Смеркается вещество

*** 

я хотел бы смотреть на озеро и молчать,

розовой кровью цветения заживо явь лечить,

я хотел бы вообще забыть свою дуру-речь,

отвернуться в сторону, оцифроваться в ночь,

из голодного озера вычерпать витражи

черных снимков, настоянных на золе,

где навылет сквозят картавые гаражи,

я хотел бы спрятаться за глаза

того, кто вышел за хлебом и прилип к земле.

*** 

птичьи гнезда налиты влажным ветром, 

мы поднимем трухлявые чаши гнезд

за тусклую душечку-речь, 

слезный звон под дугой

и червивый налив узнавания…

оглянись, суламита,

на тебя мы посмотрим – 

зубы и волосы, шея твоя – 

пулеметная вышка, ладони –

деревянные блюдца.

*** 

обними меня, и увидишь:

убитое небо колючим ртом

поет о чистой субботе.

и увидишь: вытягивается

лицо человека – скорая

несется на юг, мычит сирена.

обними меня и подумай:

это меня везут в больницу,

а я здесь стою на улице,

убываю, как отрывной 

календарь с цитатами-

цукатами – «свобода

или смерть». на плоской крыше

сушится плеская простыня.

парень тискает кошку,

прижимает ее к животу.

*** 

солнце уходит, поваленный ствол

перекручен, как мокрая простыня, –

дерево так бескорыстно мертво,

так оголились волокна его

в свете извивов его и борозд, 

что сбывается трещинами земля,

и смеркается вещество

теплой реки, и надломлен малиновый куст, –

всё, о чем думаешь жалостью неживой. 

***

они рассыпали гравий

и раскатали

каждый твой шаг…

гравий – это о трудном,

о другой, непрошенной боли…

не теряй дыхание,

вкапывайся в этот бессмысленный воздух,

мертвый учи язык – яблоко, абрикос.

*** 

выйди нá берег, камушек брось –

он упадет беззвучно… что с нее взять,

с черной воды? ты знаешь ее насквозь.

уезжай куда-нибудь далеко –

там твой крик, как цветок зимой,

там покатится обручем немота

и сотрется твой хлипкий след,

а земля останется пятнышком на пальто,

будут мальчики жечь костры, 

говорить о смерти, а смерти нет.

ДУВРСКИЙ ПЛЯЖ

1.

пока мы шли на пляж, я увидал

оливковую фуру из литвы

и желтую – из нидерландов.

но пляж нам посмотреть не удалось,

мы разминулись с римским маяком

и местом, где до нашей эры

высаживался юлий цезарь

и где побило штормом корабли.

мы поднялись на белую скалу,

и собирали ежевику,

и слизывали с пальцев сок.

оттуда всё казалось детским:

куб терминала, фура из литвы, 

и говорок диспетчера, и море,

картавый плеск его на мелководье,

и круглый берег – отраженный свет.

2.

                                   о.д.

иная жизнь не лезет в горло,

и берег дальний – греча с луком,

теперь мычанье моря состоялось,

как в букваре родная речь – открой

дверь навсегда: несладкий воздух тянет

одну и ту же злую ноту – я не буду

о времени и жизни говорить…

тот берег остывает на глазах,

там франция, как мертвая старуха,

напудренная, с мушкой над губой,

лежит… скажи мне карту, ведьма!

ИЗ СЕМОНИДА КЕОССКОГО. ДАНАЯ

в резном ларце она,

ветер толкает ее,

волна нагоняет страх,

щеки залиты слезами,

она прижимает младенца

и говорит: «дитя, мне так больно.

ты спишь, как положено

маленьким – в безрадостном

ящике, обитом гвоздями,

светящемся в темно-синем

мраке – спишь, не обращая

внимания на глубокую 

соль волны, бегущей поверх 

твоих волос, ни на вопль ветра, 

ты – ненаглядный – лежишь

в багряном плащике, 

если б страх был впрямь тебе страшен,

ты бы подставил нежное ушко

под мою жалобу...

Не просыпайся, дитя мое,

пусть море уснет, 

и наше несчастье тоже,

и что-то наконец изменится».