Подборка на премию «Цикада»

ПРАЗДНИК ДОМА
   

Никого не слышу как твой людвиг

На краю кровати тело-свет

Со спиной как месяц ходят люди

Только половина человек

Снег уже отдельно галерея

Осторожно смотрят зеркала

Трогательный воздух галилея

Тянет смертью шарик со стола

Кажется рождение и только

Наши стёкла тёплые внутри

Общая оранжевая долька

Ночь по коридору до двери

***
   
И появится девочка

        вся прозрачная как желток

не любившая воздух бабочка

         из упругих шелков

с кем моя полевая спутница

         надрывает живот

уличная развратница

         с георгинами наперевес

ПОЧТИ-ГРОЗА
   
Тысяча юбочек вывернутых наизнанку

летит над мальчишеской головой

и пропадает в банку

(образ борьбы трёх ножниц с тугой трубой,

по мнению творческого человека,

подобия Феофана Грека);

На западе – чёрная церковь с огромным колоколом

подавилась облаком,

и моллюски бегут по полю, заведённые тенью,

другие – палатки – стали заменой тента

туристам за мокрым столиком, –

а гроза – это между деревом, деревом, деревом,

ночью, когда вообще не осталось свечей,

в три четверти нарисованный Альбрехтом Дюрером

бегун-олимпиец с ведром на правом плече.

БЕРЕГОВУШКА

По грязной капле соберу –

из берега возьму,

устрою внешнюю игру

и тайную возню:

Давид пищит над головой

и спорит над собой –

соединённые водой,

как ласточка с вон той.

***

Ползи меня, зелёная вода,

Продай себя за вздох травы и мяты –

У пристани, как мокрые солдаты,

Ложатся рыбы с привкусом вина.

Ты чуешь вдохновение труда? –

Картонная дурилка и балда, –

Ты видела как облако размякло?

Не видела ты ничего тогда.

Бежит с лица солёная вода,

И в лодке как-то умерли, устали, –

С нас бабочки кристаллы собирали,

Обратно исчезали по спирали –

Ты ничего не видела тогда.
  
  
DAS HEIMWEH

На другой стороне реки, дорогой реки,

Волны колосьев и в них потонувших слов, –

Это поле подвешено в воздухе без крюков,

Как рыба – подтянута паузой, бежав с руки.

Завидное место на дереве Цапле есть, –

Готова взлететь и за лес тебя унести, –

Если не веришь в местные странности –

Готова взлететь – и съесть.

Плачем песка унесён твой неловкий взгляд –

За обрывом – обрыв, где ноги не знают встать, –

Чтобы корни успели с горя тебя обнять,

Лишь головой опрокидывайся назад:

Белый Гигант за рекой никогда не спит,

Слушает рыбу, спрятанную в кругах, –

И поле, как поле, тонет в своих волнах,

Под себя подминая таинства прочих птиц.

***
            гадая, кто же он такой

Не лучше ли, что – как листва –

Ты трогаешь меня? – к плечу

Пока что голова близка, –

И я – как маленький лечу –

Под водолазку к палачу.

Нет ничего, – и ты предста-

Вить нежное уже готова, –

С кем жить – не думает листва,

Упав на чернозём родного,

– Родная, извини меня, –

Не берега дрожат – края

У выделки в руках портного.

Не бо́льшая ли часть иного

Над теменем моим висит? –

И в горн сапожника тугого

Определённостью сквозит.

СТАНСЫ

                  Э.Д.

Просто посмотри на эту зелень, –

Знаю, я уже так говорил! –

Что с того, что Овод или Слепень,

Если Михаил и Гавриил...

Нам Порода приоткроет опыт –

Я сегодня птичник-следопыт, –

Видишь крылья? Это Птичка тонет.

Слышишь песню? Это Птичка спит.

У Воды собрание Лягушек –

Свой античный обнажают вид, –

После спора грубых погремушек

Мама их на сон уговорит.

Спи, Младенец! Спи у Водоёма!

Всё тебе подсказывает спать! –

Ты вернёшься, чтоб остаться Дома,

И не нужно на ноги вставать.

Тень твоя не нарушает – ила, –

Общий Сон не возмущает тень!

Мама, поднимаясь, говорила –

Ангел! Ангел! – или Новый День!

ПРОСМОТР ПОЛЬСКОГО КИНО

 
Он знает – нельзя...
   

Молчала, а потом сказала:

– Мы в черепе у динозавра.

Я умер, но ещё смотрел

В глазок иного кинозала:

Варшава – всё, что он хотел;

Вот девушка. Он с нею выпил –

И почву под собою выбил,

Как птак невыразимых дел.

Самоубийца. Самострел.

А здесь, внутри кинотеатра,

Другая молодая пара,

И, кажется, стрелять нельзя:

– Мы в черепе у динозавра?

– Мы, – говорит она, – друзья.

                   Что, впрочем, естественно...
  

Я сделал вид. Звенел артхаус,

Как наизнанку наутилус:

Актриса плакать научилась,

А ласточка – летать у глаз.

– К дождю, – подумал я. Могила

Тебя ничуть не удивила, –

Вода шумела, вечер гас, –

Полячка как в последний раз

Не с нами, но – заговорила,

Предвосхитив очередной

Удар по кости черепной, –

Мы видели её виденье,

Как сквозь слезоточивый газ, –

Она сказала: – До видзеня...

                   Эхо за спиной...
  

Висело озеро. Каркас

Их хижины казался слабым.

У зеркала дрожали рядом

Осока-бабочка-песок.

Ты пальцем трогала висок,

А в баночке болтался сок

И камни льда под волны прятал.

Ты выпустила пояс платья,

Как рыбу из холодных рук:

– Пусть совесть утончает память.

Горит огонь. А новый друг

За плечи мучает полячку, –

Как школьник на губе болячку,

Рисующий неровный круг.

ПО ДОРОГЕ

Опешившие листья в морозилке

Упали на пол, спины развернули,

Как заячьи подтаявшие тушки,

Хватались за шнурки и густо лезли

Под новые горбатые ботинки, –

Вас заберут, но это будут те,

Кому не лень, надев в ночи перчатки,

Нащупывать опухшую подошву

И думать – до чего хорош рисунок, –

Похожий на потерянную карту,

С которой легче не смотреть под ноги,

Как будто ты охотник до чего-то, –

А я всего лишь выбежал к аптеке.

***

вырастает каменный оркестр

позы выступают наугад

безднами бензинными окрестность

по-собачьи ластится к ногам

проходите, посмотрите как оторванные

замаячат в окнах той квартиры

нервные фонарики фантомные

заячьи горячие пунктиры

в глубине их главный охранитель

час от чáсу разделяя стрелки

поднимает к людям как по нитке

мандаринов скованные зенки

а когда под донышком бутылочным

он откроет двери надоевшим

второпях оденется будильничком

скинет с лестниц к прочим сумасшедшим

вот оно и спичечное утро

позже просыпается подъезд

но одна случайная фигура

выпустит щенят всех наконец

***

это первый снег и второй же снег

как бы третий свет и четвёртый воск

между да и нет у последних свеч

безоружных рук обнажённый торс

у деревьев нас на проверку как

потому что нет не пропустят всех

кто пошёл вперёд безголов и наг

обернись назад разбери кто сед

будет нам понять подле ваших спин

что копьём ночным усыпляют нас

но уколом в пах и теперь мы спим

подминая стон как под ухо страх

бедных сердц удар не разбудит двор

как в больнице ночь будет только нам

заглянувший врач побелённый ствол

станет стражем вдруг сразу всем камням

***

Статуи всех эпох обожали воду,

и ты был похож на статую, когда пил

воду из трубки, держась за неё руками,

словно слепой опрокинутый саксофонист

Тело в покое, как ртуть в термометре,

музыки больше нет, ведь её кремировали,

post-mortem рентген не смог показать дорогу, –

дома помойте клетку – на всякий случай

Ветви острее и ближе – я это понял, –

теперь я могу держаться за то, что есть, –

только подумать – или – подумать только:

облако мрамора, ангел, летучая мышь

ЭЛЕГИЯ ФРЭНСИСА БЭКОНА

Что остаётся? Рыба твоего рта

Заржавела, как вентиль,

В ткани моццетты дёргается гортань

Винтоватая, – жив ли ты, Иннокентий?

Ты уже цвета судороги, Папочка, хватит, вставай –

Радиатор почти что ноги твои докушал,

Мышцы подола порваны, как словарь,

В котором смешались стужа, жара и ужас.

Дай посмотреть очки. Они тебе не нужны, –

Громадина фона просится из потёмок,

Да так что потомки за́ спину отошли,

Оставив твоё лицо, Броненосец Потёмкин.