Лето выпрямилось и выгорело. Памяти Софии Камилл

Новость о смерти Софии Камилл пришла в декабре 2021 года во время моей работы в образовательном центре. В этот же день нужно было рассказывать детям о географическом стоицизме Шамшада Абдуллаева и разбирать его эссе, в которых он немало говорит о смерти. Все метафоры и слова об этом, несмотря на любовь к Абдуллаеву, не работали. Почти ничего не работало: только одинокое молчание и тяжесть непонимания, которая точечно проходила по телу, сталкивая друг с другом эмпатические датчики и возможность наблюдения. Сенсорно-моторные сбои, тотальность памяти, ранее неизвестные агентности – всё это стучало в окна, и кажется, до сих пор стучит, несмотря на то, что прошло уже больше года.

Мы познакомились с Софией осенью 2020 года, 7 сентября, в понедельник. Помню это по фотографиям в чате и через перенос даты – странно, что в понедельник, изначально мы договорились на воскресенье, но наш друг, который должен был вести урок древнегреческого, в этот день не смог. Так запомнился перенос и смещение, а ещё – дорога и код на незакрытых воротах (его пришлось долго узнавать, а оказалось, что всё открыто). Понедельник. Мы разбирали Евангелие от Матфея, а потом долго разговаривали, выходили на улицу, ждали других гостей. С того вечера осталась одна песенка из фильма «Обыкновенное чудо», которую София включала через большую колонку:

   Давайте негромко, давайте вполголоса,

   Давайте простимся светло.

   Неделя, другая, и мы успокоимся,

   Что было, то было – прошло.

   Конечно, ужасно, нелепо, бессмысленно,

   Ах, как бы начало вернуть.

   Начало вернуть невозможно, немыслимо,

   И даже не думай – забудь.

Теперь эти слова звучат жутко в смысле лакановской осевой пустоты невероятно-реальной Вещи или, как писал Рильке, в таком смысле, который говорит, что красота – это последний покров, скрывающий ужасное. Древнегреческий был про начало, песенка тоже про начало, и в том начале остались огромные куски наших субъектностей, потерянный карнавал и празднование себя, речь о котором напоминает рассказ об утопии: лекции каждые выходные, встречи, прогулки в тёплом сентябре, спотыкание об собственное будущее, висящее на чём-то типа школьной атмосферы во время разбора «Поэмы без героя». Хонтология наоборот – сны снов, будущее будущего, сторис в Инстаграме, сразу перемещаемые в архив. Помню, как мы с Софией катались на роликах по Коломне, был солнечный осенний день. Эта поездка была наполнена невидимыми скольжениями условной «материи прожитого», которая каждый раз производила метафизику присутствия и отсутствия – неправильный эон, (не) наше время, так легко дающее аффекты радости, воспоминаний и дружеского агона. Но что ещё тогда можно вспомнить?

Наверное, то, как работала карусель литературного мифа и репрезентаций культурной жизни Петербурга из конца девяностых и начала нулевых – времени, когда мы ещё не родились. Эта карусель отправляла нас на презентации новых книжек, на открытые философские семинары, обсуждения фильмов и так далее. Компас, карта, ролики, концерт, дистрикт, сборник, прикол, штука, танец, балкон, ролики – вот тихий набор реальных и нереальных инструментов для мерцания в тех траекториях, которые всегда стояли крайне далеко от политик заботы.

Мне по-прежнему тяжело писать «Соня», «София», «София Камилл», как будто имена слишком ярко рисуют факт твоего права на память о человеке и те ритурнели (музыкальные мотивы, голос), которые соотносили это имя с пространством (оно звучало в отдельных комнатах и на отдельных улицах), создавая что-то вроде новой земли и новой субкультуры, чьи акторы – тексты Софии, записанная и незаписанная речь, кукурузные хлопья с йогуртом «Чудо», яблоки, молочные конфеты, которые почти всегда были в её сумке.

Прошло уже больше года после тех событий. Но есть отчётливое ощущение, что вместе со смертью Софии из нашего маленького локального мира ушла беззаботность и дух лёгкости. Они все остались в декабрьской дымке, в Комарово, на дне рождения Софии, в карманах разноцветных кофт, вместе с эротизмом за-бывания, которого не хватает на все путешествия от Бенгалуру до Стокгольма (географическое измерение текстов Софии). Потребуется много времени, чтобы перенести эти болевые норы в язык, чтобы нормально просверлить слова, открыв их к миру, который по-прежнему и даже ещё с большей силой дрожит во всех направлениях.

Теперь, когда вышел сборник «Мы были богинями» (М.: Пальмира – 2023), настройки речи стали легче. Накопилось чуть больше дискурсивных возможностей, чтобы кратко зафиксировать опыт аффекта памяти. По-прежнему этот аффект как будто посылает сигналы, чтобы узнать, где находятся пределы переживания смерти, как разрыв игровой карты, ненадёжная текстура странного витализма («ничто», зависающее между тобой и другим), в ловушку которой очень легко попасться. София Камилл писала стихи, танцевала, занималась музыкой, пела, каталась на велосипеде, училась в университете, говорила на шведском и английском, ходила на вечеринки, дружила с нами и делала много чего другого до момента своей смерти. Страшнее точки и полного непонимания, что происходит с другим в этот момент (и что обязательно произойдёт с тобой) – найдётся мало чего. Но София радовалась жизни и делала это совершенно удивительно, любила шутить и шуметь. Праздники, на которых никогда не побывать вместе – один из главных участников любой истории. А вот текст Софии, который мне очень дорог:

***

   лето превратило меня в

   золотую рыбку

   мои волосы выгорели и засияли

   сама я стала прямее

   в движениях

   кажется, исчезают мои пластмассовые глаза

   вместе с памятью

   золотая рыбка превратила меня

   в лето

   мои волосы выпрямились и выгорели

   сама я засияла и в пластмассовых глазах

   кажется, исчезают мои движения

   вместе с памятью

   я сама превратила себя в

   золотую рыбку

   лето, кажется, ещё больше выпрямилось и выгорело

   и мои пластмассовые глаза засияли

   золотая рыбка исчезает

   из памяти

   с каждым движением