Сам ты Юпитер

Фрагмент неоконченного на сегодняшний день текста Леонида Шваба. Предыдущие части цикла выходили в проекте «post(non)fiction» под заголовком «Панические рассказы» («Царство бабочек» и «Царство стариков»)

Сам ты Юпитер

Себастьян предложил съездить в монастырь Бейт Джамаль, пополнить запасы меда и керамики. День выдался пыльный, бездушный, египетский песок мелкой взвесью терзал наши легкие.

Каждый раз, когда нужно позвонить по телефону, я набираю воздух в легкие и сам себе говорю – это не конец света, к тебе непременно будут добры.

Оказалось, что для полной занятости мне не хватает утренних часов. Я подрядился волонтером в музей природы, на уборку сада. Иногда из экспозиции выносили на свежий воздух древние чучела, а я орудовал метлой и граблями и старался не смотреть в стеклянные глаза. Музей раздирали судебные тяжбы, территория была лакомым куском для подрядчиков. Кто-то из дирекции пронюхал, что у меня огромный опыт в работе с документами времен мандата, но я отказался ввязываться в войну и мне указали на дверь. Уходя, я обернулся – на крыльце стоял белый медведь на задних лапах, я помахал ему рукой.

Себастьян неизменно внимателен ко мне, но я умею различать особые желтые искры в его глазах, когда на предложение помощи нужно ответить немедленным и твердым отказом.

Никогда никому нельзя рассказывать свои сны.

Займемся Цицероном, в самом деле. Призывал к гражданской войне, обнаруживал деловитую непреклонность, сомневался в бессмертии души. Убивать автора «Филлипик» было бездарно, благородный гнев ненаказуем, не правда ли. Подобно тому, как на ветвь оливы вспархивает синица и что-то там еще.

Этот загадочный нищий возле аптеки «Ора» снова объявился на своем месте. Тридцать лет назад он выглядел точно так же как и сейчас, тогда на вид ему было лет 50. И сейчас 50. Он обязан быть глубоким стариком, я требую, я не согласен, есть же какие-то правила, в конце концов. Что можно требовать от меня, какие обязанности и права, вы все с ума посходили.

Лет пять назад минимаркет Дорона перестал работать круглосуточно. Дорон сказал, что он тоже человек, и вообще у него теперь молодая жена. На пасху Дорон теперь закрывается на всю неделю. Что-то, видимо, изменилось в составе воздуха, потому что улица поскучнела. Наши дела равны нашим потайным страхам.

Все началось с невинной затеи представлять кипарисы людьми. А закончилось ураганным ветром, градом, затоплениями в низинах по всей стране.

Письмо я озаглавил «Здравствуй, Петр», и далее: «Все пошло наперекосяк в последние месяцы, мама болеет, да я и сам неблестяще себя чувствую. Валютный рынок лихорадит, я остался на бобах. Закажи мне, пожалуйста, зефир в шоколаде, копченого палтуса, вина немного. Заранее благодарен, обнимаю».  Я не стал распространяться насчет презумпции невиновности, Петр не поймет. «Виноват, всегда виноват», – так говорит Петр.

В ту зиму яффские рыбаки выловили гигантского группера. На набережной стихийно образовался праздник, рыбаков качали на руках и закармливали сладостями. Группер лежал на рогожке, и я обнаружил, что в каком-то ракурсе он похож на меня застывшей своей мимикой. Я быстро удалился, только этого не хватало, лежать на холодной рогоже и радовать всех этих неприкаянных.

Нас распустили по домам и велели вернуться через неделю для заполнения каких-то анкет. Я устроился на раскопки в Бейт-Шеан и начисто забыл о чиновниках и военных, никто мне больше не писал и не звонил, если это не обман, то что же тогда обман.

На скорую руку соорудили убогие декорации в павильоне, студийные остряки тыкали в нас пальцем и прочили блестящее будущее. Фанера скрипела под сквозняками, оставляла занозы в нарядах нашей главной героини красавицы Ниночки. Главное, что ничего у нас не получалось, ровным счетом ничего, отснятый материал ежевечерне уничтожался без малейшего сожаления. Через неделю группа распалась, Ниночка вернулась в свою бухгалтерскую контору, сценарист и оператор рассорились на всю жизнь. А режиссер сбежал еще до съемок, мы все делали сами, да он, собственно, и не обещал нам ничего.

Себастьян вернулся из Флоренции помолодевшим и удрученным, его темперамент прыгал и скакал козленком. То он бешено флиртовал на улице, то обнимал якаранды, вернее обматывался всем телом вокруг ствола и замирал надолго. Что с тобой произошло, друг мой, – обратился я к нему с некоторой опаской, – ты не такой как раньше. Мне снится Макьявелли, – отвечал Себастьян, – он хочет, чтобы я продолжил историю Флоренции до наших дней. Я и сам об этом подумывал, но Никколо хочет буквально диктовать, навязывает мне свои идеи. Это невыносимо, что ни говори.

Радость моя, – бормочет подвыпивший господин средних лет, непонятно к кому обращаясь, – радость моя. И больше ничего не говорит. Я смотрю на него с любовью.

Задумчивый и тихий господин средних лет сидит за угловым столиком кафе и читает газету. К нему подсаживается не спросив разрешения некто с виду банковский клерк: «Я наслышан о вашем даре, знаю, что у вас мерзкий характер, я только хотел предложить...». «Во-первых, не мерзкий, а просто дрянной. Во-вторых, от вас вскоре уйдет жена, и детей вы не отсудите, простите».

В застолье Петр вспоминает былое и увлекается необычайно. Давайте сосчитаем, – говорит Петр, – такие поворотные моменты в нашей жизни, когда от нашего решения судьба могла повернуть... Я запутался, – смеется Петр, – я не могу окончить фразы. Закатное солнце вспышкой освещает Петра в профиль, как будто делает моментальный снимок и отпечаток отправляется на небеса. Теперь Петра запомнят.

Сегодня мы будем учиться кричать. Бедные вы, бедные мои.

Я продаю собаку породы сенбернар. Три года, привитая, выученная, покладистая, добрая. Любит чтение вслух, тишину в доме, птиц за окном. Не любит только меня, необъяснимо и беспричинно. Не могу и не хочу так жить.

Новый шрифт невозможно придумать, придуманные они, видишь, тоскливые, вымученные. Шрифт должен быть естественным как дерево или птица, или, на худой конец, как кирпич. Лживая мысль дружит с самыми вычурными, самыми кропотливыми буквами. Рукопись всегда честнее книги.

На вокзал Виктория приезжает журналистка, очень красивая дама, выписывает что-то из расписаний электричек на завтра, едет на такси в частный дом, где ее не ждут. Хозяин дома говорит, что так не принято, никто не будет отвечать на ее безумные вопросы, журналистка плачет, как дитя, ее кормят обедом и изгоняют окончательно. У нее выстрижен начисто правый висок с крошечной наколкой, паучок и муха.

Я совершенно здоров, я хочу домой – кричит Петр, – не надо больницу! Ветер срывается в спираль и закручивается вокруг него по часовой стрелке. Петр начинает вращаться в обратную сторону и таким образом сохраняет равновесие.

О египетском походе Наполеона, о чуме, о расстрелянных в Яффо.

Забвение и избавление, вот наша цель, господа, – сказал предводитель. – Завтра утром предателя ждет яйцо пашот и просекко, заранее забудем и простим, как говорится.

Молодая женщина в качестве продавщицы парфюмерного отдела крупного универмага. Документальный фильм об успешных продажах. Шпионский троян, зашитый в файл фильма. Обвал акций конкурентов, расширение бизнеса. Наша продавщица в разговоре с подругой жалуется на внезапные приступы тоски и страха. Подруга думает про себя – мне бы твои проблемы, дорогая.

Мертвый Джон Ф. Кеннеди высаживает орхидеи в воображаемом садике, компост парит, одиночество выжигает душу. Полупрозрачный черный дрозд ходит кругами рядом, покоя нет, но и сомнений нет.

Обнаженная женщина спит, обнимая подушку, зад прикрывает мужская шляпа. Так начинается «Конформист» Бертолуччи, эта завораживающая картинка сводит меня с ума. Нервозного и неуверенного в себе человека легко смутить, но манипулировать им – видите ли – невозможно.

На уроках рисования мальчик всегда изображал самого учителя рисования, всякий раз в гибельной ситуации – то раздавленного под колесами автомобиля, то в пасти у львов, то по дороге на расстрел. За что ты меня так ненавидишь? – спрашивал учитель. Я тебя вовсе люблю, а не ненавижу, – отвечал мальчик, – у тебя такое красивое смертное лицо.

На дороге ведущей в Вифлеем в винном магазине работал Стефан, который славился умением угадывать, что именно выберет незнакомый посетитель. Стефан не развлекался, он искренне и трудно переживал, когда ошибался. Впоследствии он открыл собственный бизнес, разочаровался, вернулся. Что мне делать с моим талантом, – без улыбки вопрошал он, – больше ничего примечательного во мне не было и нет, но разве станет мир лучше, если я заранее вычислю, что некто в потертом стетсоне купит розовый мальбек.

В память о безвременно ушедшем капитане парома на пристани подняли флаги 15-и республик СССР, радиоточка транслирует концерт композитора Баснера, девушки раздают распаренную кукурузу на палочке. Мальчик с огромным деревянным маузером стреляет себе в рот.

«Прощайте, сатиры и нимфы, – говорит джентльмен с пронзительным нависшим взглядом, – ступайте к своим прерафаэлитам». На пустыре ни души, солнце печет невыносимо, даже эха нет, и жидкие тени обступают прозрачную фигуру.

«На нашем наречии «будьте прокляты» и «будьте счастливы» звучит одинаково, – продолжает он, – это конец, королева никогда не простит».

Моя фамилия Бер-Паташинский. Мне 70 лет, я живу в деревне к северу от Хайфы. Жизнь моя ничем не отмечена, я это знаю, когда-то был специалистом по заговорам и оберегам алтайских целителей, давно не у дел. Я встаю очень рано, до захода солнца, выхожу во двор, укрепляю ограду после ночных нашествий диких кабанов, пью свой кофе с любимой курицей Глашей. Мне мало что интересно – пожалуй, только судьба последних сочинений Шостаковича и свои застарелые хвори. Я талантлив своей, так сказать, психологической стройностью, я умею отдалять от себя невзгоды и негодяев. На таких как я вся надежда.

На каждый перекресток привезли бочки с пивом. Праздник назвали днем хорошего человека. Салюты были неистовыми. Камерный оркестр передвигался на открытой платформе грузовика, музыканты проклинали идиотов из отдела культуры. Что-то пошло не так, уличные клоуны пинали детей, клоунов с удовольствием избивали всей толпой. Куда нам податься, – говорили люди как во сне, – зачем это всё, Господи.

Купейный вагон поезда дальнего следования экстренно отцепили и отправили на запасной путь. Причину не объявили, пассажирам предложили плохонькую гостиницу, все поголовно отказались и решили переждать непонятно что в обжитых за время дороги купе. Вагон красиво светился в темноте, кто-то вышел на прогулку по насыпи, компания студентов забралась на крышу вагона, проводницы ворчали. Мальчик лет семи сказал как будто сам себе: «Где мы проснемся завтра, что нас ожидает? Утром мы будем или не будем?» Папа привычно одернул мальчика, сосед папы пробормотал: «Пусть говорит, вдруг он спасет нас всех». Проводница сказала: «Почему так остро хочется обняться и целовать в шею, и пить вино из бумажного стакана». Студенты разом загалдели и утянули проводницу на крышу. Мальчик продолжал: «Наш вагон облеплен жемчугами, сбоку сложены крылья, мы улетим и нам ничего не будет».

– Ваше имя? Куда направляетесь?

– Меня зовут Тимофей Бей, я еду в Катрумбо.

– Такого места нет на карте и не было никогда.

– Увы, мой путь лежит именно туда.

– Доброго пути, господин Бей, надеюсь, ваше путешествие будет приятным.

– Приятным? Не думаю. Мы больше никогда не увидимся, не так ли?

– Мы увидимся, но при других обстоятельствах, вы будете юной леди в сопровождении вашей тетушки, а я инспектором по делам несовершеннолетних.

– До свидания, господин инспектор, тетя не подведет, мы обязательно всё уладим.

Петру стали чудиться голоса на улице – представляете, рядом никого нет, и, представляете, вдруг к нему обращается неизвестно кто и требует внимания и участия. Петр однажды даже вступил в разговор неизвестно с кем, но, собственно, только и сказал «извините, бегу» и вправду побежал изо всех сил.

С неумолимой последовательностью каждый день – это необходимо, чтобы каждый день – в повседневной жизни происходили малые события с небольшим, так сказать, сдвигом по фазе. То в городскую управу заявится мальчик лет десяти с удостоверением депутата, и его допускают в комиссии, поскольку все документы в его портфеле безукоризненно настоящие. То дрозды без запинки начнут насвистывать оду «К радости». Или, например, в историческом музее сотрудники в один голос подтвердят визит призрака британского офицера: «Он, понимаете ли, запросил протоколы трибунала по делу о взрыве гостиницы Кинг Дэвид!».  

По случаю купил немного древесины ливанского кедра. Первую фигурку я вытесывал не зная, что хочу изобразить, рука сама вела резец. Получился кипарис, в кроне пряталась сова. Затем я вырезал бойлер для нагрева воды, с двумя солнечными панелями на проволочных ногах. Дальше случился катер с иллюминаторами из слюды. Мой психолог искренне радовался моим успехам, и пояснял, что рано или поздно фигурки сложатся воедино в некую линию смыслов, и вот как раз с этой линией мы и поработаем, процарапаем рядом, так сказать, наши векторы.

Коррозийные процессы в общем и целом под контролем, поставки сырья почти под потолок, персонал проверенный. Так почему мы в глаза друг другу не смотрим, зачем так страшно кричим, когда снимся друг другу?

Когда мне, никакого отношения к миру искусства не имеющему, заказали мурал 10 на 20, я поначалу засомневался. Идея была именно в том, чтобы привлечь постороннего – в надежде, как я понимаю, на свежесть взгляда и подхода. Мне предложили помощников, знакомых с технологией, я принялся за проработку идеи. Первая мысль была изобразить электросхему из учебника инж. Альтшуллера. Потом пришло в голову изобразить автомат Калашникова. И, наконец, меня осенило – не нужно красоты технической, нужна красота неведомая. Я выбрал изображение цифры 8 с подписью «Это восемь, а не три, несмотря на то, что три изобразить легче».

Заказчик скис и расторгнул договор, а я что, я ничего. Хожу на службу в вельветовом вечном пиджачке, всякий раз, когда встречаю восьмерки в расчетах, улыбаюсь. Что-то важное произошло, несомненно, но я не знаю что именно.

Рассказывает вездеход «Тойота»

Доброкачественные клеммы подменили на какие-то сомнительные скрутки. Короткие замыкания и перегрев почти беспрерывны. Грабеж среди бела дня, но даже этой простой вещи я понять не могу, только догадываюсь и как бы просыпаюсь – и снова замыкание, и темно в глазах. Я выживаю за счет исключительной выучки и самодисциплины, я умею гневаться и вспоминать, это немало, поймите же, наконец.

Барон вызвал бухгалтера ночью. Разговор был нервным и долгим. Барон повторял одно и то же – где мои деньги. Оборотно-сальдовая ведомость пестрела красным, кофе казался выдохшимся. Выдохлись и сами собеседники, светало быстро. Барон сказал: «Не могу поверить, что ты, ничтожество, так и не понял – без меня ты ноль». Бухгалтер отвечал: «Будь проклят тот день, когда я связался с вами. Лучше бы сразу в чернокнижники». На рабочем столе лежал золотой соверен, талисман и оберег, барон засунул монету в рот и ворочал языком, давил металл зубами.

Первое предупреждение будет намеком, скорее даже чем-то вроде взгляда случайного прохожего. Господин ты или госпожа – неважно, на минуту станет некомфортно и быстро пройдет. Второе предупреждение случится ударом, перехватит дыхание, разум помутится. В голове застучат отдельные слова, ты будешь безуспешно разгадывать смысл, и, не умея разгадать, решишь, что «так мне и надо» или «я хуже всех». А третьего предупреждения не будет, уж не взыщи.

К ночи мы с женой оказались в заброшенном поселке, у которого и названия уже не было. Ночевать пришлось под открытым небом. На рассвете со стороны дороги раздался жуткий скрежет, колонна армейских тягачей волокла в ремонт или на металлолом разбитую технику. Наши лица стали бордовыми от пыли, мы улыбались. Что-то сильно щелкнуло, и мы переместились километров на сорок восточнее, запахло морем. Мы были уже не муж и жена – так, едва знакомы. Одежда была больничная, стеганые пижамы со штампом и тряпичные шлепанцы. Почему-то нам обоим было ужасно стыдно, мы смотрели в землю и шевелили губами. Мы силились вспомнить, в чем наша вина, но ничего не получалось.

- Ваш самый провальный проект, можете вспомнить?

- Конечно. Зеркало с антизеркальным отображением. Оказалось, что многих пугает собственное лицо.

Реконструкция

Нам нужно помещение как минимум в трех уровнях. На входе зал со столами регистрации, мы предложим заполнить анкеты и выбрать бейджик «хороший человек» или «плохой человек». На второй этаж будут допущены только хорошие, плохие пойдут на третий этаж. Алкоголь будет и там, и там, но на третьем этаже больше и разнообразнее. Легкомысленные наряды порицаться не будут, модераторы вообще будут полностью обнаженными для уравнивания с публикой. Дискуссии начнутся после анализа анкетных данных, нас, как понимаете, интересуют прежде всего агрессия, унижение, насилие. Экспонатами будут сами гости. Наши гости мечтатели и паникеры.

Рассмотрим пример. «На западной окраине началось строительство нового микрорайона». Перед нами образец идеальной лжи, но мы инстинктивно пытаемся отыскать долю правды, соглашаясь хотя бы в том, что западная окраина не фантом, она существует. Господа, прошу особо обратить внимание – никакой западной окраины в действительности нет, на западе начинается другой город, застройка сплошная. Вы понимаете? Реципиент считает ложь живым существом. Мы неисправимы, господа.