Игла внутри огромного сердца

***

у меня и у арт-директора Арзамаса одна беда на двоих

[здесь еще ряд неочевидных сопоставлений, дополните сами]

фильм, в котором мы присутствовали вместе с О. как столкновение травматических линий, теперь официально в программе Оберхаузена

я не знаю, что такое Оберхаузен

фильм называется «I had a dream about the subway explosion»

в фильме я рассказываю свой реальный сон

этот сон навеян реальными отношениями

эти отношения разрушились по политическим причинам

в одном тексте, который я читал на премии АТД, ну помните, была такая премия,

я написал, что это Путин разрушил наши отношения

но это Путин внутри меня и тебя

это метафора

просто самое точное схватывание множества регионов психики, которые не позволили нам быть вместе

но метафора это тоже реальность

и где-то здесь блять игла и смерть кащеева и че вообще за сказка в которой мы оказались

вероятно, ты в России, ведь инстаграм по-прежнему скрывает список общих подписчиков

а наш фильм, в ходе работы над которым двое смертельно поссорились, короче, теперь в Оберхаузене

там, где я нахожусь сейчас, ночью хорошо видны звезды

чистое небо, словно мы в детстве на даче рядом с Уфой

Христо Грозев сказал, что правительственные самолеты летели в Уфу

мама прислала фотку с запасами гречки

я же впервые понял, почему ты хотела, чтобы поезд взорвался

ведь ты ехала к человеку с кащеевой иглой внутри сердца

и у нас на всех одна игла внутри огромного сердца

так уж случилось, у нас одна игла внутри огромного сердца

чтобы вытащить эту иглу, нам нужно поранить сердце

нужно нарушить блядскую целостность сердца

может быть вообще поставить себе новое сердце

впустить мигранта, другого, ну вы читали Нанси, вы в курсе

*

короче, наш фильм теперь официально

в Оберхаузене

то есть там же, где и всегда

и надо бы выбираться отсюда

КАКИМ Я ЗАПОМНИЛ ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО ПЕРЕД ВОЙНОЙ

                                                                                к. шавловскому 

помню что в начале лета я много работал

это было связано с необходимостью со счетами долгами

несколько человек подряд сказали мне что я выгляжу болезненно

был привязан к статическому айпи

очень жаркое лето и моя студия в девяткино с окнами выходящими на солнечную сторону

в перерывах выбирался за едой и читал другой юг абдуллаева сидя в тени

потом лес, увольнение

бесконечное путешествие в сторону маяка

потом эти безжалостные камни безжалостный залив и безжалостное небо

потом григорий сковорода

мир не ловил тебя и меня но поймал

мир как великолепное безучастное соединение линий

сейчас я думаю что годы жизни при путинской диктатуре меняют восприятие цвета

и теперь мне страшно когда я не понимаю это частный или общественный двор это пешеходный переход или нет

потом я читал историю сексуальности в полном молчании

и когда я вышел из дома после практики молчания мне казалось что люди разговаривают всем телом

и потом я придумывал всякие штуки чтобы спасти отношения

и мы поехали в москву где мне было страшно в парке зарядье страшно на модном кинофестивале страшно в музее гараж

зато мы заболели и я лежал в гамаке с накрашенным лицом вспоминали брехта я читал большой феминистский роман

я смотрю на эти воспоминания как бы сквозь чьи-то руки

особенно на ту писательскую резиденцию в комарово

особенно – как мы впервые поцеловались в баре варшава и я простил этот бар за ту ситуацию когда нам сказали не курить траву в арке поблизости

и я простил возможно весь мир все его части

и теперь не очень понятно что это значит кроме того что

я существую как длящееся во времени тело

со слезящимися глазами больными зубами или как дурацкое племя

которое странным образом хочет расти всё сильнее с каждой секундой

***

мы встретились, когда я только начал осваивать стиль

в те годы я выглядел хуже, говорил хуже

сейчас я не понимаю, что ты во мне нашла –

может быть, просто пульсирующее пятно

может быть, ворованную ладонь или способ

празднично связывать некие области речи

в ту осень и в ту весну и в то лето однако я

считал себя золотистым принцем пространства

так бывает с молодыми людьми, говорят,

они еще не мертвые и не живые, они

пребывают под благородным сиянием мира

мир – это добрая мантия, сколько бы ни

корили они свою участь или, играясь,

костили реальность на чем стоит свет:

тепловая смерть вселенной не исключает

молодости, хочется сказать «дорогая»

воспоминание о том времени – пыльный ветер,

он шерит столь много элементов былого

для старого друга, что хочется отвернуться

или схватить этот запах, вырвать отдельные зерна,

но отвернуться нельзя, а зерна скользят за глаза,

как целые племена псевдодружественных существ

они оставили меня одного на одной из линий ВО

под бесконечно ленивым солнцем в счастливый июльский день

может быть, вот сейчас, посреди войны,

ты становишься лучше с каждой секундой,

думал я, проходя по кладбищу, или

как бы скользя сквозь внутренности скворца

радостной жизни всему вопреки – но кто-то

вдруг насильно приложит полароидный снимок

к усталому сердцу, это потом вспоминаешь

обидные письма и ту ночь на Некрасова, ночь,

когда наконечник, смазанный ядом лягушки,

вошел в мою шею, пока ты садилась в такси

этот опыт со мной, он похож на открытку

из зеркального лабиринта, где каждая грань презентует

мальчику – мальчика, только уже без блеска

одеяний, без желания пить эту воду,

пока не напьешься, и кто бы решился подумать,

что многим уже никогда не представится шанса

1) надкусить до косточки горькую мякоть

у таких же, как ты и я, навсегда отобрали

2) вероятность забыться в открытости срезов

3) быть в мире и быть вне мира одновременно

и так далее и так далее взяли и отобрали

мне хотелось бы отомстить за них этой

во всех смыслах несвоевременной речью

***

Помню тот вечер на одной из линий ВО.

Мне казалось, что у меня день рождения, ведь приехал Кирилл.

Мы играли в шляпу, курили траву.

Говорили, что Метцингер – корреляционист:

он не оставляет места для автономной

зоны внутри головы – и тот вечер со временем стал

автономной зоной внутри головы.

Жалко, что нет фотографии, потому что

я не помню точный состав гостей,

и к реально присутствующим персонам

постепенно подмешиваются все

люди, которые были и остаются

дорогими людьми для меня, и когда

я смотрю этот вечер на беспощадной

перемотке внутри головы, меня наполняет

гордость за наше племя и за себя самого.

Потому что взялись кто откуда: из перестройки,

безотцовщины, производственных городов,

из сектантства, что было опасным укрытием,

из утопии «Узбекистан», откуда пришлось бежать.

Небинарное существо из православной семьи.

Грустный мальчик из лагеря отдыха и труда,

где били ногами. Тонкий поэт,

переживший насилие, замалчиваемое в среде.

Поэтесса с самым огромным сердцем на свете, которую пиздила мать.

И подруга, спасающая сестру

от обычного общества, где становишься шлюхой за то,

что отправила мальчику смс.

Мы вытравливали эти следы из себя,

постепенно становились кем-то другим –

персонажками книг Мэгги Нельсон, типа того,

только в каких-то странных, прямо сказать,

декорациях, может, поэтому и менты

никогда не смотрели тебе в лицо.

В израильском ПНД тихо, скучно, светло.

Из окна ереванской квартиры видна гора.

В Грузии можно сфоткаться на фоне граффити

«смерть всем русским» и умереть.

В Стамбуле было сложно оформить бумаги, а

в Питере лучше ехать за город поскорей.

В американской академии не продохнуть.

В Казахстане закончились силы, вот и молчу.

Плутовской роман продолжается, дорогие

люди без класса и имени, но с надеждой

на кусочек свободной земли и возможность

разглядеть невозможное небо над головой.