Ростислав Русаков. Орбифолд о четырёх узлах (с автокомментарием)

Хороший поэт так или иначе всегда изобретатель — методы его работы интуитивны, в них нет научной конкретики, а теоретический аппарат лучше всего работает для апофатических формулировок. Нет измерительных приборов для точной оценки эмерджентных свойств поэтического изобретения — в определённый момент оно просто начинает дышать и это чувствуется. Так стихи оказываются подобны тем математическим законам, которые сильно опережают своë применение — но если цифры и операторы своей актуальности не теряют, благодаря чему новая формула выдерживает порой и столетия, то непрестанно развивающиеся язык и культура беспощадны к поэтам. Даже больше — между поэтами существует никак не артикулированная борьба за эволюционное ветвление языка, в которой чаще всего выигрышными оказываются пути редукции, выводящие авторскую поэтику на более просторные уровни языковой действительности.

По той же причине меня всегда больше увлекали прикладные дисциплины — когда нечто новое вдруг пробивается из абстракции сквозь мембрану материи и, становясь частью обыденной жизни, начинает функционировать с пользой — это завораживающий процесс. Но для понимания нового механизма в науке, его сперва нужно сформулировать и описать — так он не раз проходит проверку на воспроизводимость через серию опытов, поставленных в тех же условиях, но разными учёными. Подобное воспроизведение редуцированных практик даётся проще — они обычно концептуальны и ограничены своей структурой, отчего наглядны и повторимы. Поэтика метареализма устроена сложнее — хотя бы потому что сам этот термин в своей основе стремится множить сами способы доказательства тождества объектов — и потому их воспроизведение даëтся труднее. Тем не менее мне ближе практический подход чтения именно сложных текстов — через собственное письмо с параллельным угадыванием методов того или иного автора. Этот подход позволяет внимательнее погрузиться в тексты другого — глубже чем известные способы присвоения вроде чтения, переписывания, перевода или выучивания наизусть — развить альтернативную эволюционную ветку его поэтики и принять иные решения на распутьях; неизменно в этом материале распознаются родственные черты — они всегда прибавляются к собственным и приживаются. Отношение к поэтике другого как к зеркалу даëт отражение и с другой стороны, которое мне кажется точнее любых даже самых профессиональных комментариев — только оно и насыщает по-настоящему, а значит это цикл можно воспринимать и как критическое эссе — как огонь, поверяющий огонь.

Эта подборка — результат такого вот практического чтения стихов Володи Кошелева и часть моей поэтической программы «Путь Протея», в которой я стремлюсь распознать координаты другого автора и поиграть в них по его правилам, как понимаю их сам. Целью здесь является не точная имитация авторского стиля и даже не диалог — скорее преломление его поэтики, сознательно пропущенной сквозь стекло своего сознания. Ведь наше использование данных нам ресурсов всегда уникально и неповторимо — каждый из нас оказавшись на необитаемом острове выживал бы по-своему. Мне интересно снова и снова проходить свои кейсы — теперь вот ещë и в интерфейсе Кошелева, точнее даже в диалоге с самим этим интерфейсом. Его составляют цепкие метафоры — они будто транслируются в продающий ролик «магазина на диване» — но уложены в мозаичную образную структуру, где цветные стëкла должны совпадать хотя бы одной гранью друг с другом, разделëнные мастикой эллипсисов и пауз. В его поэтике также множество оптических деформаций языковой материи — искажения даются и через подобие фонетики с иностранными словами, и через овеществление графем или иных абстракций, и наоборот — через схватывание составного и дробного живого в иероглифичной абстракции целого с отрезвляющим эндотермическим эффектом. Применяемый Кошелевым метод коллажирования, приложенный к тексту, словно к скульптуре, близок мне прежде всего как медитация над текстом в четырëх медиальных средах — все они завязались в устных импровизациях, оформились в рукописных вариантах, окрепли в текстовом редакторе и затвердели в телефонных заметках.

Обычно я тоже работаю последовательными итерациями, но на уровне словаря и композиции — на уровне медиума применял их впервые.

Структура цикла тоже четверична — и в этом смысле уже подобна молекуле ДНК: каждое стихотворение здесь работает как масштабирование еë холархичной структуры. Вместе с тем я одновременно отождествляю эти тексты с узлами судьбы героя в античной трагедии «высокомерие — вираж — возмездие», добавляя к нему новозаветный пункт «изменение», который подразумевается стоящим над этой триадой в другом измерении — как отношение траекторий трëх сюжетов между собой. То же отражено и в названии: орбифолд — это математическое множество вроде всем известных Борромеевых колец, сцепленных так, что расцепление одного кольца приведёт к расцеплению двух других и разрушению всей системы, а значит и сам способ их соединения играет ключевую роль в этом множестве. В теории узлов есть похожая модель — трилистник, развязать который не разрушив всë множество можно только в четырëхмерном пространстве — именно поэтому я и рассматриваю сам факт пересечения линий как четвëртый узел. Кроме математики в качестве образа это множество встречается в раннехристианстких трудах и кельтской мифологии, в средневековых трактатах и у психоаналитиков; подобные узлы образуются при сворачивании белковых структур, они же идеально подходят и для простейшего описания метаболы — тропа, стоящего в основе этого цикла и рождающего четвëртый узел смысла в метафорическом связывании трëх взаимопричастных вещей.

— Ростислав Русаков

ОРБИФОЛД О ЧЕТЫРЁХ УЗЛАХ

                       ...как наизнанку наутилус...

                       — В. Кошелев

ὕβρις

разведённое небо сужено в раструб хлопни

до дна из бутыки клейна меняя градус

горна скользящего в дымную грудь как лопасть

сам в себе воронкой глотка вращаясь

луч падает на вертикаль он отторгнут но это буква

воды с пересадкой на облаке покорившей берег

реечной птицей надломлен воздух из полых дупл

смотрит в лицо себе и себе не верит

треснувший лещ затянут сверло дымится

сыплешь под ноги себе штукатурку гарпий

в нимбах колец вдруг угадывается принцип

запертый на сучок в стволовом огарке

περιπέτεια

на деревьях повисли шестёрки груш лучше не помнить жесть

время рассыпчатое у корневища как шестерёнки гжель

в нитях вождя задирает лапу твой механический пёс

его для тебя завели улыбнись это фото для сбора слёз

зёрна над ё-бургом конденсатор вафельный как брикет

пульс в альвеолах каштана заперт соты зудят в руке

движется рано внимание рано дважды квадрат-квадрат

пьяный с хвостом скорпиона в зубах но ты и теперь не рад

фото на память на памятник фото на фото помятый вот

взвизг театральный но мрачен грач грустен груздь и печален крот

высечен город как оттиск подошвы вдоль потемневших луз

как по орбитам скользит вчерашний свет неземных бууз

νέμεσις

ноут заряжен сыром сова перелистывает блэкаут

несекомых флажков над забором побитой крови

конь комариный как ампула в стойле скован

лентой очереди присяжных слов в магазин икарус

да наизнанку сальто сквозь узкий пинхол

пыльным лучом проделать в экране снова

дымный тотем творится и тем шифрован

склеенный так будто шарик надул и хлопнул

щель повторится в горле шипучий кальций

в гроздьях вскипит и с подшипников съедет суффикс

смех сквозь фильеры сна пластизольный гуффи

сдует лицо в поту пересчитавши пальцы

μετάνοια

выставлен за борт стройный пчелиный рой

роща висит над водой жилистый альпинист

проще не быть чем быть но как соль прямой

выжат из устриц аист как брют игрист

ставни уключин в узле он тугой как уж

пикселей битых вдоль берега зелен сок

ты стоишь по колено в фольге потемневших луж

суженный в трость себя как в пращу бросок

рябью двутавр скомкан под ней нормаль

над отражённая тау в ней блик фонит

мачта как якорь вскинута в ноль корма

двери секущей мимо попал убит