Зигфрид Унзельд. Какие книги следует издавать? Из книги «Писатель и его издатель» (перевод с немецкого Александра Филиппова-Чехова)

В издательстве «libra» вышла книга «Писатель и его издатель» немецкого издателя Зигфрида Унзельда (1924-2002), директора легендарного Suhrkamp Verlag (1959-2002). Книга Унзельда открывает серию мемуаров немецких издателей и рассказывает о неожиданных сторонах работы издателей, которые, по выражению Гёте, «пьют шампанское из черепов авторов». «Писатель и его издатель» это своего рода введение в тему, субъективная лоция, повествующая о подводных камнях и коварных течениях издательской работы, стремнинах и затонах, а порой и водоворотах немецкой литературы.

В поддержку выхода книги «Флаги» публикуют часть первой главы – «Какие книги следует издавать?» – и призывают присоединиться к поддержке независимого книгоиздания и книгораспространения в России. 

– Приобрести книгу «Писатель и его издатель» в «Фаланстере»

– Карта независимых книжных магазинов России

КАКИЕ КНИГИ СЛЕДУЕТ ИЗДАВАТЬ? 

из главы «Задачи издателя»

Принцип, согласно которому издатель выбирает книги, – определяющий. Прежде я бы сказал, что хочу издавать книги, которые приносят удовольствие. Позже я сконцентрировался на книгах, которые отвечают духу издательства как целого и духу каждого из его сотрудников и авторов. Я хочу издавать книги, которые на что-то влияют, в том смысле, в каком книге дал определение Кафка: «Книга должна быть топором для замерзшего моря внутри нас». Или, как писал Пруст, «мои читатели суть не мои, но читатели самих себя, книга же моя – своего рода увеличительное стекло, позволяющее им получше разглядеть себя». Именно такие книги хочется делать издателю. Критерии их отбора – суть и качество книги, критериями этими необходимо поверять каждую рукопись. Издатель намерен издавать литературу, которая влияет на сознание читателей и тщится изменить его, литературу, которая делает сильнее, лишая покоя.

Литература такова, какой ее делают писатели. Издатель же в своей работе живет по внутреннему календарю автора. Мы уже установили, что за тучными в литературном отношении эпохами обычно следуют эпохи литературного голода. Можно предположить, что и литературы разных регионов со временем сменяют друг друга в первенстве. В XVIII и в начале XIX столетия первой была немецкоязычная литература, затем ее сменили великие русские писатели, на смену им, в начале нашего века, пальма первенства перешла американцам, ирландцам, французам. Однако в оркестре европейской литературы голос литературы немецкоязычной всегда был слышен очень отчетливо, а внутри немецкоязычного региона были хорошо различимы и со временем играли все большую роль авторы из Швейцарии и Австрии. Сегодня можно сказать, что немецкоязычная литература к началу 70-х годов оказалась в кризисе, который, впрочем, ни в коем случае не ограничивается немецкоязычной литературой. Многие авторы признавались, что им тяжело пишется. Некоторые, если не лучшие, надолго замолчали. Древняя проблема, как объединить представление о реальности с этой самой реальностью, становится все сложнее; представление о социализме, присущее современным писателям, часто разбивается о картины социалистической действительности, что предстают нашим глазам; некоторое время царило заблуждение, будто литература обязана разрабатывать и распространять конкретные рецепты решения будничных проблем. К этому добавляются новые трудности и вызовы, например, невероятно возросшая скорость всемирной коммуникации; сознание человека испытывает трудности с обработкой информации и осознанием и рефлексией технического прогресса, отследить и удержать в голове все новую информацию, данные, факты навряд ли возможно.

В Versuch, die Welt besser zu bestehen (Попытке вынести этот мир) Александр Митчерлих [1] приходит к выводу, что противопоставить набирающей обороты компьютеризации мира следует укрепление сил собственного Я, борьбу за основные права человека. Снова стала актуальной фраза Макса Фриша 1945 года «Все зависит от человека… потоп мы и сами себе устроим». Человек долгие столетия пытался совершенствовать самого себя, наше столетие и вовсе предполагает прорыв, от компьютеризации быта до компьютеризации баз данных и полетов на Луну. Эрхарт Кестнер [2] писал о «восстании вещей». Митчерлих же предполагает и выражает надежду, что «решение о том, как в дальнейшем будет выглядеть жизнь человека как вида будет в руках группы лиц, которые наряду со страстью к  совершенству вещи испытывают такую же тягу к самопознанию» [3]. Я, в свою очередь, убежден, что процесс этот происходит преимущественно через литературу.

Литература такова, какой ее делают писатели. Нередко современная литература вызывает недоумение, неприятие. Следует быть осторожным в прогнозах. Однако очевидно, что тенденция к демократизации литературы будет набирать обороты, налицо и тенденция роста литературы просветительской и доступной; эта литература отражает облик человека в предложенных социальных обстоятельствах. Кроме того мы увидим развитие литературы, для которой будут характерны интенсивная работа с языковыми выразительными средствами и интимное, вольное обращение с языком. Сделать такое предположение позволяет тот факт, что изменение содержания находит адекватное выражение только и непосредственно в новых языковых формах. Мне кажется безусловной возможность главенства литературы, которая придает ощутимое значение игре, основанной на опыте фантазии. Такая литература не содержит прямого послания, чтение таких книг сродни воззванию к  свободе читателя, который также может пришпорить собственную фантазию. Петер Хандке ожидает от литературного произведения новизны, чего-то, что позволяет разглядеть «подразумеваемую, но не осознанную возможность реальности, возможность видеть, говорить, мыслить, существовать по-новому» [4].

В ходе этого процесса, благодаря готовности читателя к игре и воле к фантазии, снова и снова возникает возможность литературы в различных ее формах, будь то стихотворение, будь то драма, тем более в форме романа, повести, новеллы.

Свободный полет фантазии и строгие правила игры действительности влияют и проникают друг в друга. Это представляется мне едва ли не важнейшим условием существования литературы. Процесс взаимовлияния разнородных материй был важной максимой позднего Брэхьта, он постулировал: «Подлинный прогресс есть прогресс не совершившийся, но сам процесс прогресса».

Одна из любимых фраз Йозефа Кнэхьта из Игры в бисер Херманна Хессе: «Моя жизнь есть постепенный переход со ступени на ступень».

Это подчеркивание прогресса, фантазии и готовности к игре кажется мне неслучайным, оно обращено не в прошлое, а в будущее, это скорее объективный признак литературы будущего. Еще совсем недавно заявляли о смерти литературы, сначала только буржуазной, затем и всей остальной, даже для Кафки и Беккета исключения не делали, а ведь именно их произведения отразили капитуляцию человека перед силой и властью общества, отчуждение личности. Я вижу все это иначе: пока такое отчуждение находит отражение в литературе, оно остается на виду, что само по себе является первым шагом к его преодолению. Тот, кто требует от писателей и их издателей лишь книг, имеющих прямое отношение к политике или общественным вопросам, прямо отвечающим на них, и видит в авторе лишь «агента влияния масс», будет сильно удивлен факту, что брат Ленина взял на казнь томик стихов Хайне. Удивит его и следующая дневниковая запись Брэхьта: «Когда человек теряет вкус к литературе, его уже не спасти» [5]. Тот, кто не испытывает удовольствия и радости от соприкосновения с прекрасным, кто лишен фантазии и склонности к игре, но допускает их наличие лишь в обществе будущего, лишенном разделения на классы, тот лишь затрудняет этот процесс. Таким критикам, ратующим за «социальную релевантность» литературы, как и провозвестникам смерти литературы, следует попросту простить их заблуждение. Все они лишь подтверждают, что именно благодаря социологии литература обрела второе дыхание. Такая литература, исполненная фантазии и игры, придаст сил современному человеку, такая литература, исходя из действительного, обращена к возможному. Так Теодор В. Адорно в вышедшей посмертно Эстетической теории писал: «Фантазия также, и в значительной степени, представляет собой неограниченный запас разнообразных возможностей решения, кристаллизованных в  произведении искусства… Таким образом, через бытующее искусство преодолевает границы небытия».

Издавать подобную литературу представляется мне достойной стремления целью. Я тоже хотел бы делать свою работу, играть в эту «серьезную игру» без прямого обращения к идеологии, без немецкой склонности к достижению крайних значений, с готовностью к компромиссу и фантазией. Я твердо убежден, что книга, вернее, тип книги, созданный в соответствии с высоким общественным запросом, то есть, с одной стороны, запросом от общества, у которого все больше свободного времени, и, с другой, запросом от общества, в котором все выше потребность высказывания отдельной личности, сохранит актуальность и востребованность. Рынок стремительно меняется, тем больше шансов, имея на руках осмысленный и качественный продукт, достичь и поставленных экономических целей. С внедрением революционных передовых технологий меняется способ производства книги, но именно эти технологии способны помочь нам произвести нечто полезное и прекрасное. Понятно, что в наше время, по самым разным причинам, писать все труднее. Но, как говорил Макс Фриш, в отдельно взятом Я заключена вся человеческая жизнь. Это отдельно взятое Я, которое грозит раствориться в различных авторитарных государственных структурах, Я, которое не боится быть самим собой, быть иным, идти и мыслить собственным путем, путем от сильного Я к братскому Ты, путем от сильного индивидуума к справедливому обществу индивидуальностей, – разве это отдельно взятое Я не являет собой новый вызов для литературы и тех, кто ее создает? Сегодня все труднее творить новое знание, разрабатывать теории, для постоянно усложняющегося общества все труднее вырабатывать идентичности. Разве эти трудности не вызов для науки и тех, кто создает ее?

Литература такова, какой ее делают писатели. Задачи издателя, может быть, и изменились в деталях в соответствии с текущими изменениями в процессе коммуникации, но в основе своей остались прежними: быть готовым к появлению писателя, к новому в его произведениях и помочь донести это до читателя.