Вера Маркова. Девять стихотворений из книги «Пока стоит земля» (с комментарием Лизы Хереш)
В «Издательстве Ивана Лимбаха» из печати вышла книга избранных стихотворений и переводов Веры Марковой «Пока стоит земля». Вера Маркова известна читателю, в первую очередь, как японистка и исследовательница японской литературы, переводчица с японского (Сэй Сёнагон, Мацуо Басё, Акутагава Рюноскэ и др.) и с английского (Эмили Дикинсон) языков. Но всю свою жизнь Вера Маркова писала стихи – и никогда их не печатала. Первые их публикации появились в «Новом мире» на закате советской власти, в 1989-м, когда поэтессе было восемьдесят два года, а первый и единственный прижизненный сборник – «Луна восходит дважды» – в 1992-м, когда ей было восемьдесят пять.
В поддержку выхода книги «Флаги» публикуют девять стихотворений Веры Марковой с комментарием редакторки нашего журнала Лизы Хереш.
Книга стихотворений Веры Марковой, известной переводчицы японской и английской поэзии, как бы лишена очевидных ключей к пониманию – контекстуальных, биографических, социальных или рецептивных. Эти стихи открываются читателю едва ли не впервые: они почти не публиковались вплоть до настоящего времени – изначально, по сути, писались «в стол». Кажется, что прямота и формальная обнаженность большинства этих стихотворений действует обескураживающе – куда включить эти строки, к какой поэтической традиции их отнести? Характеристика об «идущей параллельно» поэтической традиции всё же не позволяет нам записать Маркову в мифологизированную область неофициальной литературы, второй культуры или андеграунда – в самиздатских списках, как пишет Ольга Седакова, её стихов тоже не знали. Таким образом, важной задачей, которую необходимо решить для адекватного прочтения этих стихотворений, написанных «в стол» и одновременно адресованных Богу (что не создаёт противоречия, а снимает их), становится поиск нужного угла чтения.
При немногословности и искусной бедности лирической интонации в текстах Марковой можно уловить просодические осколки других традиций русской словесности, более или менее очевидных. Если поэзия Марковой – поэзия осторожной альтернативы, воображающей, что могло бы быть, и с этой позицией существующая посреди того, что есть, то представляемый ей альтернативный путь пластичен и непредсказуем:
Серый день остановил время.
Он подлинно то, что есть.
Его можно видеть, трогать, съесть.
Он самая прочная дорога
Между «Бог весть»
И другим «Бог весть».
Именно это, на мой взгляд, представляет собой главную уловку в кажущихся простыми лирических перевертышах Марковой – узнаваемые нами фрагменты оказываются кусочком пазла, не желающими встать на место. Это может произойти как с лирической позицией эмоциональной экспрессивной героини, субъектки любовного стихотворения, которая обернется, с подсказкой эпиграфа, гендерно инверсированным проигрыванием богоборческого сюжета:
Он опять вернулся ко мне,
Прорицающий, жалящий голос.
Дай другому его, не мне,
Я видна, как ворона в огне
Неба, – мною оно раскололось.
Ни на шаг!
Не хочу, не могу,
Хоть убей, не пойду в Ниневию.
Я гортань свою ненавижу.
На, возьми, подари врагу.
Гонишь? Буду судиться с тобой!
Вот – народом дымится площадь,
Я любого проще и плоше.
Замеси меня вместе с толпой.
<...>
И я отвечала:
«Благослови!
Ты щедро дарил, Строящий души,
Но Ты мне не дал силы любви,
Силы любви и терпенья любви,
Но ты мне не дал железа в крови,
И вот – Твой ветер мне губы сушит!»
Такая позиция не соотносима с эстрадными метафорическими превращениями и декларативными заявлениями от лица поколений, но едва ли это можно с полной уверенностью приписать и неофициальной культуре. Маркову не так волнует мифология её круга единомышленников – вообще образ как таковой (поэтический, библейский, мифологический, трансформативный, берущий свои истоки из литературы, которую Маркова переводила) нужен ей зачастую как инструмент демонстрации душевной неудачи, провала:
Луна на том берегу
Бросила мне конец полотенца.
Я стала обматывать полотенцем
Черные обгорелые пни,
Черные обгорелые головы...
Но мне не хватило луны.
Маркова не боится ни повторов, ни стилистических смещений, ни алогичных поворотов внутри художественных миров. И даже заимствуя современные ей интонационные схемы – инвективные, ораторские, преувеличенно экзальтированные, – она не предлагает единого решения по заполнению культурной лакуны, созданной революцией. Программой её стиха оказывается правда вопреки, а не благодаря знанию истины.
А вы бормочете:
«Не то, не то, не то!»
Вы прячетесь в свое непониманье.
И невидимкою,
В пустом пальто,
Уходит век,
Наскучив глухоманью.
Но на пороге собственной судьбы
Прощают мальчики,
Для вас – чуть не апаши,
Брезгливость оттопыренной губы,
Недолгое очарованье ваше.
– Лиза Хереш
***
Серый день остановил время.
Он подлинно то, что есть.
Его можно видеть, трогать, съесть.
Он самая прочная дорога
Между «Бог весть»
И другим «Бог весть».
Но откроется глубоководный зрачок,
И срок придет, сужденный и трудный,
И, как трубач, напрягая губы:
Родительница снова родит.
Воительница снова родит.
И станет широко и легко,
Красно, и сине, и черно, и звездно.
Польется из теплых сосцов молоко.
Так было,
Так будет!
Если не поздно.
1967
***
Луна на том берегу
Бросила мне конец полотенца.
Я стала обматывать полотенцем
Черные обгорелые пни,
Черные обгорелые головы...
Но мне не хватило луны.
1964
БЕГСТВО
И было слово к Ионе, сыну Амафиину:
«Встань, иди в Ниневию, город великий,
и проповедуй в нем, ибо злодеяния
его дошли до Меня». И встал Иона,
чтобы бежать в Фарсис от лица Господня...
– Книга пророка Ионы
I
Он опять вернулся ко мне,
Прорицающий, жалящий голос.
Дай другому его, не мне,
Я видна, как ворона в огне
Неба, – мною оно раскололось.
Ни на шаг!
Не хочу, не могу,
Хоть убей, не пойду в Ниневию.
Я гортань свою ненавижу.
На, возьми, подари врагу.
Гонишь? Буду судиться с тобой!
Вот – народом дымится площадь,
Я любого проще и плоше.
Замеси меня вместе с толпой.
Ни на миг!
Не пойду в Ниневию!
Хоть убей, не хочу, не могу.
Там, не видя нависших палиц,
Голос мой будет мной владеть.
Он меня накроет, как сеть.
Убери указующий палец.
II
Ночью пришел Не-человек
И сказал:
«Ты слышишь течение рек?
Вот – устали руки Мои.
Не Я ли тебя подвигал на подвиг?
На каждом повороте винта
Стояли Ниневии врата,
Но каждой дороги давал Я по две.
Не Я ли тебя сажал на колени,
На отцовские теплые колени
Летнего дня и весеннего дня?
Свет облаков и лучей толкотня.
Но ты заградила глаза и уши.
Вот – устали колени Мои,
Солнца Мои и луны Мои,
И ветер Мой твои губы сушит!»
И я отвечала:
«Благослови!
Ты щедро дарил, Строящий души,
Но Ты мне не дал силы любви,
Силы любви и терпенья любви,
Но ты мне не дал железа в крови,
И вот – Твой ветер мне губы сушит!»
1967
ВПОЛОБОРОТА
Ну что ж! Гордитесь,
Вы не стукачи.
Вы не из тех отцов,
Не из прихожей,
Печальники у собственной печи,
Молчальники с тончайшей кожей.
Вы обвели чертой
Ваш атеней,
И время исчисляете в календах,
Хранители богатства прежних дней,
Еще живые,
Но уже легенда.
Мальчишки,
В нимбе вздыбленных волос,
Глядят на вас сосущими зрачками.
Робеют:
Вот – увидеть довелось.
Глотают все:
Зерно и камень.
О, как зияет яма поутру!
Шестидесятники
Всегда приходят рано.
Российское горенье на ветру.
И только стопка –
Без обмана.
А вы бормочете:
«Не то, не то, не то!»
Вы прячетесь в свое непониманье.
И невидимкою,
В пустом пальто,
Уходит век,
Наскучив глухоманью.
Но на пороге собственной судьбы
Прощают мальчики,
Для вас – чуть не апаши,
Брезгливость оттопыренной губы,
Недолгое очарованье ваше.
Апрель 1963
***
Наедине с собою, как с Богом.
Не смотришь, а видишь.
Сначала
С легким всхлипом, как пузырьки,
Всплывают и пропадают
Голоса, города,
Тени...
Потом становится тихо.
Медленно – по ступеням – восходит
Арктическая, ледяная,
Белая-белая мысль.
И я рисую на ней.
Скажи,
Для чего Тебе нужно
Все – и это еще:
Головоногий мой человечек,
Точка, точка и два крючочка?
Смеешься ли Ты,
Кладешь ли в папку и ставишь год
Или входишь в мое плечо
И тихо-тихо толкаешь руку?
Стань меньше, прошу Тебя!
Вот Тебе домик, и вот Тебе дождик,
Косоугольное облако,
Сбитые в пену листья
И длинные, удивленные звезды.
Прости!
Больше я ничего
Не умею.
1967
***
Что согнулась ты, «непреклонная лира»?
Лебединые шеи, как сухие травы.
«Не согнулась я, но к земле припала.
Там, где пепел певца, слышу голос неба».
1974
ЧИТАЯ ЭМИЛИ ДИКИНСОН
(вариация на тему)
Нельзя желать воды, которой нет,
И не было, и никогда
не будет.
Пусть крутятся миры,
как турникет,
И никогда никто нас
не рассудит.
Я жаждой поверяю
суть вещей.
Гортань иссохла – этого
довольно.
От океана я не жду вестей.
Тем более от ближней колокольни.
27 сентября 1982
***
Памяти Э. Дикинсон
Ты в пустоту, ты нá ветер
Сеяла себя,
Туда, где палкою стучит
Слепорожденная земля,
Где уши не растут.
Не мимо слово молвится,
Но мимо вдаль бежит,
Пока в сухой пыли шоссе
Его не остановят вдруг
Поднятой рукой.
1964
***
Мой памятник – зарубка на пространстве.
На времени – царапина пером.
Мой долгий век неутоленных странствий –
По сути монотонный метроном.
Мой стих скорлупки клювом не проклюнет,
Он заключен в белесой глубине...
Мой гонор нож в рукав мне не засунет.
И мой завет стоит лицом к стене.
15 декабря 1982
