Равноденствие

***

В этом месте его построили, потом забыли, потом умерли и те, кто построил, и тот, кто забыл. Но умолчание не прошло ему даром, так медленно он выращивал в лабиринте шестиугольные комнаты. Ничего не переделать, Фивы опять устоят, вычеркнутые из повторений и списков. А тот, кто отнял речь у Минотавра, не опередит сам себя, определяя жесткость воды, прочность дождя, размывающего эти стены. Но не спрашивай у хозяина Алефа, что за мир лежит в ящике его стола – этот город и этот день – случайность и моментальность точки посреди предложения. Зрячие пальцы у края стены отпускают в темноту вощеную бумагу с мертвыми письменами.

***

Огонь сворачивается внутри себя, город уходит вглубь. Растворяя окраины, как круги на воде. Чтобы написать свое имя, тебе его надо сначала придумать – вместе с другими именами. На камнях вырастают иглы, раскрываются в воздух и мгновенно стареют, теряются во времени. Кто теперь его хозяин – после пяти лет отсутствия? Даже строчки электронного письма становятся тоньше и бледнее, и скоро совсем исчезнут, когда закончится время памяти о письмах. Такое расстояние – исчезает, приближается к тебе, как нитка, источенная молью. Тебя съедает время, а пространство нам не помощник – ты в трех автобусных остановках – на другой стороне земли – да хоть вне земли. Исчезая медленно из прикосновений.

***

Ждать со знаком плюс, со знаком монеты, подобранной возле вокзального автомата. Падать, наполняясь водой. Ржавые рукава берегов тянутся за тобой до самого дома. Убегая в и над. Чем она выше, тем старше платья у ее коленок. Сгибая улицы бумажных самолетов, учить слова монгольских языков. Она идет справа – правильная, как учебник грамматики. Полосатые дома притягивают дымом этажей, туманом стен, пятясь и покачиваясь – уходить в землю проще, чем вить гнезда на проводах.

***

В это время года она повторяет прописи его губ, не пытаясь исправлять опечатки предыдущих редакций. Все прописные заменены на строчные, которые он не замечает. Язык вычерчивает их внутри рта, не успевая произносить те, что не стали необходимыми. Ее сопротивление не дольше края страницы, которую он разрезает пополам, потом еще раз, упираясь пальцами в воздух. Она говорит, что это правильный вариант, местность изучена и забыта, топография соглашается на неизбежную коррекцию. Кухонный чайна-таун, рисовые колобки и коричные палочки, зрачки не хотят вспоминать о том, что прочнее льда и полюса.

Он остается в перечислениях, в черных строчках, перевернутом зеркале. Когда она уходит, поворачиваясь спиной, сворачивая египетский свиток и трамвайный билет, ее рот полон чтения, о котором она не скажет дома.

РАВНОДЕНСТВИЕ 

1.

от такой ли простуды до берега,

до пальцев ее прозрачных,

зрячих щиколоток.

укусом молчащим

штопает она справа налево

лодкой ржавеющей

цепью – за небо

разматывать якорем

твою душу

спи в декабре, дате, синем кружеве юбки,

запеленавшей

коралловый миф

2.

сон шуршит, мышь закрыла глаза

солнце рукой левой остановись

ниже – к воде – скажет тебе нет

скажет потом если услышит речь

лодку в борта толкает седьмой песок

не отвернись, выпей ее, усни,

он отворит

дверь из кривых досок,

уговорит

и расклюет корни и дни

длинных наречий в сомкнутой чешуе,

плавятся соль и сера внутри горы,

лучше уйди или глаза закрой

лед обменяют тебе на мертвые пятаки.

3.

он не о той,

что отданная стрела,

и не с тем,

кто возвратился сухим веслом,

в его башмаках

скрипит время песочных часов,

рыба в сетях из трав,

гвоздь в деревянном щите.

спишь на щеке, щетиной упершись в зенит,

кто звенит –

ее веселит –

в плаще, в рукаве?

ключ в кулаке или опять твой щит?

***

Не успевая за этой солью – не добыть ее убывание черен[п]ки звона вмятины пальцев тянут воздух грубых горошин по спине книжной арки.

Тут бы и вылеч[п]ить глину от рук стряхнуть вровень белым точкам и квадратным часам. Как дышать без передышки, завинчивая толстое стекло с обеих сторон марлевой медали а ржавый жар в[п]ливается в деревянную вертикаль.

К падающему прислонись стеклом и падением помоги. Теперь как в воде будешь держать что там еще кроме того, что есть.

***

Это камни, которые начинают бросать в тебя камни. Дерево не горит, не плывет, врастает в стену, врастает в раму, и вырастает, переставая оставаться и таять. Крошить и плавить края и раковины, выпавшие из всех морей в ржавые банки консервные, а позвонки дверей ломаются в пальцах. Как катится зерно по млечному пути, чтобы потом расти там, где он свистит, где виснет рядом с клавишами и выстиранным бельем в твоем зрачке. И вмешиваются листы разлинованные и листья с точками и червоточинами, выбери себе шрифт и сотри его.

Он уйдет, заранее пересчитав слова, на крыши, и выше, и лишнее свернулось в себе самом.

***

Твой адрес никогда не остается прежним, так легче удирать от всего, что не твое. Дуть на воду, перебирать воздух гусиными перьями. И не просто точка, так до тебя дотрагивается вечернее слово, потому что ты еще здесь. Выходит из сна и никак не кончается, мертвым воздухом дышит, бесцветной игрой, ты пытаешься думать ночь дальше неба и всего. Какого цвета ты можешь вспомнить, чем будешь вспоминать. Было бы оно точкой или мыльным пузырем – как попасть на изнанку его глаз, если смотреть сквозь небо. Как тебе не стать молчанием, отвечая на темноту. Так вертикально и спокойно чертит свой путь летучая мышь, роняя острый угол. Приходит на голос предметов, смотрит всегда мимо, что дать тебе из того, что еще не твое и никогда твоим не будет. Когда сильнее воды сожмет – что ответишь? Себя не удержишь, стоя на мосту, подбрасывая в небо паутину, идти по темным лодкам, чтобы свет тебя не догнал. Кого отражает твое зеркало, если эти камни растут из земли?

***

На другом языке остается только темнота. Зрачок перебегает из ночи в ночь, оставляя для зрения написанное на обороте стрекозиных крыльев, гончарных крыш, между замком и ключом. Рыба, плывущая сквозь Атлантику, помнит расстояние золота и дождя, хранящееся в руках вещей и окон. Он живет в тени воды, не отвечая на вопросы, с карманами, полными ветра и травы, он говорит: нет, и ничего не случилось. Это всегда удавалось ему: сначала серое море, потом твердь, обычная пыль послесловия. Он не знает, почему произносит эти слова внутри прикосновения, и не уверен, что знает что-то о любом из тех языков. Сплетает тень по кружению черных и коричневых, как будто нумерация страниц возвращается к карте интервалов, рисуя пробелы на полях и координаты запаздывают, мешая прочитать обещанное. Молчание задерживает дыхание, опасаясь говорить, как города играют нашими снами. Он выбирает смотреть – эти лодки втекают в бездорожье. Эхо фразы, которую ты мог бы сказать в исчезающем пространстве.