Sorrow business camp
***
поститься горем
как телом христа
там где остановилось время
как пролитая на землю кровь
которую никогда не удержишь в рассечённой ладони
не понимая где настоящее переходит в символическое
где слова похожи на то лицо что их говорит и
наоборот.
неожиданная тишина
посреди шума
ощущение тяжести
будто ты колокол без языка
в котором только и осталось
что слегка немного воздуха
от того что перехватило дыхание
молчаливым криком в падении
в котором сжимаешься пытаясь
хаотично отрастить новый язык
как гидра голову
каким-то последним усилием
из ниоткуда
где уже нет ничего
кроме простого безразличия
и повешенных на крючки рук
***
последнее тепло тела осталось в куртке
а может и
да кто его знает
ОТЧИМ В БУМАЖНОЙ ПОЛЬШЕ
вот ты и в польше
как и мечтал
но так и не съездил
вот желязова воля
где родился шопен
вот костёл святого креста
где его сердце
улицы варшавы с синими табличками
может ещё какие города
странные блюда польской кухни
их непонятный язык
похожий на твой последний шёпот
смеющиеся поляки вокруг
что-то ещё такое другое
вот тебе польша
её пограничники из слов
другой уже нет
но хоть так сойдёт
вот ты и в польше
и как тебе тут?
неправда ли ведь
красиво?
***
коростами облака
но ты их не видишь
хотя глаз у тебя приоткрыт
не удосужилась ни одна медсестра
его закрыть
теперь тело пустое
как запертая квартира
и мертвецы правда похожи
на потрескавшиеся обмылки в ванной
которыми брезгуешь руки помыть
так зачем тебе облака?
под этой простынёй
седой и костлявый
ты и сам будто облако
подземное как картошка –
яблоко
***
в магазине стою
выбираю пакетик салата к обеду
сроки годности их бросаются мне в глаза
02/03/2022
назначенный день похорон
маш латук рукола
все как сговорились
айсберг вот до седьмого
но не беру
его мама не любит
батавия есть вот до пятого
но не беру
её я́ есть не буду
но ниже
на уровне ног
нахожу маш-салат подороже
тридцать центов накинули лишних три дня
вот его я беру
и кладу себе в сумку
сколько раз я маме талдычил
что не надо цепляться за даты
искать символы и оправдания
и вот сам я дурак
дураком оказался
сам не понял зачем
от реальности убежал
***
теперь ты просто тело
но тело ли это?
нет в языке нет такого слова
ведь глядя на него я не могу поверить
что это оно причинило мне столько всего
что из-за него я отказывался говорить по-французски
ведь оно требовало этого
что из-за него я приобрёл плохую привычку
играть с левой педалью на фортепиано
ведь оно говорило я играю громко
что это оно заставляло мою маму столько раз плакать
из-за чего я не мог найти себе места
и боялся и бил себя в рёбра на нервах думая что поможет
и хотел убежать
что из-за него я не могу сесть и найти работу
потому что помню как оно сказало:
если он с братом не едет в россию летом
пусть ищут работу не хочу видеть их в доме
и эти слова и их тон застряли у меня в голове
что из-за него я редко приезжал к маме
потому что оно вселило мне страх неправильного жеста
и я не хотел лишний раз чувствовать
будто пью кипящий чай мелкими глотками
не зная когда обожгусь
что из-за него я стыдился
слыша расистские выпады на публике
и что стеснялся называть его истинный возраст
и врал или делал вид что не знаю
и на улице боялся каждого старика
видя его повсюду
нет это не оно
не сосуд моих страхов и неприязни
ты стал чем-то другим
по чему можно плакать
горевать и сожалеть
абсолютно искренне неподдельно
как будто не было ничего
как будто невинный
как будто я любил тебя
кем же чёрт возьми ты стал?
неужели это смерть делает каждого человеком?
ЧТО-ТО ТИПА РАСТЕНИЙ
фотографии
что-то типа растений
мало-помалу
они поглощают наше отчаяние
и запечатывают в себе
как радиацию
в цинковых гробах
В ТРАУРНОМ ЗАЛЕ
он называл маму жёнушкой
она называла его муженьком
в траурном зале он кажется мне
стеклянной горгульей, охраняющей порог пустоты
она говорит
он красиво одет
он отмучился
он свободен
сложенные на животе руки с подтёками от катетеров
неестественно плоски
брат так внимательно их изучает
будто они старинный манускрипт
или цветы яна брейгеля
ему кажется, он всё ещё дышит
я молчу и не говорю
что если уставиться на асфальт
он тоже начинает двигаться, будто живой
и только тени не отбрасывает
вот и всё, мама говорит
спи спокойно, мой муженёк
в зал вошёл его старый друг по работе
впервые вижу этого человека
добродушно знакомится с мамой
она столь же к нему добродушна
мы собираемся уходить
как друг говорит
наши пути разошлись
но я всегда помнил его
он всегда был во мне
маму трогают эти слова
она плачет
ей сейчас так мало нужно для этого
теперь тебе нечего его бояться
она говорит мне на улице
он больше ничего тебе не скажет
и не сделает
я зажигаю сигарету
держась в стороне от разговора мамы с подругой
она говорит
я тебя понимаю
и ты теперь тоже знаешь через что я прошла
жизнь как будто разбита
мама говорит
это да, нужно просто придумать себе её заново
она говорит
постепенно и
шаг за шагом
смерти никогда не бывают похожи:
родители, дети, мужья
каждый уходит по-своему
но как-то так происходит
будто по волшебству
они в конце всё равно оказываются рядом
мама говорит
когда я развелась с их отцом
я перевернула страницу
тут я тоже переворачиваю страницу
я свободна
но что бы там ни было
с ним было то ощущение безопасности
которого теперь как будто уже не будет
я переворачиваю страницу
я одна перед жизнью
стою перед нею одна
пока она говорила я уставился на асфальт
чтобы проверить как он дышит
взгляд зацепился за мамину тень
длинную-длинную, каких не бывает
солнце сегодня яркое-яркое
мы стоим на пороге лучших дней года
и на секунду я даже обманываюсь его силой
потом мне кажется, это её слова, застывшие над нами
у слов, оказывается, тоже есть тень
но снова всё просто:
брат просто стоял на ней, удлиняя своей
я стоял на его, удлиняя
мы трое была одна длинная тень
***
будто любая смерть
дарует это великое откровение:
его вещи теперь так странно выглядят.
и если скажет кто-то:
теперь они твои
посмеешь ли забрать их просто так
не подумав при этом:
они как камни
или цветы
которые все твои
и все – тебе
настолько же насколько
они просто цветы и камни
причастные земле
и какому-то другому слою
времени
урывками доступного нам
когда, бывает, горе или красота
отрешают нас от мира
ненадолго.
и если появляется вопрос:
как эти вещи могли попасть в его жизнь
и почему даже в воспоминаниях
даже одежда кажется бессмысленной
не значит ли это, что смерть
не столько событие
сколько тихий садовник, осторожно раскрывший бутон,
а жизнь человека только стремится
стать памятью другого
несколькими едва уловимыми касаниями,
как камешек, брошенный блинчиком,
отскакивает от поверхности,
едва ли не думая,
будто солнце, отражающееся в воде,
может обжечь его шаги
***
сходить в мэрию
в налоговую сходить
и не забыть написать всем твоим друзьям
газ
электричество
вода
телефон
интернет
телевизор (звучит смешно в нашем веке)
страховка, конечно
а дальше уже по мелочам
где остались подписи.
вот так неторопливо
каждый день
спокойно
шаг за шагом
мы выписываем тебя из жизни.
смешно выходит:
что написано пером –
в итоге можно просто зачеркнуть
и дальше – снова
всё как прежде
***
сознание не отключается так резко
как мы себе представляем
скорее оно тихо и неспешно
угасает:
не просто выключатель, а тот
с регулятором яркости.
в августе
я игрался с ним в москве, у андрея
тогда ещё совершенно не думая об этом
тихо вертел регулятор,
пытаясь понять
где тот момент, когда наступает тьма
и как его поймать
чтобы если не прожить
то осознать
а если не осознать
то принять
а если нет,
то просто заметить себе:
вот здесь кончается свет.
и пока я пытался это сделать
я снова и снова
отдавался тьме комнаты
даже не думая об этом,
нисколько не боясь.
жизнь учит нас порогам,
потому что состоит из них
как панцирь броненосца –
из пластин
её принцип – работа выключателя –
порог света и тьмы.
смена радости и печали
боли и удовольствия.
так мы себе её представляем:
если наступает ночь – должно сесть солнце –
отчётливо
мы нуждаемся видеть эти пороги,
чтобы не запинаться как дети
но момент невозможно поймать неводом сознания
когда я перестал грустить?
или твоё лицо озарилось нейтральностью после улыбки?
так ли отдельна приставка от корня
вопреки ощущению, что она тут была всегда,
неотделима?
можно сравнить это с тем
как насмотревшись картинок в энциклопедии про рыцарей
впервые видишь лошадь без седла
будто совершенно свободную и непричастную
к осознанному миру.
но даже тут переход он седла к голой спине
словно порождает искусство
становясь неразрешимой загадкой
искусством стать рабом
искусством стать свободным
и если отменить страх
всё становится незаметным
становится собою
и если отменить горе
смерть приставкой присоединяется к имени
говоря которое вслух
замечаешь как она произносится
чем-то или в чём-то мимоходом
быстро проносится
мелькает
как рука разгладившая прядь
***
чувство юмора пропадает
любовь пропадает
ненависть пропадает
и страх:
все эти вещи с профилем кесаря
пропадают бесследно
спасая мир от эмоциональной инфляции
как можно было бы сказать.
покойник прост
как зародыш
первый дождь первый снег
первый цветок первый жаркий день.
что ж пускай так, но всё остальное?
язык, умения, знания и всё это искусство?
они все ещё узники тела
или покойник и правда прост
как я имел в виду выше?
если я ещё вижу прелюдии шопена
застрявшие в пальцах
то что могу сделать с этой людской простотой?
я знаю где вещи могут быть в мире
но когда мира нет, не знаю где могут быть вещи.
впрочем, я просто не думаю, что с небытием всё так просто:
как я смотрю на эти руки
не потому что, например, руки вторые глаза
и даже у мёртвых они всё ещё открыты
или какую ещё земскую чушь сюда можно приплести?,
а потому что они – всё,
что ещё выглядит живым и узнаваемым,
полуживым:
вот что должно значить это слово:
мёртвое, но на вид как живое, а не то,
что готово вот-вот умереть.
и может это всё из-за прелюдий
застрявших в пальцах
и не дающих плоти спокойно увянуть
храня эти руки всё ещё живыми
и всё не сводится к известной простоте:
все узнают руки своих покойников,
абсолютно все,
ведь это нормально
и, кажется, нет ничего проще.
***
дом без тирана
страшнее.
бессмысленного присутствия
не бывает.
квартира пуста:
как я её вижу
а то что в голове:
этот страх:
так это только память
и редкий момент
когда проживаешь её наяву.
неужели никто больше не спустится?
неужели никто не придёт?:
так люди спрашивают.
никто не спустится
никто не придёт:
они знают ответ
но словно делают вид
что не думали
что всё будет так
просто ровно так, как и бывает.
НАИВ
кажется неотступно
эта мысль придёт
последней надеждой до безразличия.
не явно так подспудно
озарит глаза.
его смерть проживёт дольше чем этот мир.
***
здесь тóчно кончается пространство-от-себя
если так кто-то ещё видит его
обратным человеческому движением
оно смотрит на нас
и мы исходим из него
являясь
ровно этим ощущением глаз
когда смотришь перед собой
и видишь
будто затаившийся зверь
каждый следующий шаг – осторожен
я как на ярмарке – думаешь –
всё вокруг столь замысловато корчит что-то бóльшее
или мы и правда чем-то лучше муравьёв?
такое чудо видеть вас живыми – думаю глядя на прохожих
нормально ли это? –
зная что да
как же нам не смешно так подменять реальность:
говорим: свеча горит
но видим: свеча оплавляется
говорим: солнце садится
но видим: день уходит
говорим: живут
но видим: просто движутся к смерти
а может быть ни то ни другое
может быть всё-таки муравьи
как будто бы бездушные
и чересчур простые
неважные незаметные
но столь самодостаточные и в-себе
казалось присвоившие всё вокруг
а на деле
каменеющие от взора того
на что ещё секунду назад была монополия зрения
всего лишь вечные созерцатели пространства личного тела
и снова взгляд не покидает пределов глаз
не выходит наружу
как пейзаж в снежном шаре
обречённый довольствоваться узкой рутиной себя
***
уже забыл твой голос
а это лицо
забудется как-нибудь потом
само
как припрятанная на кухне
консервная банка
так же просто
так же естественно
***
увидел кошелёк
на пианино
которое вот-вот уж отойдёт
его сыну от первого брака.
незнакомый кошелёк
никогда его не видел
мама что ли новый купила?
и вот
просто решил посмотреть
познакомиться с ним поближе
как дети хватаются за всё
в наивных поисках мира
это рефлекс робинсона
обволакивающий не хуже вина сыр
рефлекс незнания.
в кошельке нахожу его водительское удостоверение
фотография девяносто какого-то года
когда я так же касался чего угодно
не стесняясь
испытывая едва ли не сексуальное влечение
к такому контакту с миром
ведь вещи порождали больше вопросов
чем давали ответов.
так я однажды потрогал поганку во дворе детского сада
и мне грубо повелели
вымыть руки ровно двадцать два раза
и я мыл
и считал
и думал: откуда взялось такое число?
уборщица кричала на меня
что я транжирю воду
а я ревел ей сквозь слёзы
что если не помою руки двадцать два раза
то умру отравившись своими же пальцами
когда по привычке потащу их в рот.
бросив кошелёк на место
дрожащий от отвращения
я побежал в ванную
чтобы помыть руки с мылом
хотя бы разок
как я часто делаю с детства
будто верю что мылом
можно отмыть любую болезнь
любой страх
любые навязчивые мысли
***
у смерти есть лицо:
твоё лицо:
посмотри в зеркало:
почему не узнаёшь?
как ты из головы на мир
она смотрит на тебя
так же просто и ясно
из каждой отражающей поверхности:
из мыслей когда видишь себя со стороны
из фотографий
когда признаёшь
что даже самые памятные моменты
стали частью прошлого
настолько болезненного
что его уже не было
будто навсегда застывшее мгновение
превращается в косолапый рисунок ребёнка
в выдумку
которой можно было избежать
в телесную профанацию тела
в марионетку
чьего-то театра памяти
признавая: чем больше следов на земле
тем тревожнее исчезновение путника
посреди открытого пространства
и как будто неожиданно
однажды ты не узнаешь своё лицо
но оно всегда узнает тебя
ПЕРЧАТКИ
перчатки прикрывают тело от невзгод
от чужих людей или
просто ото всех людей
раз уж все мы одинаково чужды друг другу.
в них лезешь в останки
в последний раз и на время
поселяя там жизнь.
пальцы как обескураженные астронавты
сообщают: здесь не построишь колоний.
тогда этот детский театр
превращается в тайный ритуал
извлечения смерти из тела
чтобы сделать его нейтральным
пускай и с помощью грима.
в конце перчатки камнем
полетят под грудную клетку
будто в надежде на поединок
которого не будет
или чтобы там наверху
по старой привычке
можно было не стыдиться
и прикрыть своё тело от невзгод
и чужих взглядов: тех ли что вокруг
или тех оставшихся позади
***
не надо играть в игры:
смерть абсолютно понятна
взгляни на всех этих мёртвых людей:
что тебе тут не понятно?
причины смерти – всё ещё жизнь
столь ценная и собственная
как всегда и бывает
потому смерть и ужасает нас
что мы видим её чем-то общим
поражающим нашу уникальность
превращающим горы в камешек
но она не едина и не одна
их много как облаков и цветов
они не диалекты а языки
такие же собственные и разные
достойные внимания
и может быть чего-нибудь ещё
мы не против того
чтобы потеряться в счастье
перестав быть собой
став одним среди многих
мы не играем в игры:
счастье абсолютно понятно
оно похоже на смерть
или смерть на него похожа:
потому становится страшно
от грустного понимания:
она – самый понятный людям язык
самое простое и понятное в мире
самая прекрасная вещь на земле
***
мы кидаем лепестки белых роз в могилу
пока где-то там далеко
падают бомбы на города
и вот я вспоминаю об этом
возвращаясь к реальности
отхожу от ямы
встаю в стороне
смотрю на колонну людей с лепестками роз.
как же жизнь может наподдать пинка и по смерти: думаю
последней музыкой пронёсшейся над ним
был не его любимый шопен
а неизвестная ему песня из « волшебника страны оз ».
хотя конечно речь уже идёт о нас:
он не услышал ни того ни другого
старания живых бесполезны мёртвым
и вот мой брат что-то долго уже стоит у могилы
наконец красиво и медленно кланяется
отходит ко мне и маме.
она говорит:
ты что-то сказал?: губы шевелились
а он говорит:
да
сказал: я прощаю тебя прощаю.
и тут я думаю
что должен был сказать что-то тоже
последнее
едва забывая что
можно быть откровенным с телом
не стесняться тела
но честность останавливается перед человеком
как поезда перед границами
так что теперь и некого прощать
и некого вспоминать
всё это стало простыми выдумками и небылицами
как твоя бабка рассказывает про своего отца или деда
а ты смотришь на её умиротворённое лицо
пустившееся куда-то далеко
в какой-то чулан времени
где ничего нет
и не веришь что у неё кто-то был
что она не придумала себе целую жизнь
ради лёгкого ощущения
когда одиночество живого
сменяется иллюзиями тел
как руки становятся животными на стене
или лепестки роз превращаются в бомбы
***
всю ночь держать включённым свет
пока дела не станут видениями и
наоборот.
победить сон тревогой
и тревогу сном
день ночью
ночь днём.
что ещё остаётся когда
сцена горя окружённая факелами
наконец чересчур театральна
а значит недолго ждать
человеку в обличии танцора
ожога на своём плече
от того кто стал зрителем самого себя
и хочет выйти наружу
зная что никогда не будет прежним
не потому что невозможно
но поздно.
и только мир неизменен
безразличен в вещах
и только обещает
циферблатами и календарями
безжалостно добро и просто:
когда-нибудь снова
новый день наступит скоро
