать строем, каким бы то ни было, начинается с ростка. Что, конечно, вызывает перекошенные рты у шагающих. Дягилева из тех немногих, кто стремится выйти из круга. Из своего круга тоже. У нее свой путь – на свой страх и риск, несмотря на страх. «Очень верно, если безответно / Очень в точку, если в одиночку» (197). Тихий уход в свободу – «без воя, без грома, без стрёма» (196). Навстречу рассвету. «Отойди, постой в сторонке» (216). Отказ орать. «Те, кто знают, молчат, те, кто хочет орут» (186). Энергия Дягилевой обращена на себя и на мир, а не на завоевание аудитории. Отказ от выпуска диска на фирме «Мелодия», почти полный отказ от интервью («— Просто поговорить — пожалуйста. Но в газете не должно быть ни строчки. — Но почему? Может быть, это не нужно вам, но нужно другим? — Те, кому это нужно, и так разберутся, кто я и зачем.» [6]) Частый отказ от платы за квартирные концерты (при постоянной нехватке денег). Стиль Дягилевой не существовал бы без опоры на свободу и честность.

Яркость и энергия поддерживают – но порой и их поддержание может потребовать больше сил, чем есть у человека. А порой сила переламывает себя. С Дягилевой была природа. «К лесу обернись» (216). Но природа – неличная, ее, видимо, оказалось недостаточно. Окружение Дягилевой, вероятно, чаще заслуживало иронии, чем было источником поддержки: «Друг у меня есть – он футбол / любит смотреть по телевизору / Как гол забьют, он кричит, по коленкам себя хлопает / Переживает» (227). Если сил нет и взять их негде – отказаться и от своей боли. Стереть себя, исчезнуть. Так честнее. А многие продолжили «коммерчески успешно принародно подыхать» (214). И смерть Дягилевой, как она и предвидела, тоже оказалась продана.

Возможно, Дягилеву уничтожила замкнутость на мире социального. Социальное предоставляет выходы в безличные области – и действительно мало возможностей для радости (даже при переменах в обществе, которые часто оказываются иллюзорными, наверх всплывает много сволочи – а Дягилева имела дело с обществом, совершенно окостеневшим). Выходы в личное, не связанное с противостоянием обществу, у нее редки. Полкоролевства было оставлено, и вернуться туда не удалось.

Возможно, неуверенность – в отличие от большинства рок-авторов, не сомневающихся в гениальности себя любимого. Неуверенность помогает создавать живое (возможно, она – необходимое условие этого), но жить с ней трудно. Возможно, слишком большое смещение центра тяжести на протест, а не на создание.

Но приходит вода – свободная, затопляющая, уносящая, но и приносящая – и смывает мир безразличия («зима да лето одного цвета»), анонимности, бесхребетности («вся рыба без костей») (242). В голове сено – да в сене игла-змея. Сделанное для себя оказалось нужно многим. «Собирать на себя – чтоб хватило на всех» (236). «Кто летит, тот на небо не станет глядеть» (186) – потому что в нем.