Речь на вручении Премии Андрея Белого

Уважаемые друзья и коллеги!

Я испытываю чувства волнения, признательности и благодарности в связи с этой высокой наградой!

В моем случае это поэтическая премия, а единицей поэзии в каком-то смысле является стихотворение. Именно о стихотворении как о «живом существе поэзии», по выражению Андрея Белого, мне и хочется сказать несколько слов. Конечно, все определения, касающиеся поэзии весьма приблизительны, они скорее кружение вокруг неназываемой сущности, и все же, в результате этого кружения сущность становится более доступной нашему восприятию, словно бы подсказывая нам, благодаря нашим же собственным усилиям, какие пути ведут именно к ней, а какие уводят в манящие, но смежные пространства.

И тут мне кажется, можно наметить кое-что определенное.

Прежде всего стоит заметить, что, в отличие от традиционной прозы, от, скажем, рассказа или новеллы, стихотворение не является рассказом о событии, потому что оно – само является событием. То есть перед поэтом обозначены две дороги – рассказать при помощи коротких или длинных строк о каком-то событии и сделать это достаточно подробно и многословно или создать событие ритма и языка, которое и есть – само стихотворение. Стихотворение как событие, как рискующий поступок, как след Большего. Это так сказать разделение в чистом виде. На практике чаще всего обе стороны сочетаются, но какая-то из них является преобладающей – либо рассказ о событии, либо стихотворение как событие. И все же то стихотворение, которое держится «зажмурясь, на собственной тяге», подобно тому, как это делает солнечная система, кажется, более отвечает задачам поэтического ремесла.

Стихотворение, как я его понимаю, во многом похоже на солнечную систему, более того, оно удерживает ее внутри себя, и поэма Данте о путешествии по сферам бытия это рассказ, конечно же, о внутреннем, а не о внешнем событии. Можно сказать, что оно происходит внутри стихотворения, внутри большой поэмы, внутри читателя и поэта.

Мир фрактален и голографичен, его структуры входят одна в другую, повторяясь и умножаясь.

Стихотворение, ощущающее внутри себя наш мир – систему планет, претендует на сбалансированную завершенность своей событийности, и подобно сферам Данте располагается на фоне неназываемого и неизреченного.

Более того, оно его отчасти проводит в себя как след и включает в виде фактора вневременности, осуществляемой в «послевкусии» стихотворения, всего его целиком, всего его, осознаваемого сразу.

Поэтому, говоря о природе «истинного стихотворения» можно говорить о трех вещах, необходимых для его существования: об этичности стихотворения, о его ауратичности и его преступности.

Стихотворение по природе своей преступно. Оно не хочет вписываться в рационализированный мир государственности или социальности. В нем всегда есть то, что мешает ему и его создателю это сделать. Достаточно вспомнить отношения с государственными структурами и судьбы таких поэтов, как Андрей Белый, Осип Мандельштам, Бродский, Лермонтов или Хлебников, написавший, что местом встречи его и государства является участок. Но преступность, преступление стихотворения – это преступление особое – это преступление неограниченности и свободы против ограничительных форм, это преступление высшего против низшего, это преступление жизни против энтропии. Это хорошо чувствовала Цветаева, сказавшая :

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший – сер!

Где вдохновенья хранят, как в термосе!

С этой безмерностью

В мире мер?!

Но эта преступность стихотворения может быть увидена лишь в напряженно этическом мире, ибо само стихотворение этично. В современном мире, в котором этика серьезно разрушена, восприятие сверхразумной преступности стихотворения «безмерного в мире мер», ослаблено, а, следовательно, выброс энергии при пересечения некоторой священной социальной границы, не ощущается, ибо границы этики и правды стали расплывчатыми и неуловимыми и уж конечно же не священными, а договорными, условными и плавающими, «слишком человеческими» в дурном смысле слова.

В силу этого становится ясно, что из стихотворения, нарушающего застывшую этику, в новом мире поэтическое произведение превращается как в носителя этики, так и в представителя этического безмерного на фоне аморфного этического, ощущаемого в обществе как норма. И его «преступность» вплотную примыкает к философии рискованного поступка, о котором в молодости писал Михаил Бахтин и к особенностям категории этического в заданном мире, освещенной в трудах множества философов новейшего времени от Владимира Соловьева до Эммануэля Левинаса. Это новая миссия стихотворения, пока что трудно ощутимая – совмещение безмерного и тонкого этического сияния с поэтическим высказыванием в контексте нравственно хаотической и аморфной дробности общества.

Подобно сферам планет в «Рае», каждая из которых есть все более тонкий уровень смыслов, музыки, понимания, языка, – стихотворение также обладает возможностью существования на тех или иных своих аурах – близких к телу стихотворения, как Луна или Меркурий, или более удаленных, как Дантовские планеты высшей и тончайшей мудрости и озарения, Юпитер или Сатурн.

И если, скажем, Маяковский работал на самых близких аурах, то такие поэты как Блок или Мандельштам выходили на более удаленные и тонкие планы. Вспомним «зашептали шелка, задремали ресницы» или знаменитую соломку-Саломею, науку «блаженных слов».

Стихотворение с его орбитами и сферами, тождественными аурам – дитя космоса и человеческого сердца, поэтому оно безмерно, поэтому его возможности никогда не могут быть исчерпаны, поэтому оно будет продолжаться до тех пор, пока продолжается жизнь.

Стихотворение призвано прибавить жизнь жизни, а не позаимствовать ее в целях собственного обеспечения. И это, кажется, главнейшее в системе его координат.

Замечу, что Андрея Белого, любимейшего моего поэта, ясновидца, исследователя, создателя новой прозы и метафизика неудержимо влекло в обозначенные только что миры – его Я было вписано в безмерный Космос, а космос своими ритмами находился внутри безмерного Я.

Книга «Плач по Блейку», за которую я удостоен премии, писалась как раз в перекрестье этих понятий о предназначении стихотворения – его внутренней завершенной событийности, угадываемой ауратичности и возможности проявления в нем тихой этической красоты, без которой мир Блейка, как и мир поэзии вообще, был бы не только лишен энергии, но и, скорее всего, вообще невозможен.

Я хочу поблагодарить всех тех, кто сделал сегодняшнее событие возможным. Мне выпала честь оказаться среди замечательных, великолепных поэтов и прозаиков, удостоившихся высокой награды, и я хочу снова и снова поблагодарить комитет премии Андрея Белого, его жюри, моих друзей, учителей и коллег, моих издателей, моих близких, – всех тех, кто меня поддерживал, вдохновлял и вел к большему пониманию сути поэзии на фоне Бытия.