Ложные солнца
ЛОЖНЫЕ СОЛНЦА
Своеобразие в ощущениях, как своеобразие
в растительности, создается разницей в месте,
в градусах долготы и широты, в их застывших числах,
в той абстрактной географической условности,
в которой мы пребываем.
И, против всех ожиданий,
в которой день ото дня становится холоднее.
Не говоря уже (это уж непременно) о соответственной,
вследствие большего день ото дня потребления кислорода,
симметрической разнице между цветом крови артерий и вен,
потому что она заметно уменьшится только к лету
или как у европейцев под тропиками.
Как в сыром, туманном
краю, каким является конец ноября
посреди материковой глуши умеренного пояса,
это смесь из вещей, понятий и, еще больше, –
ощущений зябкости.
Слезы – процеженная через пепел вода –
объясняют то, из чего мы все еще состоим:
из воспламененного прошлогоднего неба,
осенней пережженной земли,
спекшейся за зиму желчи.
Признак далекой холодной местности? Да.
Но на самом деле аберрация, аномалия, немыслимый этот март
и есть то малое расстояние, какое только необходимо,
чтобы ее можно было увидеть.
День ничем не предпочтительнее
ночи, а полдень – сумерек.
В стороне равноденственного заката –
лишь побочные, хорошо означенные ложные солнца.
Ложные солнца скорее же предвещают,
и без того-то долгую, непогоду:
дождь, а не вёдро.
И жизнь (а не только холод, голод или болезнь)
принимается за материальный объект,
который может отделяться от тела, точно так же,
как блеск солнца принимается за материальный объект,
который солнце может возложить на себя
или отбросить.
ПЕНТАКЛЬ
Путь солнца
может лежать из глазка гвоздики,
вытягивающегося глазным стебельком улитки,
и линейной перспективе предпочесть воздушную,
покоящуюся на учении о мутных средах, –
лишь бы там,
на периферии себя или того, что от нее осталось,
с помощью катоптрики* (*науки о зеркалах)
амальгамироваться с цветком
и озарить мир
великолепнейшим пурпуром.
Отбросив то,
в вероятности чего у меня закрадывалось сомнение,
я попытался постичь это яснее и правильнее,
пустив в ход самые ученые козни:
если различие между растением и животным,
в противоположении которых зиждется
вся линнеевская систематика,
должно быть признано таковым,
что его можно преодолеть
(существуют ведь цветы орхидей,
похожие и на крылатых насекомых, и на птиц,
которых привлекает благоухание нектарников),
то кто мог бы сомневаться,
что цветку – всегда пора распуститься,
лишь принеся в жертву частичку своей идентичности,
приблизившись к классу солнц?
Отважиться превратить
глазок гвоздики в глазной стебелек улитки
природе, однако, не легче,
чем мне – пером на листе бумаги – остатками чувств,
обращающих меня в периферию себя.
Потому как
природа не делает-де скачков
и в ней нет эпизодов, не связанных-де,
как в дурной трагедии.
Ничто
не препятствует до сих пор тому,
что небо этого нового мира
должно казаться его жителям
совершенно подобным нашему,
а солнцу –
не нужно обладать никаким особенным действием,
чтобы представляться таким, каким его видим /
считаем, что видим, мы.
СОЛНЦЕ ПЕРЕДАЕТ В НАСЛЕДСТВО СОЛНЦЕ
Солнце
передает в наследство солнце.
В угрюмой стихии марта его лучезарная неподвижность
представляется пробивающимся сквозь завесу туч
порционом едва дифференцированной протоплазмы,
пигментным пятном инфузории, ореолом
с вертикально удлиненным зрачком.
Мышца, суживающая зрачок,
есть сфинктер* (*Sphincter pupillae) солнца.
Лишь за изморосью она обнаруживает
правильную форму кольца радиальных волокон
радужной оболочки.
Но при этом тут же
приобретает тусклый, млечно-беловатый мутный вид,
как совиный глаз на свету.
Явление
почти обычное в своей повторяемости,
когда, солнцеподобное, оно
устремляется к тому, чему оно подобно,
обрастая характерными признаками систем
костной, мускульной, внутренностей
и органов кровообращения.
Говорят, если смотреть на солнце,
то его образ может сохраниться
несколько дней.
И мы знаем, как:
изменяя тело
в последовательность призматических деформаций –
специфизируясь через все новые преобразования
перламутровых аберраций ума, угасающей ауры сердца,
охры свернувшейся крови,
синей жидкости желчного пузыря.
Ранний росток люпина
позволяет вывести то,
что составляет скрытую предвзятость какой-никакой, а мысли:
не в силу известных, присущих люпину, свойств гелиотропа,
а потому что люпин мы всегда рифмуем с «люби́м».
И остается лишь терпеть, как у него раскрывается
крохотный пальчатосложный листик, и превращаться
в скрюченного уродца.
НОЧНОЙ БЕЗУТЕШНЫЙ СУМРАК
От божественной киновари,
продлевающей жизнь,
готовой вот-вот забродить и переродиться в уксус,
остается полбанки сгущенного варкой вина;
чуть выщербленный зуб – чувствилище памяти
о только-только расцветшем плесенью
куске сухаря;
на языке –
привкус первой щавельной кислинки.
Одно лишь единственное перышко зеленого лука,
отысканное среди замшелостей
и клочьев тумана, –
как синь порох в глазу;
что уж тогда говорить
о долгожданной веточке дикой петрушки
или щепотке нежных ростков крапивы,
приобретающих в эту пору в здешнем краю
не менее нежное имя урзи́ки.
Три недели –
как трижды три месяца,
но не три времени года.
И темный сырой ноздреватый воздух –
вроде губки, напитанной усыпляющим зельем,
сильнейшее из которых –
не опийный сок или волчий жир –
а ночной безутешный сумрак.
Крушенье границ апреля,
которым так занят нежный росток урзи́ки,
если оно случится, завершится дождем лягушек –
будто сны, которые видишь в этой,
сбываются уже в той,
похожей на прошлогоднее пугало, жизни:
пиджак стал ему на размер просторней,
и личинка моли, как душа,
выедает в нем путь наружу.
PRIMULA VERIS: ПЕРВОЦВЕТ ВЕСЕННИЙ
Покамест температура мышц,
влияя на скорость их сокращения,
не достигнет значений, достаточных для того,
чтобы удерживать в мерзлых пальцах перо,
оплетенный сетью жил мускул ветра
расковыривает цветочную почку примулы
раньше третьей весенней оттепели.
В будоражащем
и с частыми бурями пасмурном воздухе –
не более чем сомнительная метафора солнца.
Не цветок подлежит неминуемому раскрытию солнцем,
а солнце – цветком.
Бездонная сверхдетерминированность цветка.
Даже если это Primula veris, первоцвет весенний –
крохотный, бледно-желтый, в зеве которого
пять красноватых пятен.
Бездонная сверхдетерминированность цветка.
Большая, чем у большого желтого цветка подсолнуха,
вращающего солнце.
Непрекращающиеся
мелкий дождь и изморось –
как логическая матрица невроза:
изменяются, чередуясь, и чередуются, взаимоуподобляясь.
…И переходят в темную абстрактную экстенсивность,
предваряющую явление солнца,
но не означающую ничего,
кроме следующего:
вегетативного прошлого* тела
(*настоящее прошедшее)
и многократно описанного
сдвига центра зрительного восприятия в область цветка.
Не цветок подлежит неминуемому раскрытию солнцем,
а солнце – цветком.
2013 / 2014
