Травля эхом: о романе Дениса Безносова «Свидетельства обитания»

Безносов Денис. Свидетельства обитания – СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 2023

Издательство Ивана Лимбаха выпустило роман Дениса Безносова «Свидетельства обитания». По центру обложки этой книги, среди светлой пустоты, расположен стул со спинкой из человеческих рёбер и позвоночника. Это изображение одного из романных свидетельств катастрофы, которая и сужает жизнь до реконструируемого обитания.

Стул из скелета человека несколько раз упоминается в тексте разными голосами, но изначально он принадлежит рассказу о Хансе Вегнере, дизайнере мебели. В послесловии Вегнер выделен как один из пяти исторических персонажей, которым автор сохранил настоящие имена и профессии в вымышленных сюжетах, включённых в роман вместе с другими свидетельствами без авторства – фрагментами бытовых рассказов, документов, публичных выступлений и пропагандистских фильмов. 

Скомпонованные отрывки выговаривают одну и ту же реальность, обозревают её с разных сторон, сменяют друг друга, наползают на границы чужих историй углами коллективного опыта. История словно смонтирована из случайных кадров кинохроники: то, что должно было отразить бесспорный факт, пересобрано в мозаику из необработанных осколков частных переживаний. 

Свидетельства взяты из условий, в которых нет незнакомых с контекстом. Некие события случились на общей памяти, поэтому нет необходимости в уточнениях: 

Никто не помнит, как начиналось. И когда. Никто не может объяснить, почему, зачем, какова была последовательность событий, которые привели к последствиям. Никто никогда не сможет объяснить, почему все произошло именно таким образом. Но все всё помнят.

Единственный диалог отрывочно длится весь роман между четырьмя безымянными персонажами, которые скрываются в одной квартире. В этих условиях героям также не надо объяснять друг другу черты реальности, а специфическая фиксация их речи только уплотняет пустоту: 

   Мне кажется, ему вообще ничего не снилось.

   То есть он просто лежал эти недели, ничего не видел, ни о чем не думал.

   Думаю, так и было. Думаю, это закономерно.

   Учитывая наши обстоятельства.

   Пустота.

   Что-то в этом роде.

   Нас поставили в такие условия.

   Всех поставили в такие условия. Выбора ни у кого не было.

   Был. Либо послушаться, либо вот так.

   Вот так оказалось не лучше. Ты, по крайней мере, живой.

   Он тоже был живой. В тех же обстоятельствах. А теперь видишь.

Графическая бедность диалога заставляет домысливать интонации, которые, как и некие общеизвестные события, составляют значимое для романа пространство замалчивания. 

Трагедия личности при тоталитаризме высказана в речевой неполноте, в догадках, которые строятся на общих, коллективно опустошённых местах. Добраться до точных формулировок можно по отдельным признакам, хлебным крошкам, кем-то разбросанным по пути. 

Предметы быта становятся признаками при взгляде на них с дистанции, в динамике ускоренной съемки. Так, в одном из фрагментов подробно описано умирание жилой комнаты: шкаф постепенно пустеет и разрушается, на нём рвется и выцветает плакат, на полу копится всё больше заброшенных вещей, на подоконнике – сухих растений, окно сначала светлое, а к последнему описанию – наглухо забитое. Но для жильцов этой комнаты события были первостепенны, а состояние пространства только отражало последствия. Порядок обнаружения события меняется в зависимости от того, кто и когда обращается к предмету. 

Взгляд издалека, в отличие от проживания, упрощает видимое. Так, например, в романе Марии Степановой «Памяти памяти» живые переприсваивают не только предметы, но и истории умерших, ненамеренно делают их удобными для себя. Но когда упрощение становится требованием к ещё длящейся жизни, дистанция перестает быть вопросом времени. Проживание и наблюдение срастаются в одно болезненное состояние. 

Упрощение мира в условиях тоталитаризма неизбежно: и слияние людей в то, что названо в романе «полезной массой», и бегство от внешних условий внутрь себя работают на расчеловечивание, делают личность предметом – полезным или бесполезным. Тогда воспоминания о материальном выражении уюта превращаются в память вещи о вещах. 

Когда дизайнер мебели Ханс Вегнер задумывается о создании мебели из костей, он считает, что анатомическое подобие должно обеспечить максимальный комфорт: «что может быть прагматичнее, чем размещение человека внутри человека». На стыке воспоминания о прошлом и надежды на будущее рождается ложное чувство контроля. Вегнер действительно переживает желаемое слияние, но его следствием становится постепенное превращение скелета самого Вегнера в птичий. Чем более явны следы трансформации, тем меньше становится контакт Вегнера с миром. 

Как скелету птицы в устроенном под человека теле, героям романа часто становится «не по себе». Эхо прошлого и будущего находит их беспокойным ощущением несоразмерности, лишает восприятия перспективы: «Сначала было страшно. Потому что думал, что закончится». Мир выстоит, если человек превратится в птицу, но ничего нельзя будет исправить, если он всё-таки взлетит. Вегнер был полностью готов к полёту, когда позади него раздались шаги.