Во весь наш искалеченный рост

***

Радость ночи, прочь уносящей подкладку лилового платья,

как хвост большого животного, в сон обращаясь,

становится речью, в которой все звуки смешны,

любовь не требует долгого разговора.

Так, отлипая от пальцев, воск становится вымыслом

нового дня, слова заворачивающего в тень от бумаги,

на которой в дрожании пальцев проступает неба огонь,

бывший когда-то началом любого движения.

Но свет ускользает, грохоча осколками отражений

в воображении как множество текстов, разбросанных

ветром сомнений по поверхности мысли, как озеро сумерек,

в которых дерево и туман смыкаются в медленном танце.

Только фонарь сновидения остается свидетелем безымянности,

слепым, как вода, никогда не раскрывающая свой чемодан,

в котором фотоальбомы историй сереют, набираясь прозрачности,

с которой цветы говорят об утрате себя.

Так память, вставая на цыпочки, смотрит в окно первого дома,

видя себя большой, а потом все меньше и меньше,

и нитка, высвобождаясь из тесных объятий иголки,

на мелкий шаг переходит, как в детский язык

***

заполняя пространство любви

строишь сад собирая реки прозрачные звезды

эта горка – песня прощальная роз и лилейников

их памятных тел звенящие сумерки

а вон та пустота – засохшая косточка абрикоса

отдавшего солнцу пушок поцелуя

весь этот пожар – молитвенный говор и только

слепой подорожник развесивший уши молчания

где время себя произносит как жизни росток

***

мы – ковыльный ковер тихой надежды

поджигаемый спичками пропаганды с разных сторон

то ли пылаем то ли полем идем наугад

в дом белой невесты где искать нас не станут

а мы станем дикой степью мышления

где теперь зацветают злые сны безучастия

как огромный беззубый рот лживых молитв

мы встанем во весь наш искалеченный рост

и ветром горючим завоем как скифские бабы

о сером платочке в котором волк несет наше безумие

мы встанем костью свободы в горле животных ручных

и пылью взлохмаченной памяти ускользающей

как гнев по краю которого мертвое время бежит

от мутного солнца во тьму затопленных шахт

и станем следить опрокинутыми глазами

с разбитых икон за прозрачным танцем песка

в котором ножи молчания вырезают множество окон

за каждой створкой которых болтается тень человека

мы станем смешной колотушкой доброго мира

его деревянным крошащимся сердцем

***

ловят на семечко радости жизнь караси милосердия

дерутся во рту плавники рассекая до крови

мысли о хрустальную мякоть сомнений

нежность звучит как трагедия

где все положения слов известны заранее

и бьются за сдвиги внимания к речи

на краешке разума и проклятия

а воды дерзновенные всполохи утомляют

едва уловимой музыкой обреченности

и время стоит по горло в грязи

застыв в изумлении перед своим отражением

будто бы хочет съесть воздух отравленный

и убежать от рабства событием

будто бы хочет молчать и не может не плыть

к берегам за которыми не слышно печали

и тонет себя расточая в гневе болотном

как память о памяти гвоздем прибитой к ландшафту

как детский рисунок вне власти теней

так душат листки сновидений не родившимся криком

и четки молитв меж мгновениями забывают

так колокол с боком расколотым плачем

себя как цветок разрушает с каждым ударом

и сердце реки на раскрытой ладони поет

***

нечем мне есть твою голову смерть

голое сердце твое нечем смотреть

калейдоскоп хоть и крив с лица

а раздваивается как живой

пока я иду от неба до неба

никак не дойду домой

а там разогретое молоко

просит жить далеко

и я вливаю его в облако дня

чтобы огонь захотел меня

чтобы и мне себя больше не пить

на шаги любовь разделить

и висеть листочком на зеленой реке

памятью плыть в ее тонкой руке

а как дерево запоет

так и наденет имя мое