Разговоры

ЗДЕСЬ

студёный сон длиною в тропинку, 

                                           и мы гуляем.

          — кажется: ещё шаг, и ты исчезнешь.

          — не бойся, я обещаю быть здесь. 

статуи львов по обе стороны вздыбились, 

                              у них алебастровые спины,

                они научились вылезать

                             из своих железных костей

           и в гортанях носят скомканные бумажки,

                    исписанные буквой «р», — 

                                                   начертание-речь. 

маленькая я не умела говорить по-львиному

и только лакала слова.

взрослая я выучила их рёв наизусть.

                                 но вот                    

                            припухлые веки зимы

                            размежевала тревога,          

                    и львы выворачиваются речью наружу,

                    и тропинка обрывается на полуслове. 

пространство сна разбужено,

и кто утешит его теперь, кто расскажет 

                  сказку о козе прозрачной, знающей

                        названия всех снежинок?..

            «здесь» в глаза пустоте вмерзает.

            «здесь» вызванивает темноту.

«здесь» моё любимое слово, оно

всегда рядом.

стихотворение — это сон, 

в нём возможно всё        и всё — несбыточно.

        бесконечный человек сказал:

             — «здесь я люблю тебя» [1], —

                                   и его слова не остывают 

                                           даже среди этого холода.

я же люблю тебя всюду, 

но только здесь                       ты отвечаешь.

[1] Пабло Неруда, «Я люблю тебя здесь...» (в пер. с исп. Мориса Ваксмахера)

НЕВЫСКАЗАННАЯ

                                              а

                                              – Геннадий Айги,
                                             «Спокойствие гласного»

если её представить, она застынет

                                оленицей воды. 

ветер уснул в кресле-качалке её рогов,

и в воздухе мёрзлом 

белое стадо беззвучно бредёт, удаляясь. 

горбатые ёлки с мозолистыми ногами

вслед ему смотрят 

и трухлявыми языками елозят. 

сами они только призраки сухостоя,

и я вместе с ними.

              но её одну

     мне не окликнуть,

не различить вдалеке — дрожащую в сумраке тугоухом,

                              разметавшую прохладу копытцем, 

                                                  хрупкую, веткозаветную, —

                                      в ворохе таких же, 

                                                      но других.

беженки в долгом просторе ночи,

все они знаки своих потерь.

я вглядываюсь в них

                  во имя неё одной, 

     но вижу:

                 .        •     .

        •    .   •     ✽  •    ❊

        .      ❆   .      .   • .

       ✥     .      •       ✺ 

            ✤   •  .    ✾  .    ✵   

      .     ✱         •     ❈

         •        ✷    .         ✲

      .     ❅    . .   ✦  . .   •

         ❃      .      •     ❋

             .     •   .     .                                   

  так они отвергают

      мой хромоногий язык.

       ёлки не знают, 

каково это — медленно двигаться в тишине, 

                                              не оборачиваясь.

     сердца их скрипят.

но скоро 

и на их плечи ляжет 

обеспокоенное молчание. 

РАЗГОВОР У ИЗГОЛОВЬЯ

                                               78. Моя любовь, моё облачко,

                                               переназови меня, перезвони

                                               – Марк Стрэнд, «89 взглядов на облака»

  близорукая грусть,

        в то утро

под колокольные разговоры

ты вставала с постели в измятой одежде вечера,

       пока за окном облака

                    с курчавыми животами

ещё ворочались в полудрёме,

   и казалось — они вот-вот

                                  свалятся с неба.

                   ( бегущие формы, )

     ( существа вымысла, охваченные

                                белой грёзой разрыва, )

( каждый раз не угадываешь, какими

                                                                  они окажутся )

                                   ( по пробуждении ).

                  ( об )

          ( их фигурах я думаю иногда, )

( как о древних постройках, покорившихся ветру истории, )

        ( в воспоминаниях они остаются монолитными, )

                  ( но душа их давно )

                        ( обветшала ).

                                          ( о-бла-блака

                                                        разоблачённые, )

                                       (  замысел, вложенный в них, )

                                                   ( может быть каким угодно ).

    ( пространства для всякой речи, )

( они и не подозревают

                                        о величии )

                                  собственной пустоты ).      

    близорукая грусть,

         как и они,

ты всегда остаёшься тайной,

                даже если о тебе говорят

   в шумных застольных компаниях, — ты шёпот

                                  и губы в окаймлении пальцев.

     не спрашивай, если захочешь узнать,

никогда не спрашивай о значениях слов,

                              тебе не расскажут правды.

слова признаются лишь тем,

кто разуверился в смысле.

    в самый последний момент они                                     

                      договариваются

                                 до нежности.

— ты видела пену, влачащуюся за уходящей волной?

— укажи, — (прикажи мне увидеть).

                 вот, что такое

       жертвенность и вера,

                    отвергающие любые попытки

                                сказать о них в слове.

           и всё-таки, всё-таки

словенна будь, близорукая грусть, будь высказана.

я не вижу касаний на границе кожи и кожи,

не вижу ничего, что убивает эту белую грёзу, облако, пену.

                        — всё бестелесное безвинно.

я не вижу, и в этом спасение, в этом

твоя зрячая радость, о близорукая грусть.

              ты — моя.

              и ты — о большем, чем ты.

на самом деле я вижу всё.

видеть сны особенно больно,

               но ты, близорукая грусть,

                            ты бессонница боли,

и поэтому взгляд отступает,

когда вечер вновь настигает мою постель.

ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ ДЛЯ АО

1. ПОЛДНИЧНОЕ СВИДАНИЕ 

заговорщицы, мы выдумываем удовольствия

для наших непризнанных тел.

— давай устроим полдничное свидание

и оставим вечер в дураках!

    близорукая грусть надо мной смеётся.

    она говорит: всё телесное виновно.

    она говорит: кому ты пытаешься доказать, что желанна?

                             взаимность брезгует

                                  сидеть с тобой за одним столом.

                             ты жалкая, когда просишь нежности.

                            ты жестокая, когда пресекаешь нежность,

                                  и всё же

                          лучше быть жалкой, чем жестокой.

я бы хотела возразить ей,

но у меня отнимается речь.

тебе нравятся вилки с туловищами кальмаров,

мне нравятся отвратительно длинные ложки

(чтобы помешивать отвратительно длинный чай).

все глупости теперь такие ценные.

я хочу только

пить из твоих коленных чашечек 

и ни о чём не думать.

пыль, облитая солнцем, ходит по кухне.

моё бесстыдство цокает языком.

горделивый июнь нос задирает разбитый.

наша россия осунулась после весны, и скоро

нас всех объявят вне закона.

    — мне не страшно

     поцеловать тебя на людях, — скажешь ты,

                                                                    улыбаясь.

а мне страшно

     не поцеловать, ведь тогда

это бы значило, что я

              по-прежнему люблю, и это              не ты.

как можно сказать такое в ответ?..

2. ПРОСМОТР СПЕКТАКЛЯ

когда на границе моего внимания ты

     впервые вздрогнула,

внутри я вздрогнула вместе с тобой,

из душной комнаты вышла в продрогший сад,

   оставив позади

«пудру, грецкий орех» и другие

                     маленькие слова, выпавшие

          из памяти, — их я не вынесла,

                                                 спрятав в стихотворении,

                                     их не смогла уберечь, —

        а, выйдя, увидела:

по продрогшему саду дождь разгуливает.

дрожит мечевидный локоть прозрачной руки,

иссиня-чёрный бутон прикрывает

   стебельчатую ножку, — ещё не ставшая радугой,

                                                  здесь ты дышала и цвела.

           и как будто 

дождь наступил на тебя, — придавил ненароком

                                        ирис к земле, — и дальше пошёл,

пока ты медленно выпрямлялась — так выдувают стекло.

тучи разлеглись на траве — это лужи

                             передразнивают небо.

когда настанет пора возвращаться в душную комнату,

переступая порог, ты разденешься.

           иссиня-чёрный ирис соскользнёт с твоих плеч.

                               белые овации,

   пурпурные поздравления,

горечавковые восторги — всё это искусственные цветы;

                                                       в ответ на прикосновение

                                                                         они шершавятся.

когда касаешься живых цветов, чувствуешь:

у них в лепестках стынет кровь.

3. ОЗЁРНИЦА

альберто мьельго не знал,

      что бывает и так.

она поднимается из глубины в хрустальной чешуе брызг,

     у неё золотые волосы,

          в глазах — мутная вода, мутная вода.

          — ао, — я зову её

 гулким эхом, затерявшемся в синем лесу.

  многорукая рыба в рукавах плавников

       тысячелетие памяти носит за пазухой,

               и в каждом её движении — звон боли,

            и мутная вода, мутная вода плещется

                на глазном дне.

сколько мутной воды в слезах оставленных?

    самой чистой воды.

           она мои ноги омыла

                                   от песка,                           

           и они разучились стоять.

              если бог — это женщина (все это знают),

              выходит: богиня — слово неверных?..

              этот язык отвратителен мне,

         речеточивый моллюск в раковине рта,

              сцеживающий жемчужины плевков,

         он и представить не может,

                       что лжив.

госпожа озера,

хозяйка изъятой горы,

повелительница слёз,

даруй мне мутную воду, мутную воду

      своей прозорливой скорби.

ты стольких любила, пока они грабили

твою любовь.

я не возьму ничего,                          кроме печали.

ЭКФРАСИС: ПОРТРЕТ ЧАСОВНИ В ПАРКЕ

с синей дверцей и вьющейся решёткой.

всегда закрыта.

её обнимают сирень и акация,

за ней туи по стойке смирно замерли полукругом,

коническое войско, что они охраняют?

какие растения там, в их тени,

    цветут для самих себя?

в завитушки решётки вдет пластиковый подсолнух,

в пасмурную погоду он опускает вислоухую голову.

в прошлый раз на пороге подставка для книги

              пустовала, а сейчас

вместо слов на неё возложили 

ромашку и шиповник (дотронувшись до которого,

                                                          я поранилась —

когда касаешься мёртвых цветов, будь готова:

они потребуют свою кровь назад).

что в этой книге неприсутствия написали бы

         о чуде знакомства?

рукотворная синева под защитой

                      зелёногривых великанш,

графин тишины с лицом бога,

         встреться мы раньше — я бы не возвратилась

                                                                         узнать тебя. 

БЛИЗОСТЬ+

           её нагота ощущается прикосновением тени,   

   в глазах смотрящего нагота — это обещание остаться...

           но дольше оставаться нельзя.

в колготках у зеркала она красит брови и почти готова уйти.

               за занавеской            

    мир подглядывает из ленивого любопытства,

             и в стекло ударяется

              масличная ветка его взгляда.

как в выхоложенной комнате, во мне

давно поселилось разочарование.

столько прошли с ней вместе,

и в каждом воспоминании она

становилась опорой.

а я ведь и не догадывалась, что на самом деле

мы не были по-настоящему близки,

а это значит, что все стихотворения написаны о других,

и ни одна песня не подавала мне руку,

и слова только притворялись

                                    утешающими.

я мечтала вырасти в зелёногривую великаншу,

        баюкающую часовенку на ладони,

бормоча колыбельную на наречии колокольном,

       но очнулась и обнаружила

                                                         себя,

                                       застывшую на пороге.

при нашей следующей встрече

я бы сказала:

    — здравствуй, близорукая грусть,

        свои лучшие сны я посвятила тебе.

             к старости

       ты обратишься в слепоту сожаления

      о потраченных впустую словах,

            и я не увижу больше

     своего сердца — единственного, что было зорким.

но прощание с ней заслуживает тишины.