Море, которого не было
РЕФЛЕКСЫ
1.
я ищу дом, чтобы было куда себя звать,
не больше того; пол и одна табуретка –
тень от неё даст угол, этого хватит;
мы никогда не спим, механика тела
мне закрывает глаза:
спи, спи, спи
ты стала худой,
светишься белой линией
2.
всё по накатанной, всё по привычке родного,
нельзя говорить, что я «мучаюсь сердцем», нельзя
напоминать, как мы угождаем в ловушки
собственных пальцев, маленьких юрких белок;
мы не станем смотреть, как я медленно умираю,
табуретка врастает в паркет и становится мыслью;
никакого движения рук
3.
то ли сойка
то ли горлица в крепких узлах
то ли страх
ПЕРЕВОДНАЯ ПОЭЗИЯ. II
каждый возлюбленный, поживший со мной,
постепенно переставал засыпать по ночам,
разменивал световой день на сон
и оставлял меня наедине с герметичным солнцем,
бытовыми заботами и впечатлениями.
сначала, конечно, было не так, сначала по-другому
было: совместные ночи, толкающийся от крыш
предрассветный стук, – но затем собеседник
медленно утекал сквозь пальцы суток,
оставлял меня спать одну, сражаясь
с наступлением разлапистой ночи;
жизнь сворачивалась до моего пробуждения,
и ранним утром я одна наблюдала в окно
великолепные вещи города, блестяшки света.
однако, если задуматься, мы обнаружим,
что это не они бросались на амбразуру,
заслонивши свое отсутствие недомолвками,
скрывшись за шторками или рассекая
воображаемые коридоры, нет, не они;
это я,
только я училась обнимать деревья,
прислушивалась к гомону преподавательских голосов,
осознавая следующее:
всё, чем занимается слово, –
это поиск нового языка вещей,
маленьких вещей вокруг тебя и меня;
дело в том, что понять это можно,
только находясь под неусыпным наблюдением дня,
в постоянном неуюте от взглядов чужих людей
присваивая себя какой-либо общности,
ну или просто местечку.
поэтому когда очередной возлюбленный
планировал свой изящный миниатюрный побег,
я утирала пот со лба и позволяла дереву
ответно обнять меня, нашептать слова утешения,
оборачивалась в тонкую штору
и просачивалась в воображаемый коридор
невесомой пушистой ночью,
растворяющей в себе совершенно,
совершенно любых возлюбленных
***
из-за стенки легко постучать
из-за стенки легко подглядеть
только стаю крикливых сверчат
через голову нужно надеть
на растëртой телами траве
отменëнная девушка-птица
в ней ветивер вопросы проел
и не думает остановиться
меж зубов у ребёнка во рту
подписали на случай бумагу
если жалоба я не могу
пусть страна остаётся имаго
ты держал меня в ямке плеча
и виска чтобы не целовали
и никак не хотел отвечать
где растёт уплотнëнный розарий
там ретривер в дощатую пасть
положил себе лапки настурций
и готовится в землю упасть
чтобы летом в июнь поперхнуться
ПЕРЕВОДНАЯ ПОЭЗИЯ. III
каждый (а?), когда я пытаюсь представить кого-то прекрасного,
мои руки раскрыты и пробуют вырастить форму
цветка; когда ещё было уместно, (мы)
гладили кудри любимого, трогали стык
между мальчиком, не впадавшим в кому,
и мужчиной, впадающим в кому;
теперь, ощущая поверхности, чтобы наткнуться
на нечто знакомое, мы (я-и-они)
вспоминаем самое разное: вот
нас рисовали деточки-одноклассники,
потому что мы долго болели, ну или вот
близкие люди искали точку опоры
между любовниками и (они же) друзьями.
это не так интересно, как просто глядеть (их) в гуще ночей,
услышивать запах подгнившей малины
да трогать монетку, подаренную на счастье семейства;
да, я всё ещё в силах чуять и греть
макушки котов, кожу погладить,
обернуть пространство в подобие дома; но
никак не можем они выпустить в мир
ни одного цветка,
никак не можем они
выцвести в нечто прекрасное,
не можем никак
МОРЕ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО
у, расползаются по небу змеи, я
вижу тебя так близко, что образ твой
зыбится и расплывается в десять змей,
маленьких летних змей, сохранивших в
коже воспоминания; вот ты трëшь
горькие жилы запястий, и вместо них
дым вырывается из узелочков рук,
и раздаётся дурман, апельсинов цвет.
мама в автобусе держит ребёнка на
сильных руках: «вот Пятёрочка, парк, павлин
царственный был растерзан, но там ещё
самка с птенцами (принадлежит кафе)».
узкие листья лозы, кирпичи в стене,
липкое тело июля, военный марш
со стороны деревянных подмостков, а
черноволосый подросток не слышит бой,
дыня серпами искрится в его руках;
крабы становятся птицей в его руках
и улетают под бойкий военный марш
ПЕРЕВОДНАЯ ПОЭЗИЯ. IV
будет много желудей
– Н. К.
1.
но будет тихим существование; как же
они толкаются в душных вагонах, грубые
комья мальчиков. нам от них страшно.
нет ничего естественного
в нахождении под землёй; невозможно
долго лежать в месте с закрытыми окнами,
холод лижет мне горло и пропускает
листья лиан сквозь розовые пути;
углы, углы у мальчиков: всюду углы
у мальчиков; локти, кадык у мальчиков,
всё есть у мальчиков;
2.
мы с ней
скользим по туманистым землям, мы с ней
скользим; муть неспешных похолоданий
тяжестью растворяет меня в улитку:
холод, ясность ума, пар поедается ртами,
нежный пустотный парк без шума мужчин,
слюнка от слизняка блестит воодушевлённо; я
всё живее вижу себя под тёмной водой.
влага, мягкие органы листьев, ти - ше
