Тарьей Весос. Из книги «Родники» (Kjeldene) (перевод с норвежского Александра Панова)

ТАРЬЕЙ ВЕСОС И ЕГО ПЕРВАЯ КНИГА СТИХОВ 

Тарьей Весос (1897-1970) — норвежский писатель, поэт и драматург. Он завоевал несколько национальных и международных литературных премий, выдвигался на Нобелевскую премию по литературе и получил признание во многих странах мира (книги его переведены, по меньшей мере, на 28 языков). Писал он на новонорвежском языке («нюношке»), менее распространённом в литературной традиции Норвегии, чем букмол [1]. Именно работы, написанные в прозе, принесли автору наибольшую известность. Российским читателям он известен по романам «Великая игра», «Птицы», «Ледяной замок», а также нескольким рассказам [2].

Куда менее известен за пределами Скандинавии Весос-поэт. В России его знают лишь немногие исследователи и любители скандинавской литературы. Несколько лучше обстоят дела в англоязычном мире, Германии, Хорватии, Грузии и других странах, жители которых могут прочесть его стихи на своих родных языках. Тарьея Весоса трудно назвать плодотворным поэтом: за свою жизнь он издал более двадцати романов и всего пять поэтических сборников (его шестая книга «Жизнь у потока» была опубликована посмертно).  

Весос начал писать стихи ещё в юности, однако долгое время поэзия оставалась для него «увлечением», к которому он обращался лишь эпизодически. Настоящий поэтический дебют автора состоялся в 49 лет, когда увидел свет сборник стихов «Родники» (Kjeldene). На тот момент автор уже прочно утвердился в норвежской литературе как романист, новеллист, драматург, объездил многие европейские страны. Большая часть стихов в ней написана в рифмометрической форме, традиционной для того времени. В ней присутствуют песенные и балладные мотивы («Песня», «Лошадь»), чувствуется влияние символизма («Тёмные корабли прибывают»). Читатели, знакомые с прозой Весоса, увидят параллель между балладой «Лошадь» и сюжетом романа «Великая игра», один из эпизодов которого — забой старого крестьянского коня, много лет служившего в хозяйстве верой и правдой.

Сельский уклад сыграл важную роль в становлении личности писателя: будучи старшим сыном в семье зажиточных крестьян, в течение многих поколений обитавшей в поместье Весос, он отказывается продолжать дело отца, избрав путь литератора. При этом хутор Мидтбё, где в 1934 г. Весос со своей женой Халлдис Мурен поселился и прожил до самой смерти, находился совсем неподалёку от семейной фермы. Также Тарьей Весос — единственный писатель, отказавшийся от предложения властей переехать в поместье «Грот» (Grotten), расположенном уединенном уголке Дворцового парка в Осло (существует традиция, по которой наиболее влиятельный литератор получает эту резиденцию в знак признания своих заслуг). Жена писателя Халлдис Мурен Весос вспоминает: «Возможно, хотя он никогда не говорил об этом, в минуты самокопания он испытывал тяжёлое чувство вины [за то, что повернулся спиной к своим родителям]. Тем не менее, думаю, он был твёрдо уверен в том, что сделал правильный выбор» [3]. По мнению Халлдис Мурен именно поэтому Тарьей Весос так много писал о лошадях — неотъемлемой части своей юности. Помимо романа «Великая игра», одна из крупнейших прозаических работ Весоса так и называется — «Кони вороные» (норв. Dei svarte hestane; Oslo: Olaf Norlis Forlag, 1928). И вряд ли является случайностью, что именно лошадь является лирическому герою одноимённого стихотворения (тоже крестьянину, ставшему писателем) и задаёт «безмолвный вопрос»: «Что ты делаешь здесь?».

В своих последующих работах Тарьей Весос ориентируется на свободную манеру стихосложения. Литературный критик Сверре Лингстад объясняет это тем, что поэт был «очевидно, разочарован в своих юношеских попытках создания традиционных стихов и обрёл собственный голос лишь после знакомства с шведско-финскими модернистами, в особенности Эдит Сёдергран» [4]. Тот факт, что стихи Сёдергран оказали на Весоса огромное влияние, сомнений не вызывает, поскольку сам поэт писал об этом в своих мемуарах. Однако переход от традиционной рифмометрической манеры к свободному стиху является тенденцией если не общенорвежской, то, по крайней мере, заметной для национальной литературы — в своё время этот «переход» совершили такие классики, как Улав Хауге, Гунвор Хофму и многие другие. Потому утверждение о том, что Весос разочаровался в своих способностях писать в рифму, может вызывать сомнения. На мой взгляд, те немногочисленные рифмометрические стихи Весоса, написанные в более поздние периоды, свидетельствуют об обратном. Скорее, предпочтение свободному стиху было продиктовано потребностью в «модернизации» и эксперименту со словом, — о необходимости таких экспериментов сам Тарьей Весос говорил неоднократно [5].

СНЕГ И ЕЛЬНИК

Слово о доме —

снег и ельник

наш дом.

Это с первого мига

родное,

прежде чем кто-то сказал:

«Вот снег и ельник» —

Живут они в нас —

и с той самой поры

навсегда-превсегда.

Средь тёмных деревьев

сугробы в метр глубиной

— для нас!

Это в наше дыхание влилось.

Навсегда-превсегда,

пусть не видит никто,

снег и ельник с тобой и мной.

Да, заснеженный склон,

и деревьев орда,

где мы стали,

и до горизонта, —

взглянем туда.

Есть обет в нас

вернуться домой.

Воротиться,

уйти туда,

ветви склонить,

и почувствовать сполох внутри:

каково это — снова быть дома.

Навсегда-превсегда,

пока не угаснут огни

наших сердец неприбрежных.

ЛОПАТА

Меня, лопаты —

не пугайся.

Ведь всяк, кто видел свет, —

склонится.

Жильё я строю

под покровом трав.

Пусть сталь легко

вгрызётся в землю.

Не бойся

моего мерцания.

Нам с тобой

вовек идти вдвоём.

Отдыхай, —

твоя каморка

вдрызг рванёт!

коль ты достоин.

Будет жить вовек

святое имя.

СНЕГ В ЛИЦО

Сыплет, сыплет небес суматоха,

только тьма укроет от всех.

И ни крика вокруг, ни вздоха

лишь, незримый, падает снег.

И украдкой, в вечернюю пору

топал парень тропою ничьей,

с сельских игрищ, по косогору,

прочь от жадных девичьх очей.

Льном укрыта мечта желанная, —

не посмел коснуться рукой.

Но в глазах была искра странная

райской вестью, отнявшей покой.

А метель по щеке струится.

Нега в ночь нагая идёт.

Хлещет ласково звёздная вица.

На горячем лице тает лёд.

СОКРЫТОЕ ДЕРЕВО

С порывом ветерка

попало семечко в след чужака,

и там — возьми да оживи

великим деревом любви.

Вечернее тепло

побегам свежих сил дало.

Коль птицы в крону залетят,

не сыщут путь назад.

Вот к ветру зов летит,

но ветер здесь, он слеп и скрыт.

Ночную песнь льёт

круговорот.

В СЕРДЕЧНЫХ МАСТЕРСКИХ

Огромно

потребление света в сердечных мастерских.

Вот сердце матери

готово и идёт на место.

Темно

в сердечных мастерских,

когда их оснащают

те, чьё ремесло — война.

Бесконечно

терпение в сердечных мастерских.

Надежда

на новый мир — жива.

ТЁМНЫЕ КОРАБЛИ ПРИБЫВАЮТ

В удушливой ночи они парят,

как корабли средь облачного моря.

Приходят с юга, в трюмах пряча ад,

в часы, когда все спят, не зная горя.

Как караван, груженный тяжело,

ползут они — косматы и суровы.

Там, в тёмных трюмах затаилось зло.

— Больных, недобрых снов прочны оковы. 

Всё как тогда — дремавшая весна

встревожена неистовой стремниной.

Ты снова видишь сквозь завесу сна

и чувствуешь, как страх ползёт лавиной.

И в комнате твоей, где воздух спёрт,

дыханье перебьёт горячий вихрь.

Располосует небо тёмный борт —

и ты вовек не скроешься от них.

ЛОШАДЬ

Жарким и долгим был день, но вот и ночная пора,

всё погружается в темень и тишь до утра.

Дочка целует его: «Доброй ночи, отец!»

Шлёпает в спальню — в прохладу перин, наконец.

Он не уходит — он снова застыл у стола.

Книги, бумага, чернила и перья — дела.

Тёплым и нежным был тот поцелуй на щеке,

но позабылся — вспорхнул и пропал вдалеке.

Снова работа. Пускай себе время идёт.

Вдруг посмотрел он в окно, и прошиб его пот.

Темень ночная — в работе помощник хороший.

— Но за окном появилось лицо: лошадь!

Лошадь. Лицо её глинисто-серо, огромно,

лезет из мрака, в глазищах черно и бездонно.

Лошадь застыла, собою заполнив окно.

И просыпается то, что забылось давно.

Да! Лошадь серая — видит он всё, как тогда.

Вот проплывает былых тяжких дней череда.

Выстрел на заднем дворе, гулкий оводов рой.

Скрючены ноги её. Замер отец, сам не свой.

Там, где она появлялась, работа кипела.

В зной, по сугробам, сквозь ливень — привычное дело.

Детские руки сжимали вожжу круглый год:

тянут неловко, а лошадь — бредёт и бредёт.

Лошадь вернулась, и снова встаёт за окном

что-то простое и целое, спавшее в нём.

Здесь не до смеха — он чует недобрую весть.

Замер безмолвный вопрос: что ты делаешь здесь?

Чем же ты занят за этим столом? Ты готов

встретиться с прежним ребёнком, восставшим из снов?

И прорывалось через бумагу, слова,

то, что всегда было частью его существа.

Что он ответит? Всё в слух обратилось и ждёт.

Лошадь всё смотрит, страх чёрной тучей ползёт.

Мир его детства, что был так огромен и мил,

снова вернулся, вплотную к нему подступил.

Встреча с прекраснейшим миром: «Отец, доброй ночи!»

Вновь ощутил на щеке губы крохотной дочки.

Благословенная, дремлет она, излучая тепло.

Пусть себе лошадь глядит сквозь ночное стекло.