Разрезы

ЮНОСТЬ В РАЗРЕЗЕ

пока гроза берёт меня живьём, растянув между

турником и каруселью в стонах летучей пыльцы,

и дождь идёт горлом, и больно светится о кожу:

самолёты-царапки, утонувшие в детской крови.

завтра праздник, и фабрику съедят орех и акация,

в тёплой смазке зелёной будет скользить молодёжь,

и впитывать вспышки пальцев, и делать фотографии:

страшные фотографии голых, спелых уже ангелов.

фестиваль затевается, чтобы юбка моргнула и

ключица, о которую бился гайст, сыпью покрылась:

не звёзд самих – отражений звёзд в луже большой.

все просвечивающие берутся за руки и виснут в

воздухе, пока мы трогаем друг друга, я трогаю тучу:

гром, свирепый, спарклинг сияет теперь изо рта.

ПОГОДА В РАЗРЕЗЕ

почему погоду надо усыплять только вдвоём?

нас может сюда поместиться с десяток: будем

лопать пузыри мыльной ночи, язык лампы

библиотечной прикусывать в поцелуе,

стикером луны голую стену стеклить, горб

земли раскурочивать в походе мнящемся

к пляжу; вповалку на диване сверлим

взглядом погоду – она не умеет спать.

ведь у нас нет ни литературы, обложенной

развратной сиренью, ни партии, которая

отсыпет нам ядовитых стрел, зубов драконьих,

есть у нас только погода – цветик-сколько-то-

цветик из кровяных клеток, выкипевшего света,

с ней и приходится в прятки от пьянства играть.

ПОЛИТИКА В РАЗРЕЗЕ

диктатура убивает, а мёд растворяется

в чае, трава и лунный дым сквотируют

болтливый брежневский вестибюль

вдвоём: прости меня, моя политика,

без тебя мы стразы пляшущие в лава-

лампе проданной крови, таблетки для

писсуаров, дебильные чашечки фарфо-

ровые, из которых солдат и буржуа пьёт

поэзию, которая варилась, чтоб его отравить,

и секс, который никогда ему не принадлежал;

давай в снотворённой ротонде объяснимся?

о, политика, не как heiliger w, но как heiliger v

ты горишь двумя шнурами бикфордовыми,

и твоя клубника уродлива, но сладка.

СПОРТ В РАЗРЕЗЕ

эти маки, разрывные гранаты сна, протекают

детством на незаживляемые раны пустыря –

росчерки школьнических голов; смерть от во-

рот до ворот пролетает в тычинках кусачих

и выстрелах позднего мая, пахнет спермой, на-

казанием стыдным и бабблгамом, и крик из-за

облака проецирует вас с ней на послеполдень:

на серый огонь его накидывает тогу афиши.

поэта убило молнией сегодня и остался только

спортсмен, и даже водопад, разбивший голову

о ступени, не отнесёт его тела к своим, зассыт.

скажи, мой демон в цветках чубушника и ди-

кого лука, как убежать зловещего спорта,

золотом реванша подсветившего вены мои?

ВЫХОДНОЙ В РАЗРЕЗЕ

радуга трётся о радугу и обеим им больно

оттого, что не прекратили поспевать фру-

кты, белая ночь по желобу не скатилась,

дождь-арлекин в знак протеста не удавился;

пиво, как можешь ты вскрывать артерию

в бокале, белой мазнёй умирая по стенкам,

если тяжелеет металл и защёлкивается вкруг

рук, рук, которые качали тебя, младеницу?

ты как улитка просишь пить, и как улитка

хрустнешь, когда жестокое волшебство будня

заправит праздных знаменосцев в стены;

но у листвы, у травы, есть для тебя секрет:

мускус малокровного месяца, проституиро-

ванной ночи табак – душа текучая убийства.

СМЕРТЬ В РАЗРЕЗЕ

те, кто производят любовь фабрично, умирают

обслюнявленными огнём продажного солнца,

волосы их подмышек и ног становятся перьями

лебедиными, трещинами зеркал в примерочных;

умирают в утечках света, лживых комплиментах

бутылок и становятся, вспухшие, луной и геранью

те, кто пальцами сминали тротилоточивое сердце,

вазы культурно-апроприированные лепили из него.

я тоже скоро умру – я хочу зажечься сам, молотов,

запартаченными руками поэзии разлитый в стеклян-

ную душу летним днём, похожим на взрыв в трамвае,

лепестки сирени, сушёный чабрец, книги центра

вознесенского – всё сгорит, всем обожрётся дух

текучий, танцующий над голым вымытым телом.

СУМЕРКИ В РАЗРЕЗЕ

что есть для тебя у послезакатной влаги, на

щеках выбритых звёзд рыдающей о своём

сиротстве? может, хочешь разблокировать го-

рло ей, и кровью умыться, и чёрной и сизой?

а может, на самом деле ты вор, и всё, чего про-

сишь у вечера – это молочно-серебрянной от-

мычки, чтобы вскрыть и злой пчелиный пол-

день, и ночь, в которой ужинают убийцы поэтов?

завтра, в пене, формалине и слезах андрогинных

детей революции, вынесут тебе и стебли травы

несмятой, и последнюю в мире непорванную цепь,

но пока довольствуйся портвейном с завязшим

на дне полумесяцем, двумя-трёмя инъекциями

молнии – вот и весь подарок сумерек для тебя.