Мишель Мерфи. Девочка в аквариуме (перевод с английского Галины Ермошиной)

УМЫВАЮЩИЙ РУКИ 

Позванная им домой к зубам крепким от яблок рассказала ему что считаю смерть медленной всасывающей ветер прямо в кровь пока живот не раздуется от грязи оставляя истории продолжаться без какого-либо завершения в поле зрения

Напевал вспоминая лето вечных москитов балладу которая вертелась у него на языке мои руки никого не беспокоили для танца, так как они стали изящными как торс сломанной птицы и такими же тонкими

Во сне он шагает с мертвыми которые стремились ко мне прежде чем вернуться в воздух бледными тенями обмениваясь шляпами завлекая слова пока их не примут за братьев и если бы жизнь была правильной они никогда бы не утонули в этой мелкой воде а выплыли бы окрещенными желая съесть все что может быть сладким как эти дыни разнеженные на этой земле

ВСПЛЫТИЕ НА ПОВЕРХНОСТЬ 

Изо всех окон

твое имеет свойство светиться уксусом

вопрос происхождения?

Остановленный поцелуй повис в воздухе

красное приобретает новый оттенок

Наша первоначальное произношение неверно истолковано

в течение дня

когда улица полна незнакомцами, умоляющими о пламени

Когда ты поёшь снаружи или летаешь внутри гигантских зданий

последовательность недоступна

правая рука потеряна возле продуктового киоска

выжимая спелость из груши

Мы можем хранить тайну и рисковать разговаривая друг с другом

порою делая вид что не замечаем случайного отсутствия

Хотелось бы мне брать тебя повсюду

ТУПИК

Это была осень красных листьев, когда собирали черные грецкие орехи. На следующее лето Кэтрин едва не утонула, морские водоросли обвились вокруг ее загорелых ног. Но теперь она была бледной, веснушчатой, выросшей из одежды, которую ее мать привезла месяц назад. Она вздыхала в трубку так быстро, что ты и оглянуться не успеешь, как и ты тоже. Не думая, как быстро девочка может исчезнуть без следа. Они научились водить машину в девять лет. Все мальчишки взбирались на этот пикап, сигаретные полосы на каждом пальце, рты, которые пахли уксусом и сладким маринадом. Пачки фруктового сока высовывались из карманов их футболок, когда мы ехали сзади, думая, что когда-то влюбимся, вспомнив их запах. Она сидит на заднем дворе, розовая с утра, потерявшаяся в солнце. Руки скручивают украшенный цветами передник, снова и снова мучающий ее руки.

ОСНОВАНИЯ

По субботам. Флаконы разбросаны на кухонном столе. Мама убеждает себя в красоте. Розовые лосьоны скользят в ее ладонь, запах удушливых бегоний, оранжерейный целлофан. Она протирает расцарапанные коленки, ложбинку между грудей, крем обволакивает ее кожу, пока она рассеянно мурлычет этому дню. Снаружи папино радио ревет сквозь взметенную пыль, его пустые пивные бутылки ловят горлышками ветер. Пронзительный и противный. Сухая жара преувеличивает ее ожидания. Она хочет, чтобы он извинился без ее просьб. Его трудное раскаяние, еще один способ считать часы до темноты. Длинный день, и то, что она привыкла называть этим злым ветром. Как он продувает до костей. Она вертит баночки в своих веснушчатых руках, замазывает темноту под глазами, шлепает малиновые румяна на скулы. Позже входит папа, прижимается к ней. Его руки перебирают ее волосы, пока она готовит ужин. Ее смех карабкается по его толстой шее, щекочет его уши, заставляя крепче прижимать ее к себе. Нарезанные картофелины обведены чернотой, заколки стянуты с ее волос, шлепаясь на линолеум, когда кухонная дверь защелкивается. В ответ раздается ее хихиканье, так непохожее на ночное, негромкое и встряхивающее. Звук достаточен, чтобы убедить тебя в достаточном. Тела влажные от историй, стонущие во всем, что ослепляет.

ДЕВОЧКА В АКВАРИУМЕ

Иногда она просыпалась, чтобы посмотреть на видения, пойманные низким потолком — слайд-шоу, качающееся в занавесках; мертвые имена, плывущие по стенам морской пены, и сон был аквариумом. Вокруг вода, флуоресцентные скальные пещеры. Абсолютная прозрачность воздуха и земли. Однажды утром она сидела наполненная и знала песню каждого камня, могла бы напеть любую балладу в любой тональности, могла бы испытать игрушечный рояль каждым мерцанием своего взгляда и больше никогда бы не была голодна. Она не в последний раз пристально разглядывала потолок, сгорбленность матраца мешала ей двигаться слишком далеко в любом направлении, и застенчивый смех других призраков раскачивался, обещая что-то близкое к страсти, пока напевы плыли над ее головой. Отодвинув раму кровати, она обнаружила коробку клавесинных струн, камертон, ноты нескольких музыкальных комедий, пустую жестянку из-под лакричных леденцов. Пленку с пением дельфинов.

ОКРУЖНОСТЬ

«В этих руках было будущее» — говорит кто-то и загибает локти глубоко в духовку. Я придумываю себе жизнь, когда никто не смотрит, удваиваю ее объем. Раньше я была лесорубом, который мог свалить дерево точно на заданное место. Кто знал, как я определяла годы? Подсчитывая кольца, чтобы сформировать какую-то веру. Это — жизнь в трейлере. Убегая на юг, когда дождь отбивает такт по металлическим крышам. Радиопомехи, заполняющие каждый год, никогда не чувствуешь, что ты уже прибыл. Когда я нырнула с моста, волна расчесала мои волосы. Я хотела, чтобы аплодисменты никогда не кончались. На одолженном пианино мелодия возвращается ко мне целиком. Мои пальцы добираются до гамм, не предназначенных для исполнения перед незнакомцами. Обернись. Я хочу сказать тебе, что мои руки созданы для обхвата стволов. Окружности. Для лесоповала. Грунтовые дороги. Гравийная отмель. Мои прежние имена смели звезды, пусть другие свалит молнией. Акры неиспользованных слов выросли вокруг меня. Слишком много для одного человека, чтобы собрать урожай в одиночку. Если бы у меня была только одна история, я скорее бы умерла с голоду, чем жила только ею.

ЗНАЮЩИЙ МЕСТО

Звенит дверной звонок, и в комнату влетают вороны. Свежая грязь на их клювах, живые червяки в их челюстях. Я могла бы нарисовать тебе травы с длинными завитками, взять этот мел и заставить его говорить за твоей спиной. Мы создаем театр теней из слов, забываем, что наши рты пьяные и потрескавшиеся. Наши пальцы поднимаются и падают в разное время, чтобы подражать стремительному движению птиц. Поцелуй меня. Или еще лучше — закрой штору, проведи руками по ширме, одна за другой. Везде сенсорная панель работает в противоположном ритме. Завывания отражаются от стен, режут наши уши, не позволяя нашим ртам закрыться. Пытаясь правильно поставить свет, мы случайно придумываем собственные новые позы. Развязно расхаживаем и подпрыгиваем с ржанием, наши ноздри фыркают, вспоминая о таком животном.

ПАНОРАМА 

Река пересекла поля, о которых мы догадывались, и не остановилась там. Выведенные под белый свет фонарей, улицы вскоре стали воспоминанием, которое более ничего не вызывало в нас. Разбитые бутылки катились по полным водостокам, сдирая кожу с наших старых мечтаний. Бесцеремонно раздавленный воздух. Пейзаж накренился вперед ярд за ярдом.

Когда я провожу пальцами по этому изображению, оно вспыхивает в ответ, кусая руку, которая его кормит. Ничего похожего на тех птиц, что заарканили тропинку горизонта. Ястребы, на которых я хотела прокатиться, неоседланы и направлены внутрь скребущих туч. Представь их поставленными в стойло, трепещущие крылья. Чтобы быть чисто выскобленными моим языком, если я отважусь.

В наших словарях нет слова «спасение». Мы задыхаемся от «капитуляции». Наше внимание, сосредоточенное на многомесячном поиске новых способов сказать «переговоры», «обещания», ослабевает. К вечеру наше положение становится стесненным. Вращаясь на невидимой оси, мы все время притворяемся, что стоим неподвижно.

Это наше отношение к отъезду делает меня охрипшей. Раньше я кричала в колодцы только для того, чтобы поймать рефрен, вылавливала пенни из своих карманов, чтобы наблюдать их кувыркание — орел, решка. Вспышка в воде.

Ты думаешь, что мы слишком близки к воспоминаниям, чтобы ехать вдвоем в этой истории, что она опрокинется, оставив нас бегать по берегу, как собака за палкой. Наклони свой рот. Я попробую его на вкус как любой сорванный бальзам, будь благодарен, сотри свой язык о мой переполненный голос. Издалека кажется, что оползни вызывают сердцебиение. Вводные слова, которые не толкаются.

ШАТАЯСЬ В БОЛЬШОМ НЕБЕ

Если Телец не получит его, получит Рак — скажет она. Ее горе было рядом с ней, но еще недостаточно близко, чтобы назвать его по имени. Она была верующей женщиной, по общему мнению, но не могла прекратить кричать во сне. Варенье выпало из ее рук и растеклось по полу. Жизнь, полная обыденных бед. Она топала каблуками по грязи, отбросив осторожность. Она сказала это или я, или, но заслонила свои воспоминания, отыскав все, что не может быть занесено песком от ее взгляда. Рот полон прищепок. Пластинка играет за раскачивающейся дверной сеткой. Она хочет стать чужой, стеречь его шепот в трубке телефона-автомата. Это легко — оглянуться на историю и посмотреть, как далеко она может зайти, если нет места, которое зовется домом. Он сказал это или ты, или, но она уже была занята смазыванием пряжек, гравированных замысловатыми инициалами, по которым она научится называть себя. Она сказала мы все в конце концов перестаем ненавидеть себя, и принялась мерить шагами кухню. Еще одна тарелка выпала из ее рук как безупречное завершение. Просто, чтобы разбить тишину.

ЕСЛИ ЭТО ПРАВДА 

Она звала снова и снова. Снаружи было еще темно. Москитные сетки, колебания, насекомые замусорили утреннюю кромку. Вряд ли есть форма, которая не имеет больше, чем может увидеть глаз.

Вряд ли есть форма, которая не хвастается своей собственной влажной тенью, своим собственным стремительным жаром. Тяжесть пригибает розу, ее пальцы скользят по поверхности дня.

Ее пальцы скользят по поверхности письма, несколько слогов повторяются как мелодия, которую мы насвистываем, стоя на коленях от горя.

Мы повторяем несколько слогов, как будто их произнесение могло бы выразить словами нашу историю. Пока она еще жива, она никогда ни с кем не поделится грушей. Размышляя, она медленно пережевывает ее сердцевину. В другой части мира разлука и груша звучат одинаково. Хотя она подозревает, что на каждый рот приходится одна груша, она нескромно съедает больше, чем ее законная доля.

Самый ранний пигмент сливы делает ее тусклой, но именно румяная кожа груши демонстрирует ее аппетит таким, каков он есть. Испуганный, грозовой. Обнаруженная, она просто отворачивается, подчиняясь голоду.

Она просто отворачивается и разрезает грушу пополам. Событие так потрясающе, что ее мышцы замерзают, приковывают ее к фруктовому прилавку. Она набрасывается на дыни, дразнит киви, без разбора вгрызается в манго. Она с подозрением относится к грушам, их августейшей коже. Уходит, с черным инжиром в кармане.

Она игнорирует факт, что в другой части мира есть люди, которые не имеют возможности разрезать грушу пополам, не отделят сердцевину от мякоти. Она воображает, как слоги скользят по их ртам, отзываются эхом по их жизни. Воображает женщину с тупым ножом, разрезающую грушу, ее обдуманное насилие. Бледная и сладкая. К каждому богу, которого она отправляет в небеса, приходится выстоять длинную очередь.