Возможность пейзажа
ПЬЕСА
Ручей, впадающий в прохладный узкий пруд,
хвощи, вьюнки в подслеповатой чаще,
косящий берег, стебелёк торчащий –
когда вы развернулись на восток?
Я не заметила, как длинный день истёк
и вытек в океан, слегка горчащий.
Вы, папоротники, вы, хвощи и пни,
заждавшиеся моего прихода.
Как долго были без меня, одни!
Но вот я здесь, и стали вы «природа»,
и тянется счастливая подвода,
и я гляжу на вас, несчитанные дни.
Как долго длится третий акт! – и тут
не твердь перевернётся кверху днищем –
– блеснёт и треснет,
дуб исторгнет «Брут!»,
грозою рассечён до корневища.
Запаздывая, гром приводит тыщи,
но главные герои все умрут.
А я гляжу, но больше не дивлюсь.
На озере намедни птицы дрались.
И я – качаюсь, и к тебе клонюсь,
осока узкогрудая vulgaris.
И на меня те хляби низвергались.
День удлиняется, я с тенью удлинюсь.
Все в униформе, гуси полетят,
я поднимусь за чёткими полками,
с такими же, как лапки, сапогами,
или рябиной – встану в чётный ряд
– рябиною, с плодами невпопад –
и погребу неловкими руками.
СЛОВАРЬ
A.C.
Бежит речка, как живая,
избегая общих мест,
Господа не называя,
крутит лист и камень ест.
Все, что знаем о свободе, –
из чужого словаря.
Ты скажи хоть о погоде,
но с другим не говоря.
Что – свобода? Ну свобода.
Пустота со всех сторон.
Мой глагол – другого рода,
оттого протяжней он.
(К этой строчке примечанье –
на окраине листа:
чем длиннее окончанье,
тем пустыннее места.)
Друг далекий, Селиванский!
Только воздух надо мной.
Слева берег пенсильванский,
справа берег – как родной.
Для того нужна граница,
для того я тут стою.
Вот летит большая птица,
я ее не узнаю.
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Ласковые птолемеи,
жесткие селевкиды
в трапе цепенеют,
цепляются за левкои.
Гребет по-пластунски,
по крышам – туча.
Глянувшие на солнце –
сваливаются с травинок.
Громко пахнет осока,
молчит барвинок.
Сгрудилось над домами
волнуется вече.
Ведер угрозы, веток тирады
в углу, за террасой.
Ветер. Как он утюжит
выжженной нашей лужайки
маленькую тавриду! –
ушел сон,
пришла сеча
***
Меня со всеми унесло.
Песок блестел, как в день творенья.
Сияло слово, как число,
в случайной тьме стихотворенья.
Но я все там же, среди глыб,
на влажной, темной кромке зренья,
и различаю пенье рыб,
их неусыпное паренье.
Во тьме мелькают плавники
на размыкающемся своде,
и догорают маяки
и разговоры о свободе,
и тьма, переутомлена
сознанием, не молвит звуки.
Но ювенильная луна
сама плывет в пустые руки.
НА ВОСХОДЕ
петельки струй аккуратно крючком зацепляя
цапля стоит удивлённая и молодая
и поражённо глядит на цепочки вьюнков и воронок
как покидают её как по стрежню скользят спозаранок
вниз по теченью арабские цифры и точки
чётки царапины солнечных ядер цепочки
тигли и стебли и все запятые колечки
как разливаясь по телу лимонной слюдою
первого света как утро идёт золотое
как оно щурится солнце встающее ради
этой вот меченой пёстро-стремительной глади
как догоняют плоты из слоистого сланца
трёх мудрецов в лепестке одного померанца
как застывают в затонах стоят над водою
как застревают над мелочью медной любою
струги осиновых горсток хитон махаона
как близоруко и медленно дочь фараона
ива склоняется в скользких сандальях из глины
над колыбелью ореха пустой скорлупой окарины
ловит летящие вниз карусели-кувшинки
в жёлтых корзинах лежит по младенцу в корзинке
как их уносят на юг ледники слюдяные
плоть водяная бессольные копи стальные
магма слоистая чёрно-лиловые сколы
круглые мускулы смуглые берега скулы
ах как сверкнет плавунца то макушка то голень
остов жука в гамаке ему памятник камень
одновременная цапля над быстрым потоком
при́водом одноременным от устья к истокам
запад в востоке затока в нагретом затылке
марка в конверте початый конвертик в бутылке
быстротекущим бессмертьем тугие восьмёрки
стеблей верёвки и медных колен водомерки
ломкие скобки
пускай же она молодая
пусть говорю всем теченьем ее огибая
над золотистой лесо́ю ещё постоит Амадея
цапля волхвица ловица лучей
молоточек
то что осталось
течет огибая не точит
ИМЯ
1. Без имени
Плыви, челнок, плыви, плыви
к туманной речи Дехлеви
где отзываются – зови
где отдыхают от любви
Над безымянною водой
летит сова – иль козодой
И долго длится звук любой
никто не знает – твой, не твой
Пыльца суглинок бледный пыл
аплодисменты мятых крыл –
тому, кто на земле побыл
кто камнем канул, имя скрыл
2. До темноты
Затем что вещи только вспышки
блуждающие огоньки
меняющие имя в спешке
в последних отблесках реки
Ты думаешь: вот корень, камень
плывущий стебель, неделим
пытается освободиться
из тени дерева над ним
Они обманчиво покорны
твоей любви, но погляди –
уже преобразились в корне
их отражения в груди
Пока ты ногу переносишь
через побоище корней
река, теряющая берег
впадает в облачко над ней
Нам никогда не догадаться
чем эти баржи гружены
и лодки дергают уздечки
в недолгий путь запряжены
СЕНТЯБРЬ. СНОВА СОШЛОСЬ
Дно кладущий на дно
круглых вод, вечереющих тайно,
свет озёрный сходился в рядно,
как листва, неслучайно –
в тот единственный путь,
что казался листвою узорной,
чтоб его не забыть,
погружающий вечер озёрный
Словно третья стопа
меж стволами открылась подробно –
как огромна судьба,
как и после потери огромна
Над вселенной водой,
в ту, что выпадет, бледную гавань
выйдет месяц в одной
из неровных прогалин
Снова кроны сомкнутся круго́м
над его папиросной купелью,
над дымком на другом
берегу, над ещё не остывшем кипеньем
золотистой мошки́. Ни одна
ни один до конца не покинут
но, как заводь, до дна
сам в себя опрокинут –
как звезда, посреди
раскрывающих сумерки ставен.
Вновь един
что тобой на мгновенье оставлен
