О новой книге Александра Фролова «Внутри точки»

Александр Фролов. Внутри точки. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2021 – 148 с. 

Свойство, которое Александр Фролов приписывает своим текстам, – «плотность»: «Текст нужно довести до такой степени плотности, чтобы он начал галлюцинировать от себя» (с. 143). Тексты сборника, действительно, массивны – каждый по-своему: в одних как будто нет ни одного среза («Почерком встречи»), в других («Множества») – слова разлетаются и по новой сшиваются приемами авангардистской типографики и верстки (визуальную разреженность компенсирует протяженностью самого текста). При всей видимой разнице эти тексты, кажется, действуют схоже (начать с того, что непроницаемые словесные блоки – тоже жест (авангардистской) типографики). Их плотность – не синоним устойчивости, а производная от определённого модуса субъективации: в нём попытка одновременно удержать и разорвать связь с Другим приводит ко всё большей неразличимости субъектных инстанций.

На поверхности текстов раз за разом проступает одна и та же драма взаимоопределения «я» и «ты». Их неразличимость формируют и поддерживают микротрещины, испещряющие тексты, микрособытия, происходящие в самых (не)заметных местах (массивность заставляет обратиться к мельчайшему), чьё существование вытеснено из сферы внимания. Вынести эти места в заглавие – «Внутри точки» – значит попытаться предъявить их работу и тут же её спрятать, оспаривая право заголовка на роль центрального означающего. Точка – это момент остановки, прерывания и разделения – но и начала, точка слоиста, внутрь, типографской краской и, наружу, историей, которая расходится от неё волнами:

В скобках шелеста световая скорость заблудилась, почкуется домом. И мы –

на середине действия – знающие пристальную настырность смол – продолжаем

безучастно затвердевать в точку. («Янтарь»)

Через эти незаметные и незамеченные остановки-движения и развивается драматургия сборника. Схожим образом в сборнике действуют и другие типографические знаки (препинания); тексты же вроде «Множества» и «Катастрофы» – это манифестарное и почти пародийное предъявление повсеместной работы «служебных» знаков, каждый со своим не до конца раскрытым набором аффордансов. При желании сборник Фролова можно прочесть как упрек в сторону современной поэзии, которая, кажется, слишком быстро рассталась с пунктуационными знаками – отсутствие их, а также прописных букв давно превратилось в автоматизированный прием (поразительно, но их возвращение может восприниматься как жест деавтоматизации). Прочитанный насколько это возможно буквально (насколько буквальным может быть «технический» знак), «Внутри точки» позволяет иначе посмотреть на материально-концептуальные отношения, которые связывают пишущего и пишущую с тем, что может быть написано.

Точки, запятые, тире и скобки как исподволь действующие агенты события, разрыва и – смешения и смещения других знаковых порядков. Любопытно, что эта их функция ясней всего представлена на снимке (фотографии составляют интегральную часть сборника, прививая к нему ещё одну знаковую цепочку), который в книгу не попал (ещё один случай вытеснения?) На ней перевернутый восклицательный знак (почти такой же можно найти на с. 98 – единственном месте, где Фролов пишет белым по черному) как будто встроен в собственные неполные отражения из мира референции: он смешивает индексальные и символические режимы и подрывает саму идею отражения как совпадения-соответствия.

Ещё о скрытом. Плотный текст как будто хочет спрятаться сам в себе, замаскировавшись (под) словесной грудой, надеясь, что его не обнаружат (как это происходит с «предметом» на фотографии со с. 49). Одно маленькое смещение может выдать его – так, в тексте «Август II» текст неожиданно заговаривает о себе в женском роде: «Я графитовый день / прислоняла / к кувшину, раскаленному до трав» (с. 55). Это – одно из событий, которое может изменить всё, если его заметить (чему тексты, повторю, сопротивляются, закрываясь от читателя и самих себя). Сборник не получится читать как раньше, внимание непроизвольно переключается в режим поиска: «что ещё свидетельствует о вытеснении другого?»; «кто говорит – "мы" и какие у него/неё на это основания?» Драматизм этой бесплодной (ауто)герменевтики тем острее, что неизвестно, где и что искать – каждый элемент, каждая темная словесная конструкция попадает под подозрение, но неясно точно – какого рода; каждый элемент может перевернуть всё с ног на голову – и это заставляет систему застывать, но затем всё равно приходить в движение. Перед нами – нескончаемая попытка приблизиться к Другому и отделить себя от него, запутывая следы (следы желания) и запутываясь в них. История становится тем сложнее, что в этот процесс вовлечены сразу два не- и созависимых потока желания.

«Я» и «ты» в сборнике относятся друг к другу как слово «точка» к типографическому знаку – «.»: бинарность снимается и на её место приходит взаимообмен между разными режимами знаков «одного-но-не-того-же», в котором не обходится как минимум – без замешательства. Изначальное расщепление оборачивается созданием сети подпитывающий друг друга событий – такой паутины, какая встречается на фотографии на с. 117. Сама цветовая гамма фотографий – черная и белая – навязчиво отсылает к бинарной оппозиции, но и стремится её подорвать: так, сильный контраст (стр. 17) не позволяет четче обозначить предметы, а уничтожает их – взаимопроникновение потоков не обходится без обоюдного стирания. При этом паутина ещё сохраняет память об изначальном нажиме, ударе, центре, из которого она происходит; память, а вместе с ней и стыд изначального контакта и всей следующей истории, изглаживается в фотографиях, расплетающих (миметическую) фибру и напоминающих научную съемку под микроскопом (с. 12, 57, 69, 73, 90, 100). Децентрированные элементы (часто – в виде точек, формирующих линию, но сохраняющих свои очертания) на этих фотографиях напластовываются друг на друга, пересекаясь, как свободно обращающиеся элементы текста, избавленные от процедур подозрения. Сокрытие и вытеснение развиваются одновременно с попытками их преодолеть и вывести на поверхность. Отчасти поэтому сложно остановиться на фрагменте для цитирования – любой из них, выбранный наудачу, отмечен эти разнонаправленными интенциями.

Возможно, процесс субъективации, представленный в сборнике, адекватно будет описать как градиентный: уже первая фотография построена на вариациях контуров и цветов, перетекающих друг в друга – фигуры здесь попросту не могут сложиться, хотя порой и появляется нечто на них похожее. Так и эффект встречи двух потоков субъективации, которая сопровождается тревогой, стыдом и отстранённостью, откладывается в виде (вербальных) наносов, которые, кажется, почти бесполезно членить на прежние единицы – потоки уже не расщепить, они обречены друг на друга (даже категория процессуальности, без дополнительных оговорок, пожалуй, не исправит ситуацию – время притворяется, что оно не движется, что оно уже случилось). Вместо этого приходится осваивать новый словарь, который включил бы в себя понятия «плотность», «густота», «интенсивность» и показал бы все следствия такого взгляда на работу текста в его связи с субъектом/ами.

В целом же сборник Фролова интересен тем, что собирает вместе то, что мы привыкли относить к ведомству авангардной поэтики и концептуального искусства, показывая, как эти элементы продолжают работать в современном – ещё не поименованном и, возможно, не требующем обобщающего определения – способе экспериментального письма.

Александр Фролов. Из книги «Внутри точки» (с. 117)