Документари (сценарий документального фильма)

Голос за кадром: Он позвонил мне в четыре утра и сказал, что готов нам помочь. Он узнал, что мы ищем спонсора для съемок фильма об экологии – все государственные фонды нам отказали. Единственным условием было то, что он поедет с нами и сам снимется в фильме.

Съёмка внутри квартиры: Он просыпается в шесть утра пятнадцатого ноября, завтракает – фрукты и йогурт, тонкие полоски неопределимого мяса; смотрит в камеру, улыбается. Ещё раз проверяет рюкзак, идёт в душ. Беспокойно ждет – в восемь за ним приезжает машина. Он спускается с двадцать второго этажа, около подъезда стоит микроавтобус. Первая встреча с режиссером (далее – Третий, по фамилии), до этого все дела только по переписке. Вылет в одиннадцать часов, торопливо кладут вещи.

Он: Я прочел сценарий, мне он нравится, но никто не отменял случайностей, непредвиденных выбросов.

Третий отшучивается. Машина попадает в пробку, режиссер волнуется, оператор снимает серый снег, падающий на грязные автомобили; двигаются рывками.

Мы приземляемся в девять вечера по местному времени, к половине одиннадцатого уже в гостинице. Выезд в шесть утра, чтобы успеть все за световой день. Нам тайно помогает местный чиновник, он взял больничный на эти два дня. Мы едем далеко за город, сворачиваем на еле заметный съезд, на дорогую, ведущую в лес. Едем еще полчаса и прячем машину, накрывая ее маскировочной сеткой.

Чиновник: Дальше нам придется идти пешком – мы проберемся лесом.

Потом мы идем через черное поле, по колено в черном снеге.

Чиновник, его голос прерывается от усталости (сложно разгребать плотный снег, мы все в испарине): Это все снег, видите. Он выпал здесь ещё в конце августа – такое иногда происходит, но он всегда быстро тает. Но не в этом году – этот снег поддается, только если долго его нагревать. Он лежал так две недели в городе, потом его стали видеть в полях – он ложился неровными квадратами. Его собрали отовсюду, где смогли найти, и свезли подальше от глаз. Больше такого не повторялось, но черный снег стал идти над этим полем.

Мы добираемся до сопки.

Он, неожиданно крикнув нам из-за спины (оператор оборачивается и приближает камеру – он остался далеко позади): Эй, смотрите!

Он снимает перчатки и зачерпывает в обе ладони снега. Сначала мы думаем, что он хочет им умыться, но он заталкивает пригоршню себе в рот, сколько может: черные струи – слюна, растаявший снег, бегут у него по подбородку. Он жует с трудом.

Он: Это будет мой вклад в фильм.

Обрыв записи.

Край обрыва, неспокойное море внизу. Справа скала, которая уходит вверх ещё на пару десятков метров. Он приникает к ней. Съемка вблизи – он аккуратно дотрагивается до камня языком. Замечает оператора, улыбается: «Очень горько». Видит на скале, уже над обрывом, гнездо.

Он: Я его достану.

Камера наезжает на гнездо. Отъезжает, показывая, что от края обрыва до него тянется небольшой выступ; он заканчивается за два метра до гнезда. Таких на скале еще много, но это самое близкое.

Третий: Я не вижу ни одной птицы. Их даже не слышно.

Он, обращаясь к водителю: Сходи за гарпуном, я видел его в кузове.

Водитель возвращается к машине, мы предлагаем ему посмотреть гнезда на деревьях. Он отказывается. Гарпун ему не подходит – он боится, что гнездо упадет. Он решает идти по выступу.

Третий: Пригони машину, мы прицепим его тросом.

Его крепят к тросу на лебедке. Он цепляется за скалу, несколько раз оступается на скользком камне. Доходят до края выступа, пытается достать до гнезда рукой.

Третий: Возвращайся!

Он прыгает и сбивает гнездо. Он проносится по широкой дуге, бьется о скалу, на записи слышно, как тело соприкасается с ней – ничего общего с его нежным языком. Мы втягиваем его наверх: он успел прикрыть голову руками, кожа на них распорота, нужна помощь. Мы кладем его на спину, звукорежиссер бежит за хирургическим набором. В руках у него что-то есть; камера наезжает: он не выпустил из них мертвую птицу.

Он, слабо улыбаясь: Кречет, уже почти взрослый.

Он поглаживает мертвого птенца, ерошит ему перья.

Он: Вообще-то они белые или серые.

Птенец – весь черный. Его глаза забиты подсохшей слизью молочного цвета. Он приоткрывает маленький клюв, подносит его к губам и дует, как будто хочет оживить птенца или извлечь звук.

Он: Он не гниет – его не могут переработать.

Он откусывает маленькую голову и пережевывает ее, пока ему зашивают руку. Ему больно: чтобы раздробить кости и перемолоть тугое мясо, приходится работать челюстью – напряжение отдается в свежей ране. Он откидывает голову и делает несколько глубоких вдохов, как будто задыхается – у него изо рта вылетает перо; он улыбается.

Он просит Третьего раскрыть птенца. Тот не понимает, но, взяв тельце в ладони, видит, что кожа легко отслаивается, обнажая черное мясо. «На ощупь оно твердое, похоже на уголь, но не сыпучее, оно почти гладкое, – говорит Третий – Думаю, если его достать, оно будет гнуться».

Он говорит нам: Там, внизу, на пляже, это не ил, не водоросли. Это птицы. Они не разлагаются – они теперь вместо пластика.

Камера наезжает на них. Целые отвалы нейтральной массы.

Птенца он доел, разложив его на капоте. Он не отказался от овощей и от грибов, которые нам дали на ферме. Мы не ощутили их вкуса – скорее всего, его не было.

***

Томск, 24 ноября

Возможно, кто-то из вас уже видел часть следующей записи. Вечером ему очень захотелось пойти в торговый центр и поужинать в ресторанном дворике. Я пытался убедить его: давай закажем то же самое в номер – не согласился. Наверное, ему нравилось сидеть так, не снимая куртку, под прожигающим светом, в странной смеси духоты и холода, рядом с суетящимися людьми, подносами с недоеденными заказами. Он уже съел все, что хотел – взял шурпу, кусок слоистого пирога, клюквенный морс, – сидел, закрыв глаза, а мы вовремя их заметили. Хотя, вовремя, не вовремя – оказалось без разницы. В общем, к нам подрулили два полицейских – не знаю, может, их больше стояло за углом, группа захвата, все такое; всего двое – не верится. Я их не увидел сразу, сидел спиной, меня ткнул оператор – оглянись. Я сразу начал трансляцию – может, ее кто-нибудь из вас и видел. Мне так посоветовал один правозащитник: если со связью все нормально, то включай – даже если отберут телефон, у тебя будет видео. Я, правда, не очень много успел снять.

Полицейский 1: Старший лейтенант Клинских.

Зачем они решили брать нас именно там, посреди толпы? Задержали бы в номере.

– Вы все должны пройти с нами. Вы подозреваетесь в нарушении пункта второго статьи 258-ой Уголовного кодекса Российской Федерации.

У нас весь отснятый материал был с собой – я обосрался, честно.

Полицейский 1: Если вы не проследуете за нами, мы имеем право применить силу.

Он: Отключи камеру.

Я почему-то послушался. Он достал из кармана удостоверение – красная обложка, уже немного потрепанное.

Он: Ну-ка глядите.

Больше полицейские не сказали ни слова, они застыли.

Он (звукорежиссеру): Придвинь стол и принеси им по стулу. (Оператору): Закажи им борща, порцию побольше.

Полицейские расположились за столом, мы сидели молча и ждали оператора. Он вернулся с борщом и поставил его перед полицейскими. Наш спонсор достал из своего рюкзака прозрачную баночку – в ней оказалась та черная вязкая масса химикатов, озеро которой мы нашли сегодня в лесу. Впрочем, какой это был лес: деревья в нем гнили, они оплывали невысокими сопками клейкого вещества – не осталось ни крон, ни стволов, ничего, – от него отцеживалась жидкость, которая не впитывалась в землю – почти как ртуть, она стекала с вещественных отвалов по наклонившейся вдруг земле и собиралась в пружинистое озеро. Щипало глаза, не помогали даже очки химзащиты, бежали слезы – оператор не видел, что он снимает; надеюсь, это знает камера. По озеру, наверное, можно было пройтись, таким крепким оно выглядело, но чем ближе ты к нему подходил, тем сильнее у тебя шумело в ушах, раздавался писк и звон, звук трясло.

Я не заметил, когда он успел собрать свой образец. Теперь он зачерпнул его прямо пальцами и смотрел, как образец медленно сползает в одну из тарелок; он размял и размешал массу ложкой. Во второй раз слишком большой её фрагмент оторвался от его пальцев – поднос заляпали брызги борща. Он еще немного пошарил в банке и облизал ладони и пальцы.

Он: Кушайте. (Обращаясь к нам): Идемте.

Интервью оператора: Чувствую себя как на реалити-шоу. Знаете, самое стремное, что во всей этой истории очень много дыр, и я боюсь представить, что из нее вытекло и куда это все попало; что теперь из-нас отравлено: почва, реки, воздух, пластик – вообще все полимеры.

Он заставил нас спокойно вернуться в отель, собрать вещи и поехать в аэропорт. До вылета было ещё шесть часов. Все это время мы держались вместе, но потом он куда-то пропал. Я звонил ему, но все без толку. Мы уже прошли паспортный контроль, казалось, нам должно было стать спокойней, но без него мы заскулили от страха. Я достал телефон, чтобы снимать себя – просто чтобы не было так страшно. Я был уверен, нас снимут с рейса. Тут я увидел, что к нам снова направляется полицейский. На записи слышно, как он говорит.

Полицейский 3: Здесь нельзя снимать.

Третий: Всегда можно было.

Полицейский 3: Это военный аэропорт.

Третий: Тогда я посмотрел вокруг – все то же самое: свет, как в том торговом центре, киоски с журналами и едой, кафе, комнаты отдыха, очереди на посадку. Я его не понял.

Я смотрел вслед полицейскому, а меценат уже сидел рядом со мной. На самолет мы попали без всяких проблем. На полпути ему позвонили. Было раннее утро, все спали, в самолете ни звука – и тут его звонок, прямо у меня над ухом. К нам никто не подошел – неужели все стюарды и стюардессы тоже отдыхали? Мне казалось, я с ним один на один. Он ответил и через полминуты отложил телефон, повернулся ко мне.

Он: Скверные у них дела. Их ввели в искусственную кому – сильное отравление. Иногда после такого становятся супергероями – надеюсь, в этот раз так и будет.

Он наклонился ко мне, чтобы сказать ещё что-то, и мне стало дурно, таким смрадом на меня пахнуло из него; у меня почернело в глазах, сжало виски, я был уверен – наш самолет падает, он разбился о воздух, вдруг ставший слишком плотным.

Он: Есть и хорошие новости – это были не полицейские. Сам догадаешься, кто.

***

Мы приземлились.

Мы взяли интервью у сотрудника мэрии, курировавшего вопросы экологии. Он рассказал нам, что:

– В городе около площади Химиков высадили 22 туи;

– Активисты убрали мусор с берега реки;

– За две недели задержали 12 браконьеров;

– Металлурги высадили в парке еще 25 шаровидных кленов.

Мы взяли интервью у мэра. Мы взяли интервью у людей, собравшихся на митинге перед мэрией. Мы взяли комментарий у ОМОНа, оцепившего мэрию. Мы взяли интервью у местных экологов-активистов. Мы взяли интервью у отца пострадавшей. Мы взяли интервью у людей, с которыми она работала. Мы взяли интервью у директора предприятия – он уверял, что это никак не связано с условиями труда. Все двери были нам открыты.

Отец разрешил нам пройти в палату, но попросил ничего не снимать.

Женщина, Наталья (имя изменено), 31 год. Поступила в больницу с жалобой на сильное недомогание. Врачи диагностировали сильнейшее отравление, но не смогли определить его причину. Через несколько дней в больнице женщина впала в кому, но все еще могла дышать сама. Ее поместили в отдельную палату, утром к ней пришли медсестры и обнаружили на ее койке мужчину. Они сразу сообщили об этом главврачу и тот стал наблюдать.

Казалось, он не удивился, узнав, что за день она дважды бывала мужчиной – у нее менялся набор гениталий, иногда вырастала щетина, менялись черты лица. Стоило просидеть с ней четыре часа и можно было увидеть, как она проходит полный цикл – в его середине от нее как человека почти ничего не оставалось: конечности еще можно было легко различить, но корпус, голова, область паха – все превращалось в массу из лопнувших сосудов и жировых сгустков, странных отростков; медсестры ласково называли их крыльями маленького ангела.

Главврач говорил, что ее гормональная система сошла с ума, но только разводил руками, когда его спрашивали, как такое возможно. Судя по всему, все время она испытывала страшную боль, и оставалось ей недолго. Медсестры говорили, что иногда она приоткрывает глаза и даже пытается что-то говорить. [Комментарий, добавленный к юбилейному переизданию фильма, вышедшего двадцать лет назад: «Она все-таки выжила и даже родила ребенка – девочку, была безумно этому рада. Умерла она совсем недавно, в прошлом году. С девочкой, кажется, все в порядке – пока что. Наталья вынашивала ее четыре года. Вскоре после нашего отъезда циклы стали замедляться: сначала она меняла пол раз в день, затем – раз в неделю, потом это стало происходить примерно раз в три месяца и уже не было так мучительно, хотя все равно – неприятно; Наталья научилась с этим жить. Недавно я встречался с девочкой, пока ее мама ещё была жива, – им в школе как раз показывали наш фильм. Никто в классе не знал, что речь идет о ее родителе. Она спрашивала меня о своем папе – Наталья ей ничего про него не рассказывала, а что мог ответить я? У нее есть отчим – он ее любит].

Мы вернулись в гостиницу, договорившись вечером встретиться у нас в номере и все обсудить, но он снова пропал. Мы прождали до часа ночи, но он не пришел. Мы боялись, что он съел самого себя – с него бы сталось. Мы легли спать, а ночью я проснулся и увидел красный огонек напротив своей кровати. Соседняя постель, на которой должен был спать наш меценат, все еще была пуста. Красный огонек оказался индикатором записи на камере, которая снимала в режиме ночного видения. Я достучался до остальной съемочной группы – у них на шкафчике тоже стояла камера. Мы просмотрели записи – там была по файлу на каждую из ночей, которую мы провели в пути. Иногда нас снимали издалека, иногда камера стояла на прикроватной тумбочке. Мы не знали, что с этим делать.

Оператор: Он что, будет потом дрочить на нас?

Я тогда подумал: а когда он успел расставить их сегодня? Он был здесь? Я спрятал камеры к себе, чтобы он не убрал их, когда вернется.

Он появился, когда мы завтракали на первом этаже – вошел в ресторан, приветствовал нас и сел за отдельный стол. Я дал ему закончить завтрак, пересел к нему и спросил напрямую.

Он: Я не знаю ни о каких камерах. Покажите мне.

Я полез в свою сумку, но там ничего не оказалось.

Он, улыбаясь: Мы уже поняли, что за нами следят, верно?

Сегодня у нас был запланирован еще один разговор с отцом Натальи. Мы пришли к нему после обеда, но он не открыл дверь.

Отец Натальи: Он ее изнасиловал! Мне все рассказала медсестра!

Мы улетели тем же вечером. В самолете я спросил его.

Третий: Это правда?

Он: Конечно, нет. Дедушка просто разволновался.

Когда мы готовились к приземлению, он сказал мне.

Он: Она сама дала мне понять, что хочет этого.

***

Закончил он плохо – от него осталось несколько лоскутов кожи, один даже довольно большой, двадцать на девять сантиметров; осколки костей, принадлежавшие черепу. Его застрелили в собственной ванной, как в плохом сериале с НТВ. Он жил в «Вишневом саде», это на Мосфильмовской, я там часто проезжал. Забирали мы его, кстати, из другого места – не знаю, что это, конспирация? Заказчика, конечно, не нашли – под суд пошел только начальник охраны. Как это произошло? Наверное, он принимал ванну с пеной – почему-то мне легко представить его в таком виде. Так и не скажешь, куда стрелял киллер, но одной пули хватило, чтобы наш спонсор взорвался. Эту версию никто не озвучивает, но я не знаю, как еще объяснить то, что произошло. Полиция приехала, когда на жильцов снизу – прокурора, ну, вы поняли – начало капать, по потолку расползлись черные пятна, когда поднялась вонь. Сразу вызвали МЧС – поняли, что своей техслужбы не хватит. Они выломали дверь и тут же эвакуировали несколько этажей, потом весь дом – визга и мата было очень много, я не знаю, как это не утекло в сеть; хорошие фильтры, наверное, стоят. Из-за двери вылилась целая масса всего: мазут, нефть, куча почвы, химикаты, остатки животных и птиц, кора, ягоды, фекалии, маслянистая вода, семя, оплавленный пластик, что-то неясное, но органическое, бутоны красивых цветов, яркие, неестественно однотонные – красные, зеленые, желтые и белые; всего по щиколотку и такие испарения, что плохо становится – чистый яд. Я ни на что не намекаю, но все это наш друг успел съесть и выпить. Совпадение? В центре гостиной, лицом в пол, лежал мужчина. Думаю, его сбила с ног волна, он поднимался и падал, поскальзывался, потом просто угорел из-за испарений и больше не встал – захлебнулся; кожа у него на лице и руках покрылась язвами, одежду разъело и прожгло. Тут же плавал пистолет, из которого застрелили нашего патрона (смеется). Простите за каламбур, очень тупо, давай еще дубль…

Дубль 7: […] В общем, нас тут попросили никому об этом не рассказывать – о том, что произошло тогда в «Вишневом саде». Извините – это для вашей же безопасности.

Дубль 8: […] Хотя делу и не дали ход, нас все-таки вызвали на допрос. Среди прочих отходов были найдены две флеш-карты – судя по всему, он не раскусывал их, а глотал, как таблетки. Они чудом выжили. На картах были видеофайлы. Нам не показали их содержимое, но дали ознакомиться со стенограммой происходящего там. Всего файлов было восемнадцать – столько ночей длилась наша экспедиция, после чего нам пришлось ее экстренно свернуть. На записи моя съемочная команда – я в ее числе – убивала нашего спонсора в гостиничном номере, в разных номерах – восемнадцать раз, всегда с одного и того же ракурса. Иногда он привязан к стулу, но чаще – спокойно сидит и наблюдает за нами. Я вскрываю ему горло, душу его или бью ножом в сердце – он дергается, потом замирает, а спустя пять минут начинает оплывать: сначала как свеча, а в конце от него остается одна лужа; или: от первого же удара он деревенеет, высыхает прямо на глазах, становится похож на жука-палочника, только прятаться ему негде; или: он начинает шипеть и пениться, мы кашляем и выбегаем из кадры, затем – слышен стук двери – из номера.

Стоит ли говорить, что ничего такого никогда не было и быть не могло?

У нас спросили, постановка ли это?

Мы ответили: Да, мы ведь снимали фильм, делали дубли.

А сами подумали: Странные вещи произошли у него в желудке с теми записями. 

Конец сценария

Оператор: Я вырезал все эпизоды с ним при монтаже и показал ему эту версию, из нарезок, из отходов. Он взял жесткий диск и ушел. Все остальное он попросил удалить, но из этого-то мы и собрали фильм. Не знаю, что он сделал с диском – должно быть, съел, пережевал самого себя, намотанного на биты и байты. По крайней мере диск, насколько нам известно, не нашли, хотя этот фильм теперь можно скачать на торрентах. Туда же вошли вырезанные сцены с нашим спонсором, которые были доступны только донорам – тем, которые поддержали нас, когда мы снова открыли краудфандинг после его смерти. Я просмотрел все – материала на четыре часа – и тут и там я замечал изменения: вот в этой сцене мы нашли не мертвого волка, а полуразложившегося олененка; вот эта чиновница из Минприроды была уже пожилой женщиной, а не молодой девушкой; в тот день мы бродили среди елового, а не лиственного леса; или вот знак города, я снял его всего раз, когда мы въезжали в Норильск – не в Оймякон, как это осталось на видео. Все это очень похоже на deepfake, но кому это было нужно? Сути дела фальшивка не поменяла. Третий пошутил, что это природа так пытается настроиться, сбалансировать свою экосистему – теперь у нее для этого новые инструменты, сеть позволяет ей многое (когда он это сказал, я вспомнил о Наталье). Он только боится, что такие изменения прокрадутся в оригинальный файл – он перевел его в пленку, сделал несколько копий, а все цифровые дубликаты признал недействительными.

Нормальная же версия взяла несколько призов на «Артдокфесте», а когда мы показывали ее в России, к нам приходили с облавами – все по классике, все своим чередом.