Тур Ульвен. После нас, знаки (перевод с норвежского Нины Ставрогиной)

ИЗ КНИГИ «ТЕНЬ ПЕРВОПТИЦЫ» (1977)

ПОДСВЕЧНИК

Секретное послание

накрошенное хлебом по столу

Плеск вёсел

в предсмертном стакане воды

К окну слетевшиеся совы

Дверь – запертая – бьётся на ветру

Не бей по мне

СПИСОК ЖЕЛАНИЙ ПАДШЕГО АНГЕЛА

Пусть снег завалит вепря в лесу из молний

Пусть шляпы ворсистыми плодами покатятся по тротуарам

Пусть бифштекс шмякнется на тарелку с высоты десяти тысяч футов

Пусть упадёшь и расшибёшься

Пусть целый час льёт дождь из мышей и аллигаторов

Пусть дождь из грудей монахинь зарядит на месяц

Пусть дождевая капля угодит тебе в глаз как атомная бомба в яйцо

Пусть гимнаст рухнет с трапеции когда кто-нибудь выключив свет

возопит Да здравствует Свобода

Пусть все священники разом сверзятся с амвонов

Пусть волосы вылезут и ветер размечет их как знамя из соломы

Пусть стрелки разом сорвутся с часов

Пусть все мысли выскочат из головы и

патокой хлынут в реторту алхимика

Пусть все заводные машинки мгновенно попа́дают

Пусть рыбы выйдут из моря и плюхнутся на изнанку луны

как отряд гризли-парашютистов приземлившийся

на волнистое поле где укрылись двое влюблённых

Пусть грехопадение повторяется ежеутренне в восемь

Пусть дни посыплются из года а годы из истории

как зубы из улыбки

Пусть твоя тень лопнет надвое а ты

споткнёшься о половинку поовальнее

и вывалишься из окна в головокружительно быстрое

сближение с улицей внизу

которая в свою очередь не устоит и полетит в тартарары

с точно такой же скоростью

что и ты

ПРОЧТЁШЬ ЛИ ЭТО ПО РУКЕ

Заяц висит среди смолкших труб

в снесённой лавке воображения

Пыль столбом от кашля богов

на улице залитой расплавленными песочными часами

От огромной груди во всё окно

в подвале темно ангел Мортидо к ней присосался

За ветхой шерстяной занавеской – 

сказочное существо с кошачьей головой

что унесёт твою тень в заплечном мешке

втащит на борт парохода идущего неведомо куда за океан

завтра

Но то ли ещё будет завтра

да и прочтёшь ли это по руке

когда та хватается за голову и вопит исчезни!

ИЗ КНИГИ «ПОСЛЕ НАС, ЗНАКИ» (1980)

***

Буквы из золота бдят

над опустевшим городом.

Здесь мор сложил

на покой свои кожу-кости.

Последний житель

обращается к манекенам.

Зарой, говорит,

руку в землю

и посмотри,

не прорастёшь ли.

***

На деревьях

в сонном саду

вокруг Спящей красавицы

распускаются головы кукол

с застывшими улыбками:

идёшь,

не-принц?

***

Паломник,

провалившийся вглубь

девичьего зрачка,

и поныне лежит на дне

среди сталагмитов

и останков

блудливых чудищ.

***

Атриум: сад, круго́м

прохладная колоннада.

Спящие музыкальные

инструменты, их никогда

уже не тронут.

Пустые стулья, ряд за

рядом, хранят

тепло вражеских тел.

Солнце

беспамятно. Никто

из них

не возвратится, ни

нагим, ни ряженым.

А снаружи

весь мир

теперь одна гигантская

белеющая окаменелость. Мир.

Там и сидишь,

Кристабель,

с колотящимся сердцем,

одна и

ждёшь,

пока не станешь паутинкой

сквозь молчание

по себе.

***

Костяшки царапают

стену, ветви –

смычка́ми по жилам: струнам,

натянутым над ущельем.

Клокот приливов, отливов

в складках, в колени

впились числовые ряды.

А потом тишина.

То

деление клетки – немая комедия:

повторение повторения,

до не-

различимости,

до не-

***

(ИСПОЛИНСКИЙ КОТЁЛ)¹

Галечник

гложет и гложет

породу

бездушную, без

меток от молний, ногтей ли,

коловращеньем,

во сне или в вопле,

всё умаля-

ешься, голый,

мельчаешь,

галечник, изничтожаешься,

галечник, оставляя

полости,

галечник.

***

Всего-то – сердце,

что так

умалилось,

что почти

и не слышно,

что почти

и не видно,

там, на горизонте,

где чаек

тоже

нет

***

Вскрытый конверт:

туман,

лишь туман

сочится наружу.

Непонятно.

Теперь понятно.

Твой язык всё сильней

истончается: вот уже

можно вдохнуть, а вот

уже не

подышишь им,

бездыханным.

***

Губы раны

недвижны.

Своей подземной повести

не вы-

шепчут даже

знаку вопроса.

Рана безгласна,

будто всего лишь

шрам.

***

Невидимки

уже не мечутся

между царством минералов и царством людей.

Тише воды стоят

по миллионам лет.

Можно сказать –

памятники себе же.

Без подписей.

Жить в их сени.

Чтобы сносить

свет луны языка. Языка луны.

ИЗ КНИГИ «ТЕРПЕЛИВОЕ» (1987)

***

Огни в окнах

над нами

кормятся

неоткопанным.

Если сесть

поболтать в огромной тени

дуба, расколотого молнией, –

год будет

1623-й.

***

В иванов день

на них находит:

Подолгу лежат,

припавши

ухом

к холодному камню пола,

внемлют

тёмно-зелёным

колумбариям, биению

готического пульса.

Никому

не покинуть

круга.

***

(Рунический камень: «Камень сей солнцем не осиян, ножом не сечён». Сами не ведая, они знали нечто такое, о чём никогда не узнаем мы. Чего именно мы не знаем из того, что знаем?)

***

(Не сохранилось ни единой надписи доэротической эпохи)

(КРОМАНЬОНСКОЕ ЗАХОРОНЕНИЕ. ФОТО)

Двое лежат, макушка

к макушке.

Копьё и кинжал

из кремня. Жемчуг.

Слоновая кость. Посох

из бивня мамонта.

Кто

коснётся сокровищ –

не пошатнёт

могущества

страны,

где мысли мёртвых

на пределе.

***

Бессильные рукавицы

держатся за

мшистый камень.

А чьими-то трудами

держится

работа

котельных.

Истлевшую шерстяную занавеску

сверлят

вороньи глаза. История леса

ещё не кончена.

Я слышу громкий гул

самолёта,

ощущаю наросты

тугой коры

щекой. Нам никогда

не выучить

всех несметных ветвей.

И всё же деревья

попроще

нас.

За опушкой, со стороны моря,

мигают одичалым кодом

городские огни.

***

Однажды он проснулся

от страха

зимы. Бряцали незримые

самоедские колокольцы.

Эта стужа простёрлась

дальше той,

что была

в нём самом.

***

Ржаво-красный дневник

поблёк, он кропит

земляным холодом

развилки

на ладонях.

Стираемое бельё

опадает,

повторяя форму

пустого жеста, в дёрганой

пляске.

Туманный горн

пронзает

почву,

и во дворе

воздух дрожит

чуть сильней

над монгольщиной

следов, птичьих, праотчих.

Так близко к шоссе,

жажда дороги.

***

Крик

возвёл своды.

Мы ждём, пока

железки, восковые статуи

об-

рушатся

и станет

белым-бело,

снег приглушит

красноту

кровель, куда

хватает глаз,

и – зал за залом –

станет показывать

стёртую ленту

неведомо

кому, пока не

окажется, что ничего

и не было.